Светлана СТАНЕВИЧ — Об одном забытом викторианском романе

Светлана СТАНЕВИЧ

Великий Новгород

Об авторе: 

Станевич Светлана Владиславовна, родилась в 1966 году. Кандидат филологических наук и доцент кафедры английского языка Новгородского государственного университета.

 

Об одном забытом викторианском романе

Формально к викторианской литературе (Victorian literature) причисляют литературные произведения, созданные в Великобритании в викторианскую эпоху, время правления королевы Виктории (1837—1901). В европейском контексте этот период соответствует эпохе критического реализма. Прямым продолжением викторианской была эдвардианская литература начала XX века (1901-1910), развивавшая предшествующие идеи на новом этапе, одной из таких идей было представление о национальном британском характере как об исключительном мировом явлении (вспомним Редьярда Киплинга и его «бремя белого человека»). К произведениям, викторианским по духу, я отношу и те, что были созданы за пределами страны-прародительницы, но несли в себе типические черты литературного «викторианства».  В данной статье я исследую роман Доротеи Джерард «Не тот» («The Wrong Man»), чье творчество происходит как раз на стыке двух общественных и литературных эпох, викторианской и эдвардианской. Я не нашла свидетельств того, что этот роман был когда-либо переведён на русский язык. Да и в мои руки он попал совершенно случайно. Поэтому далее цитируемый перевод везде мой. Доротея Джерард — практически неизвестная и не упоминаемая писательница в академическом литературоведении. Однако в свое время она имела издательский и читательский успех. Мне её роман представляется любопытным литературным фактом, на примере которого можно проследить, как викторианское мировоззрение и викторианская поэтика отражались в творчестве не общепризнанных корифеев, но популярных беллетристов, чьи книги хотя и не входят в литературоведческие топы, но в своё время являлись бестселлерами. На примере романа «Не тот» мы можем наблюдать торжество идеи национального британского превосходства внутри созданного литературного мирка, несомненно, имеющего связь с реальностью. И сама Доротея Джерард предстает как своеобразная уменьшенная и трансформированная модель британского миссионера, миссионера в широком смысле слова, среди чуждого «варварского» окружения, несущего образ прекрасной «высшей» реальности в среду, цивилизационно более отсталую. Контраст не столь разительный и впечатляющий как в случае Киплинга, но посыл тот же. Киплинг в Индии, Доротея Джерард в Австро-Венгрии – полюса идеологически не столь разные. В основе мировоззрения обоих писателей, настолько разных, что и сравнивать их невозможно, лежит общая викторианская добродетель: безусловная вера в национальный британский характер, чья цельность и врождённое благородство, образ мыслей и жизни, — залог общественного прогресса, поступательного и наступательного, если можно так выразиться, движения. Викторианский мировоззренческий комплекс, вот это вот «правь, Британия!» — это и есть то, что позволяет нам идентифицировать то или иное произведение как викторианское по духу, даже и в том случае, когда оно создано вдали от британских берегов.

Шотландская писательница Доротея Джерард (Dorothea Gerard, Longard de Longgarde в замужестве) родилась 9 августа 1855 г. в Нью-Монкленде, Ланаркшире, что в Шотландии, недалеко от Глазго. Она была младшей из семи детей. У неё было три брата и три сестры. Она получила домашнее образование (её сестра Эмили также стала писательницей). В скобках заметим, что викторианская эпоха пробудила к жизни творческие силы многих талантливых женщин, и связь между общественной средой и их выходом на литературную сцену именно в этот исторический период было бы интересно исследовать, чтобы понять взаимную парадоксальную обусловленность викторианского идеала скромной жертвенной женщины и впервые в истории столь громко прозвучавшего голоса гордой самостоятельной женщины, жаждущей справедливости.  В Австрии Доротея училась (и затем преподавала) в женской школе. В 32 года, в 1887 году, вышла замуж за австрийского офицера  и с тех пор жила в Вене. Доротея Джерард умерла 29 сентября, 1915 года, в возрасте 60 лет, в Вене, где проживала в строгом уединении.

Для чего она писала? Прежде всего, для собственного удовольствия. Сначала в сотрудничестве со своей старшей сестрой, плодовитой писательницей, впоследствии, самостоятельно. С 1880-х гг. опубликовала три десятка книг.  За период с 1892 по 1914 гг. вышли в свет 13 книг, почти все в издательстве Tauchnitz. В феврале 1914 года вышел её последний роман «Воды Леты». Она рассчитывала на потенциальных англоговорящих читателей. Помимо реалистических психологических произведений, писала и фантастику,  так называемую «викторианскую готику». Её «My Nightmare» (1892) в 1977-м вошёл в сборник «Victorian Nightmare» («Викторианский кошмар»).  На русский язык переведены две книги Джерард, и одна из них – «Мальчик из золота» (пер.1905).

О чём она писала? Прежде всего, Джерард – бытописательница, исследовательница окружающей социальной среды и человеческих взаимоотношений. Национально и исторически обусловленные социум и психология – вот её темы. Волею судьбы оказавшись в оживлённом, кипящем, хотя и довольно затхлом и отсталом,  уголке старой восточной Европы, она имела возможность наблюдать столкновения различных национальных типов и оценивать их с морализаторской поздневикторианской позиции, в основе которой лежал ещё просветительский, идущий из 18-го века, дидактизм.  Некоторые социальные язвы, которые она исследовала, кровоточили ещё долго, очень долго: в романе 1888 г. «Ортодокс» она изображает бездну взаимного отчуждения и ненависти между еврейскими общинами и христианским обществом Польши. Призрак антисемитизма возникает и в романе «Не тот». Помимо национального и этнического, её занимали проблемы конфессиональные, права женщин, милитаризм, всё, что волновало общественную мысль того времени, звучало на всех устах, и порой волнует нас до сих пор.

Проблемы её произведений во многом актуальны до сих пор, так как природа человека меняется мало и медленно. Общественная среда меняется гораздо стремительней. На страницах её книг, ныне забытых, оживает мир, давно канувший в небытие. Имперская Австрия, паневропейская офицерская среда, — вот это, действительно, удивляет современного читателя. Об интересах этого мира и этой категории людей она могла судить не понаслышке, находясь в их гуще благодаря своему замужеству, здесь мы можем доверять её мнению как мнению знатока. На фоне величественной милитаристской империи как-то затерялся и съёжился ещё один, исчезнувший ныне, мирок – крошечный этнос русинов. С этой этнографической редкостью даёт нам возможность познакомиться Доротея Джерард. И вот эти-то два, столь различных, мира вдруг приходят во взаимодействие. Высекается искра и души обновляются. Несколько слов об этих двух «вселенных», сосуществующих в общем историческом пространстве.

Австро-Венгерская империя (двуединая монархия) — это империя под правлением Габсбургов в период с 1867 по 1918 г. После поражения австрийского императора Франца-Иосифа в войне с Пруссией (1866), по условиям Соглашения 1867 г., Австрия и Венгрия становились самостоятельными государствами, но с единым монархом. Двуединая система постоянно испытывала давление со стороны подчиненных народов. Провальная национальная политика империи в своё время привела к 1-й мировой войне. После смерти Франца-Иосифа (1916), по Версальскому мирному договору империя перестала существовать.

Руси́ны — группа восточнославянского населения, родственная украинцам. Проживали они, в основном, в западной части Закарпатской области Украины и на северо-востоке Словакии, а также в сербской Воеводине и хорватской Паннонии. Русинская греко-католическая церковь — одна из Восточно-католических церквей, придерживающихся византийского обряда, то есть принадлежащая к числу греко-католических церквей. Евангелическая тема занимает важное место в романе, так как призвана объяснить многое в жизни героев. По сути, эта религия, пропитавшая сознание исповедующих её людей, определила и их судьбу. Совсем не по Марксу, сознание определило бытие. Итак, русины – это славянский этнос, с характерной ментальностью, отличной от европейской ментальности, присущей австрийским офицерам. И вот в этой, отсталой по мнению викторианского автора, среде и надлежит «белому человеку», британскому офицеру, нести своё «бремя».

Еще один мирок, вернее, его тень, возникает в романе. Тема антисемитизма – сквозная в творчестве Джерард. Здесь она возникает в связи с образами забитого еврейского лавочника Авраама Мееркаца и его дочери. Отверженные существа, которых презирают оба офицера, и англичанин, и русин, по «гамбургскому» счёту берут над ними верх. Нежелание прислушаться к словам презираемой касты приводит  Мильновича к роковой дуэли с Рэдфордом, перечеркнувшей его надежды на лучшую жизнь для себя и своей несчастной семьи. Меньше было бы презрения, больше было бы везения, — парадоксальный вывод из истории с двумя евреями. В романе евреи показаны через призму восприятия офицеров. «Не в первый раз уже, входя к себе или выходя, наталкивался он на взъерошенную черноглазую маленькую еврейку, и всегда она порывалась сказать ему что-то такое, чего он не имел ни времени, ни желания выслушивать. Воспринимал он её исключительно как помеху, и только иногда задумывался, знает ли она, что такое мыло. Её вкрадчивый взгляд и задабривающий носовой голосок всегда были смутно противны ему».

Роман Доротеи Джерард «Не тот» — классический образчик длинного поздневикторианского социального морализаторского романа, в основе которого лежит позитивистская эстетика критического реализма. Да, это уже не просветительский философский роман 18 века, это чтение, трогающее читателя за живое, заставляющее его задуматься о множестве социальных и нравственных задач современной ему жизни. Жизнь общества, хлеб насущный, злоба дня – вот что составляет проблематику романа. Спенсеровский утилитаризм определил злободневность викторианского романа, викторианское утверждение связи пользы с нравственностью. Что общественно полезно, то и нравственно, утверждает викторианский писатель, и доказывает каждой буквой своего романа.

Роман продолжает жанровые традиции европейского романа воспитания. И здесь мы наблюдаем становление молодого человека, образование молодой души посредством опыта, часто горького, столкновение юношеских идеалов с суровой действительностью, и, конечно, крах первых, а затем, на руинах прежнего, возведение нового здания, формирование нового приятия жизни на иных основаниях. На смену восторженной юности приходит смиренная зрелость. Да, это закономерно, но вот хорошо ли это, спрашивает себя в конце читатель.

Другая общеевропейская традиция, оживающая в романе Джерард, — это сентиментализм, также чрезвычайно характерный для викторианцев и хорошо уживающийся с их прагматичностью и обыденностью. Сколько слёз было пролито над страницами, например, Диккенса. В романе Джерард  тоже есть трогательно-щемящий образ, словно бы рассчитанный на то, чтобы вызвать жалость и сочувствие читателя. Для этого здесь есть все компоненты – бедность, старость, безропотность перед ударами судьбы, стоический евангелизм. Это мастерски изображённый отец главного героя, греко-католический священник, отец Флориан, классический типический персонаж в типических обстоятельствах. Всё в нём, от внешности до слов и поведения, служит цели вызвать у читателя сладкую сентиментальную эмоцию. В его лице сентименталистская традиция смыкается со столь ценным для викторианского комплекса евангелизмом, навлекшим на него (викторианство), кстати сказать, обоснованные упрёки в ханжестве и фальши. Призыв к подавлению естественности и непосредственности чувства, будь то страсть к наслаждению или потребность в свободном выражении гнева, транслируется в романе устами старого священника и его зятя, дьякона Богумила. Однако в передаче Джерард здесь явно чувствуется некая ирония, снижающая пафос одновременно и сентиментальности, и религиозности, так как оба эти персонажи нередко вызывают не только жалость, но и смех.

Еще два сквозных викторианских мотива прослеживаются в романе Джерард. На примере судеб двух главных героев мы можем видеть две излюбленные викторианские идеи. Первая из них – человек и чуждая ему среда, к которой он безнадёжно пытается приспособиться, и не менее безнадёжно достичь в ней успеха. Вторая идея вытекает логически из первой – построение своего собственного обособленного мирка, самоценного и самодостаточного, убежища, где можно скрыться. Считается, что первая концепция характерна для ранневикторианского периода, а вторая – для поздневикторианского. В романе же Джерард мы наблюдаем их сплав.

Художественный строй романа укладывается в рамки художественной концепции викторианской прозы. Здесь читатель может насладиться всеми приятными для чтения вещами, которые входят в обязательный арсенал художественной прозы критического реализма: достоверные «живописные» описания внешности, пейзажа и обстановки, занимательный динамичный сюжет, разнообразный богатый диалог, занимающий добрую долю романного пространства, объёмный социально детерминированный показ персонажа через множество личных и общественных взаимодействий, психологизм, категорический нравственный императив назидательных авторских оценок. Что касается автора, то его присутствие ощущается буквально на каждой странице. Любое описание проходит сквозь призму субъективного авторского восприятия.

Итак, кто же этот символ великой и благородной нации в романе Доротеи Джерард «Не тот»? Молодой, высокородный, прекрасный внутренне и внешне, наделённый всеми викторианскими добродетелями, офицер британского происхождения на службе у австрийского императора Франца-Иосифа, – лейтенант Альфред Рэдфорд. «Лейтенант был высокий, мощного сложения, молодой человек с истинно англо-саксонской шириной плеч, с удивительно голубыми глазами и коротко стрижеными кудрями, словно из чистого золота». По сути, он вполне викторианский герой и типичный средний англичанин —  заурядный, благопристойный, гармоничный, в нём нет протеста, вызова, особых страстей, этот всеобщий любимец везде на своём месте, в своей тарелке. Судьба к нему благосклонна с рождения. «Таким-то образом и возмужал Альфред, будучи знаком с такими явлениями, как тревога или сожаление, лишь понаслышке, и не зная ни скорбей, ни отказов своим желаниям. Противоречия жизни, закаляющие характер, не терзали его ум, радости существования сделали его великодушным, но мягким. Он одновременно был англичанин и австриец, не будучи ни одним из них до конца. Так, хотя привычки его были типично австрийские, на него повлияли воспоминания его отца о так называемой «жизни дома». Насколько можно было судить, в его характере не было ни грана того, что называют обычно «das britische Phlegma» (британская флегма), но было много настоящего британского упорства. Легкомысленный и жизнерадостный, как все молодые австрийцы, он в то же время не имел в себе совершенно того, что называют опасным австрийским «Leichtsinn» (безрассудство). Были даже такие поклонники Альфреда, что утверждали, будто он счастливо соединял в себе достоинства обеих наций, не менее счастливо избегая их недостатков, но, поскольку то были люди, рассчитывавшие в конечном итоге призанять денег у мистера Рэдфорда, их суждениям можно доверять не всецело. Непредвзятому наблюдателю трудно было бы сделать окончательный вывод о характере молодого человека. То, что до сих пор он держал себя безупречно, вряд ли было его заслугой, так как для иного поведения ему практически не предоставлялось поводов». Однако, не забудем, что перед нами роман воспитания. И автор ещё воспитает своего героя и заставит его измениться: «Никогда прежде в своей ровной и спокойной жизни не испытывал он ничего, хоть отдалённо похожего на чувства, волновавшие его теперь. Казалось, бремя раскаяния раздавит его сердце. Имеет ли он право жить дальше, как ни в чём не бывало? В его нынешнем возбуждённом состоянии ответ, казалось ему, был «нет».

И вдруг, неожиданным образом, мы находим в романе Джерард кого-то столь давно нам знакомого, еще со времён школьной литературы. О, этот «лишний» человек! Неужели это он? Его трудно узнать в непривычных, незнакомых обстоятельствах, но это он. Может быть, причины его «лишнести» совсем другие, чем у героев Пушкина, Лермонтова, Тургенева, но это он, такой лишний и неприкаянный среди смирившихся со своей участью приспособленцев. Да ведь роман так и называется – «Не тот». А можно было бы перевести название и как «Лишний», «Неправильный», «Ненужный», «Человек-ошибка».  Уже само происхождение его сомнительно. Степан Мильнович, выходец из среды русинского священничества, родился и вырос в русинской деревне Беренов. В своё время читатель увидит это селение глазами австрийского офицера, англичанина Рэдфорда. Семья Мильновича — это, прежде всего, его отец, священник Флориан, которого автор именует также pope, что можно перевести как батюшка, с чадами и домочадцами. Проживают они в так называемой plebanija, доме священника, неказистой постройке под соломенной крышей. Они очень бедны. На всех материальных объектах здесь лежит печать разрухи, запустения, небрежения.

Кто виноват в их бедах? Может быть, они сами. Автор рисует нам целую коллекцию чудаков, неудачников. Общее в них то, что все они покорны своей злой судьбе, хотя и по-разному. Каждый приобрёл ту форму, которую придала судьба, никто из них не стал таким, каким сам хотел. И, похоже, их растительное существование их устраивает.  Ядвига Серпова стала жёсткой и циничной. Дьякон Богумил оглушён и пассивен. Агнешка — истеричка под маской фальшивой весёлости. «Что до самого отца Флориана, то его покорность судьбе была самого распространённого характера, так как состояла в полном и безусловном послушании Божьей воле. Вид смирения, чей девиз – одно лишь слово Fiat, в данном случае, хоть и является глубоко религиозным, не проистекает из одной лишь набожности, но имеет много общего со странным чувством фатализма, укоренённым в славянском уме. Этим-то фатализмом, неведомо для них самих, и были окрашены жизненные позиции Ядвиги Серповой, Агнешки и Богумила. Это отношение, под названием «неисповедимы пути Господа», свойственно восточному складу ума в большей степени, чем западному».    Грязный двор, неухоженность, всё разбросано, криво-косо, — какое-то внешнее воплощение внутреннего, ментального, беспорядка. Семейство русинов представлено в романе как наделённое типическими славянскими чертами. Одна из таких особенностей, конечно, — пренебрежение материальным миром и его требованиями, забота не о хлебе насущном, а о высшем духовном благе, понимаемом как спасение души. В результате, конечно, внешний мир платит взаимностью, т.е. также пренебрежением. А семейство принимает свою нужду и скудную долю как данность и Божью волю. Что-то предпринять им даже не приходит в голову. Даже взять в руки, например, метлу или тряпку с ведром воды. Может быть, это просто-напросто какая-то национальная особенность, догадывается читатель. Да это обломовщина, воскликнет читатель, искушённый в курсе школьной литературы, хотя вряд ли Джерард была знакома с персонажем Гончарова. Эта незадачливость в житейских делах традиционно рассматривается как часть восточного мировоззренческого комплекса. Например, у Мопассана в романе «Жизнь» героиня «дошла до чистого восточного фатализма: привыкнув к тому, что все мечты её гибнут, все надежды рушатся, она колебалась целый день, прежде чем решиться на самый ничтожный поступок, будучи убеждена, что непременно изберёт неправильный путь и дело обернётся плохо».  Такой же стиль поведения присущ и русинам. В романе излагается история жизненного краха каждого из них. Автор психологически убедительно показывает, каким образом жизненные неудачи изменили характеры этих мужчин и женщин. Действительно, для них в высшей степени характерна прокрастинация. Например, целая глава посвящена мучительным колебаниям по вопросу покрытия новой дранкой крыши церкви, которая годами требует ремонта. Проблема эта обсуждается время от времени, новая дранка постепенно становится старой, добывается новая, но так и не покрывает кровлю.

Степан Мильнович, хоть и плоть от плоти этих неспешных и смирных людей, всё же «чужой среди своих». Начать с того, что он образован. Это его главное отличие от родни. Хотя образован он на их деньги, которые они пожертвовали ему, и, значит, они понимают ценность образования. Второе принципиальное отличие – он честолюбив. Честолюбив и амбициозен, как только может быть выходец из низов: «Ничто не даётся даром, я уж это понял; всё надо заслужить, не трудом, так деньгами. Вы знаете, как я трудился всю зиму; сегодняшние слова инспектора были как награда за рабский труд, порой весьма горький. Мое мужество не ослабевало никогда, но сегодня я воспарил к новой высоте. Не бойтесь, бедный папа, — я уже говорил вам, что я рожден для жизни солдата»,  «подождите до моей следующей звёздочки на воротнике. Судьба не была слишком добра к нам, но мы ещё возьмём своё; нужно только быть сильным и терпеливым». Однако в данном случае всё происходит словно бы по библейскому завету – имущему будет дано, а у неимущего отнимется. Возможность блестящей карьеры, которой Мильнович вполне достоин, если судить по его способностям и трудолюбию, терпит крах по нелепой случайности. А виной тому родовитый и удачливый англичанин Рэдфорд, вовсе не желавший зла Мильновичу, просто так вышло. Более того, он стремится загладить свою невольную вину. Но как это сделать, если Мильнович, чувствуя себя униженным, делает всё, чтобы избежать благодеяний ненавистного человека? Такова завязка романа.

Центральный конфликт романа – противостояние двух чуждых сред, двух жизненных позиций, обусловленных различными жизненными обстоятельствами и приоритетами. Сталкиваются две модели жизненного поведения. Национальный британский характер versus загадочная славянская душа. За кем же будет победа? Останется ли викторианский писатель в рамках своего мировоззрения? Или увидит и поймёт нечто новое, выходящее за рамки традиционной викторианской морали? На взгляд стороннего наблюдателя, по всем направлениям, и карьерным, и личным, победу одерживает Рэдфорд. Но, возможно, плоды царства кесаря, и царства небесного – различны, и каждый, в конце концов, получает ту награду, которой достоин? Рэдфорд – карьеру и богатую красивую невесту, Мильнович – тяжкий труд в безвестности и бедности. Но каждый из них выходит из противоборства друг с другом в чем-то победителем, так как каждый включил в свой жизненный опыт опыт другого человека, благодаря чему стал душевно богаче. Нет непримиримости между чуждыми культурами, и человек всегда может понять человека, к такому выводу подводит читателя писательница.

Итак, взаимодействие двух, различных во всем, национальных типов является основной темой романа «Не тот». «Мир явно делится на две половины – удачливых и неудачников», замечает автор, но в данном случае удачливость и неудачливость имеют национальную принадлежность. Несмотря на полярность описываемых явлений, писательница показывает то общее, что их может объединять, при условии доброй воли каждой из сторон и стремления к пониманию, а не отторжению. Это, так сказать, предварительный итог. Но окончательный вывод пока сделан не будет, так как финал ещё не ясен, и множество нюансов еще может появиться и повлиять на общую  концепцию романа. Старинные викторианские романы отличаются объёмностью («роман классический, старинный, отменно длинный, длинный, длинный», по словам Пушкина), и переводчик (автор данного доклада) ещё не окончил свой труд.

 

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *