Протоиерей Вячеслав Харинов рассказал «НВ» о явлении Богородицы в окопах Сталинграда, христианском примирении и о том, может ли священник быть байкером
Опубликовано в Санкт-Петербургской газете «Невское время» 25 декабря 2012
В начале следующего года исполнится 70 лет окончанию Сталинградской операции, переломной в ходе Великой Отечественной войны. А сегодня 70 лет исполняется другому событию, тоже связанному со Сталинградской битвой. В ночь с 24 на 25 декабря 1942 года, на Рождество по григорианскому стилю, один из солдат окружённой группировки немецких войск, военный врач Курт Ройбер, нарисовал углём на куске карты женщину с ребёнком. Позже этот рисунок получил название «Сталинградская Мадонна» и стал символом христианского примирения между участниками страшной войны. О смысле этого примирения рассказывает протоиерей Вячеслав ХАРИНОВ – настоятель храма Иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость» в Петербурге и Успенского храма при кладбище немецких солдат в деревне Сологубовка Ленинградской области.
– Отец Вячеслав, когда я беседовал с Николаем Горячкиным – режиссёром фильма о «Сталинградской Мадонне», – он поведал мне о вашем ответе на вопрос: «Можно ли после Освенцима говорить о Боге?» Вы ответили: «Именно после Освенцима нужно говорить только о Боге!»
– На самом деле этот ответ, если я не ошибаюсь, принадлежит одному современному немецкому философу-богослову. Но я полностью разделяю это мнение! Иначе эскалация насилия, греха будет бесконечной. Такое, как Освенцим и Бухенвальд, побеждается только чем-то очень высоким, божественным.
– Но на подсознательном уровне в людях всё равно будут жить воспоминания о том, что ТАКОЕ было.
– На подсознательном уровне это и остаётся как раз в виде любви. К народу, стране, страждущим. Именно потому появилась «Сталинградская Мадонна». Автор иконы – немецкий солдат – был в аду Сталинграда. Он прозрел в русской женщине, укрывающей шалью ребёнка, Божию Матерь и Христа, которые явились в ту ночь этим немцам, сидящим под бомбёжкой в подвале.
– Вы думаете, что эта икона родилась как отрицание зла?
– Безусловно. Как попытка его преодоления. Иначе не было бы надписи «Рождественская ночь», не было бы этих слов «свет», «жизнь», «любовь»… Это ковчег иконы, который хранит и определяет само её содержание.
– Почему этот рисунок назван иконой?
– Икона – в переводе с греческого «образ». Рисунок Ройбера – образ Той, Которую в искусстве называют Мадонной. Вообще, ребёнок на руках – высочайший символ. Мне как-то пришлось на панихиде в Трептов-парке сказать, что люди, не вышедшие из состояния войны, из противостояния, видят в образе советского солдата с ребёнком на руках только политический образ. Но это не так! Пусть даже и изображены конкретный солдат и конкретная девочка – это высочайший образ безопасности, символ покоя, мира, тишины…
– Как в вашу жизнь вошла «Сталинградская Мадонна»?
– Деревянной скульптурой, которую привезли из Германии. Её поставили в крипте – подземелье Успенского храма в Сологубовке. Но ведь и «Сталинградская Мадонна» как рисунок родилась именно в подвале! Один из тех немногих, кто выжил в Сталинграде в таком подвале, где лежали обмороженные, с тяжёлыми видами гангрены безнадёжные раненые, когда приехал в Сологубовку, рыдал под сводами крипты как ребёнок.
– Вы были инициатором восстановления храма в Сологубовке?
– Да, мне посчастливилось этим заниматься. Храм был построен в 1850 году, а восстановлен в современном виде в 2003 году. Я появился там в 1995-м. Тогда ещё не был священником, меня пригласили туда как секретаря приходского собрания. Я занялся храмом – искал средства, какие-то возможности его сохранить. Потом возникли немцы с двумя идеями – проектом немецкого кладбища и… взрывом храма. Он им был не нужен, потому что по плану через него должна была пройти дорога. Я оказался между двух огней. С одной стороны, надо было защитить храм, не дать его взорвать при молчаливом благословении наших бездумных чиновников. С другой стороны, я понимал как христианин, что кладбище нужно было защитить от варваров.
– Останки немецких солдат до сих пор лежат на окрестных полях?
– А куда им деваться-то? Во время войны только вокруг нашего храма захоронили 3500 немцев. Но сколько их ещё, непогребённых… На сборном кладбище Сологубовки сейчас лежит более 50 000 немцев. А рассчитано оно на 85 000 захоронений – это будет самое большое в мире кладбище немецких солдат.
…Я не знаю ничего чудовищнее войны. Вот вам ещё одна ее иллюстрация. В мою родную деревню вернулись с войны два солдата, один из них – мой дальний родственник. Вернулись на радость всем бабам, потому что деревня перестала слышать музыку – все гармонисты ушли на фронт. И тут возвращаются с фронта сразу двое гармонистов. Но – один без правой руки, а другой – без левой. Они садились рядом, тесно прижимаясь друг к другу, плечом к плечу. Брали гармонь, одну на двоих, и раздвигали мехи… Один играл мелодию, а другой давил на басы… Бабы выходили в круг, танцевали, но старались в сторону гармонистов не смотреть. Моя тётка Нина рассказывала – невозможно это было. Как только поворачивали голову в их сторону – начинали реветь, и праздник прекращался.
…Наш современник, митрополит Антоний Сурожский, по-моему, определил войну предельно точно: «Это самая ужасная форма греховной непримиримости человека к человеку». Во время войны этический багаж очень мал. Люди видят раны, кровь, горе, слёзы… И душа загрубляется.
– Проходит точку невозврата…
– Да. В разговоре о проблемах примирения бывших врагов мы должны помнить об этой «точке невозврата». Как-то был я на конференции в Берлине, где присутствовали ветераны с той и с другой стороны. И вот звучат слова: «Война давно окончилась, надо примиряться, друзья уходят, остаются только могилы» – и так далее. И каждый вечер шнапс, каждый вечер пиво. Наши ветераны уж и расслабились, ну а что – все хорошие мужики, и немцы, и русские… И вот – последний день конференции, итоговое коммюнике, некоторые уже торопятся пожать по-доброму руки – за мир, дружбу и примирение – и распроститься.
Вдруг один старик из Белоруссии, который все эти дни не пил и молчал, встаёт и говорит: «Что вы мне тут внушаете? Мне было 16 лет, когда немцы вошли в нашу деревню. И я сам своими глазами видел, как они подбрасывали в воздух наших младенцев и ловили их на свои штыки. Когда нас освободили советские части – мне было уже 18 лет, – я пошёл вместе с ними. И мы дошли до Германии. Мы остановились у концлагеря, но не вошли в него, потому что везде: на заборе, на воротах – были надписи: «Мины». Потом уже мы узнали, что эти объявления развесили ночью наши молоденькие лейтенанты, чтобы мы не вошли и не увидели, что вы там творили с пленными. Да если бы мы увидели то, что вы там делали, мы бы вас всех вырезали! Всех, до одного». Настала гробовая тишина, никто не знал, что делать дальше. Вот вам о точке невозврата… А ведь сколько лет прошло!
– Вы организовали байкерский пробег «Свеча памяти», который прошёл этим летом. Тогда около сотни российских и немецких мотоциклистов выехали из Петербурга к Невскому пятачку и в Сологубовку, чтобы отдать дань памяти погибшим во время боёв под Ленинградом. Как родилась эта идея?
– Однажды я узнал, что один питерский байкерский клуб восстанавливает военную технику – мотоциклы М-72, на которых наши воевали. Байкеры участвовали в исторических реконструкциях. Это тоже форма памятования о войне. До пробега «Свеча памяти», в день начала войны, 22 июня, многие из байкеров самостийно выезжали на Синявинские высоты или ещё куда-нибудь… Однажды я пригласил их на захоронение бойцов. Был октябрь, холодный день, пронизывающий ветер, вообще не мотоциклетная погода – асфальт уже не держал. А они приехали, и я понял, что они абсолютно правильно устроенные люди. Потом я им сказал: «Вы путешествуете по Европе, но там наши лежат, давайте поедем, помянем вместе». Так родилась акция «Мир и память». Потом я познакомился с немецким пастором Матиасом Цирольдом, тоже мотоциклистом. «Свеча памяти» объединила и наших, и немцев.
– Как в одном лице уживается байкер и священнослужитель?
– Церковь не секта и не гетто, она должна быть открыта городу и миру. В байкерской среде я остаюсь священником, меня там называют «отец Вячеслав». Я байкеров крещу, венчаю, крещу их детей. В этих клубах очень талантливые парни – пишут стихи, ставят капустники. А какие они ролики снимают, фильмы! И то, что меня приглашают, узнают, приветствуют, стоит любых разговоров про какие-то там миссионерские победы. Священников на мотоциклах можно встретить, но не всякого байкеры примут. А когда ты с ними ездишь, долго и правильно, вот тогда ты действительно становишься своим. Знаете, политрук, который не ходил с солдатами в бой…
– …рисковал получить пулю в затылок.
– Да. Штабных офицеров, не бывавших на фронтовых позициях, всегда презирали. Так и тут. Не могу быть при штабе, хочу быть с народом, с людьми, которые мне дороги.
Беседовал Владимир Хохлев
справка «нв»
Богородица примирения
«Сталинградская Мадонна» была написана в рождественскую ночь (по григорианскому календарю) с 24 на 25 декабря 1942 года в защищаемом советскими войсками Сталинграде. Находившийся там немецкий военный врач Курт Ройбер, в прошлом бывший священник, а также много учившийся живописи, предчувствовал, что немецкая армия недолго сможет сопротивляться Красной Армии. В то, что ему самому удастся выжить в предстоящей битве и вообще дожить до конца войны, он не верил уже давно. С этими чувствами Ройбер и создал самый знаменитый из своих рисунков.
Основой ему послужила старая географическая карта – художник рисовал углём на её оборотной стороне. Богородица на ней сидит сгорбившись, прижимая к груди младенца Христа и словно бы пытаясь укрыться от всего мира плащом. Вокруг неё сделана надпись по-немецки: «Свет. Жизнь. Любовь. Рождество в котле. Крепость Сталинград».
Ройбер писал свою Мадонну всю ночь, а на следующий день фашистские войска были окончательно окружены. С этого дня ход Великой Отечественной войны резко изменился – была победа в Сталинградской битве и другие выигранные СССР сражения, а потом и окончательная победа над фашизмом.
13 января 1943 года «Сталинградская Мадонна» была вывезена из окружения на последнем самолёте в руках тяжелораненого полковника. В дальнейшем рисунок был передан в церковь Памяти кайзера Вильгельма в Берлине, где находится и сейчас.
Курт Ройбер родился в 1906 году в небольшом немецком городе Касселе. Способности к рисованию проявились у него ещё в детстве, но он поступил на теологический факультет в Марбурге, так как это образование было бесплатным. После учёбы в университете Ройбер брал уроки живописи. В это же время он заинтересовался медициной и, окончив теологический факультет, стал учиться на врача. Ему удалось уделять внимание всем трём любимым делам: первые полдня он работал в больнице, по вечерам читал проповеди в церкви, а в свободное время рисовал пейзажи. В 1939 году его призвали в армию, и он работал в военных поездах-госпиталях. Так он оказался в Сталинграде. После битвы художник был отправлен в лагерь для военнопленных в Елабуге, где умер в 1944 году.
«Сталинградская Мадонна» стала эмблемой отдельного санитарного батальона германского бундесвера. В 1990 году икона была освящена церковными иерархами разных христианских конфессий из трёх европейских городов, сильно пострадавших во время Второй мировой войны: настоятелем англиканского собора в Ковентри, епископом из Берлина и архиепископом Вольским и Саратовским Пименом (Хмелевским). Копия иконы находится в волгоградском католическом храме Святого Николая и широко почитается среди католиков как икона «Дева Мария Примирения».
Татьяна Алексеева