Лев АННИНСКИЙ

Москва

БЕЗЗАЩИТНОЕ ВСЕОРУЖЬЕ
К 80-летию со дня рождения Б. А. Ахмадулиной

.
Этот образ: «беззащитное всеоружье» словно открыл мне в сборнике Беллы Ахмадулиной («Струна») существо её лирического героя, секрет обаяния её поэзии и тот существенно новый штрих, который вносит ахмадулинская книжка в физиономию нашей молодой поэзии.
Как представить себе лирического героя объёмно, объективно? Это значит – открыть предел его душевной силы. Освободившись от власти впечатления, отыскать источник впечатления. Истоки характера отыскать, и меру сил его.
В данном случае это сделать нелегко, потому что Ахмадулина поэт чрезвычайно одарённый. Её стих чеканно точен, буйные краски мира вобраны в него так, что ни одного мазка не видно, ни одного небрежного пятна, и всё соединилось в таком строго отгранённом, кристально чистом единстве, где линии – гравюрно упруги, и блеск сдержан и значителен, и даже не блеск это, не самоцветное сверкание, а скорее граверный отблеск, покорный твёрдому резцу. Но я ищу предел, ищу момент, когда резец дрогнет, когда строгая музыка ямба на миг прервётся неверной нотой, и упадёт в строку слово, бессильно взятое взамен ненайденного, – многое откроет нам этот предел!

.
Вслушайтесь:
В плену судьбы своей везучей
о чём ты думала, о ком,
когда так храбро о Везувий
ты опиралась локотком…

.
Вы чувствуете, где тут не хватило поэтического дыхания? Ах, этот локоток, как это мило найдено, как это должно нас обезоружить, и какой находкой это показалось бы в стихах среднего поэта, но здесь! Важно даже не то, что тут слабое слово в четверостишье. Это – брешь в позиции. Собирая, соединяя, сопоставляя у Ахмадулиной нечастые срывы голоса, мы находим в них некое единство, мы находим, что маски, которыми заслоняется героиня, удивительно схожи, а мир конкретных грёз её – удручающе знаком.
Всё это весьма хрупко и весьма завлекательно. Каблучки, ножка, тонкая талия. Каблучки ломаются, героиня шалит, красит губы в вине, поводит плечами. Неприступная, она мучает благоговейных кавалеров, она ждёт своего настоящего повелителя, своего… средневекового рыцаря, своего… индейца-охотника, своего… лихого гусара. И вот он входит – уверенно, чётко; он громко требует вина, у него холодные манжеты и горячие пальцы… И всё звучит скрипка, и падают в заброшенном саду сирени неопрятные соцветья… То ли Тургенев, то ли Купер…
Мечта детства, дедушкина библиотека.
Этот очаровательный маскарад, представьте, не раздражает. Он не нарочит, и уловить его не просто. Дело в том, что традиционный книжный образ слабой и надменной женщины, который Ахмадулина всё время держит наготове, – находится в метафорический связи с тем истинным, некнижным и чрезвычайно современным душевным движением, которое составляет силу и подлинную красоту ахмадулинской поэзии.
Это истинное и глубинное движение начинается с жестокого признания своей слабости. С жестокого приказа себе: «ни слова, ни слова маленького лжи»! С жестокого приказа не утешать себя обманом и – не утешать поверженных и побеждённых. Традиционный сюжет о пленении барса, о покорении сильного зверя звучит у Ахмадулиной по-новому. «Но люди землю подкопали. Они добились своего. Он сильный был, но про капканы ещё не знал он ничего»… Не правда ли, можно представить себе традиционный исход поединка? Барс, не покорённый,
умирает на рогатине… или, покорённый, он становится, скажем, добрым приятелем зевак в зоологическом саду… Поэтический ход Ахмадулиной неожидан: «Он понял. Он поддался гордо, когда вязал его казах, и было сумрачно и горько в его оранжевых глазах… В них полыхали гнев и щедрость»…
Щедрость побеждённого? Именно это! Какая-то невероятная, неодолимая гордость, возникающая в существе, казалось бы, раздавленном начисто.

.
Откуда эта неожиданная сила?
Отвлечемся от стихов.

.
Задумаемся, отчего так много женских имён в списке теперешних молодых поэтов? Я вряд ли сильно ошибусь, если скажу, что поколение, принявшее на свои плечи первую тяжесть войны,
не было столь щедро на женские поэтические имена: Берггольц, Алигер – тут, кажется, и ставили точку. Но не случайно теперь рядом с Беллой Ахмадулиной мы видим Римму Казакову, Юнну Мориц, Новеллу Матвееву, Светлану Евсееву, Майю Борисову, Нину Королёву, Надежду Григорьеву… Разумеется это дальнейшие плоды эмансипации. Но я позволю себе предположить ещё и другую причину: охватившее молодое поколение и отразившееся в его поэзии стремление к цельности, стремление быть не винтиком и атрибутом, но человеком, – нравственное возрождение личности, связанное с разоблачением «культа личности» и немыслимое в те, прошедшие годы. Нет ли закономерности в том, что напряжённее и острей всего нравственное движение развилось именно там, где ощущение человеком духовной скованности было усугублено классической и вечной, столь мудро отмеченной Марксом в известной анкете слабости «слабого пола»? Несколько лет назад поэт Слуцкий отдал им эту дань: «Бабы были лучше, были чаще и не продали девичьих снов ради хлеба, ради этой пищи, ради
орденов или обнов. С женотделов и до ранней старости через все страдания земли на плечах, согбенных от усталости, красные косынки пронесли…»
Тема поиска себя, присущая молодой поэзии, приобретает у молодых поэтесс оттенок нравственного суда над собой. Ахмадулина – фигура, характерная в этом плане. Между тем, имя её красуется в известном критическом списке молодых «новаторов», и часто к ней автоматически адресуют те упреки, которые шлейфом тянутся за известным критическим списком: инфантильность, забвение традиций… Чтобы понять то новое, что вносит Ахмадулина в нашу поэзию, надо прежде всего видеть её, Ахмадулиной, существенное от- личие от собратьев по упрёкам. Отличие и превосходство! Потому что реальная суть её поэзии совершенно чужда расхожим приёмам нынешнего поэтического бунтарства, суть эта глубже, истиннее и человечнее.
Молодые люди озоруют в стихах, они любят сближать «далёкие эстетические ряды», они «бунтуют и буянят». Никакого буйства и эпатажа в стихах Ахмадулиной нет. Молодые поэты весьма неукротимы, они ломают строку, их своенравный темперамент непосредственно выражается в ритмах. У Ахмадулиной – ямбы. В стихах молодых поэтов дует романтический ветер, весело летит снег, всё происходит на шибкой скорости. Им живётся весело, шибко…
И вдруг под спокойным взглядом девочки обнаруживается маскарад: «зелёный ветер…. шипра» улавливает она. Конечно, это жестокий суд. Но какой непостижимый нравственный максимализм возрождается в этой традиционно слабой девочке, и какая бескомпромиссность! Словно чувствуя, что первый компромисс никогда не бывает последним, героиня Ахмадулиной растит в душе такую непобедимую прочность, что ей не нужны внешние победы, она и в самом поражении не сломается, нет!
Не отсюда ли – эта неуязвимость? «О, словоточное – подонки! От них такая кутерьма. Темны их лица и подобны одно другому…» Но сама – она не боится их, не боится смешаться с ними в толпе, хотя и не строит иллюзий по поводу их великодушия: да, «будут глухи их удары, когда придёт пора моя…», но есть одно-единственное преимущество, которое доступно только людям и которое делает их счастливее этих винтиков-роботов – сознание своего человеческого достоинства, и это – неистребимо, и это даёт человеку спокойную и добрую силу превосходства: «они наказаны собою, своей бездарностью
глухой».
Непобеждённое, упрямое, неуязвимое человеческое достоинство – вот главная тема и нерв поэзии Беллы Ахмадулиной. Эта упрямая сила держит её стих, давая ему напряжение и драматизм, и высокую строгость языка, и упругость ритма – всё то, что мы привычно называем мастерством.

.

Вспомните начало «Дуэли»:
И снова, как огни мартенов,
Огни грозы над темнотой,
Так кто же победил – Мартынов?..

.
Первая же рифма заставляет вас вздрогнуть: это не совеем то, к чему вы готовились, слова оказались слишком похожи. Как? Величественные зарницы плавящейся стали – и ничтожество, разрядившее пистолет в гения – неужто это так близко, так почти неразличимо называется? Мгновенно мысли вашей дан обратный ход, слышимая похожесть взорвана изнутри. Это и есть «мастерство»: парадокс первой рифмы подготовил всё стихотворение, и вот оно стремится вперёд, переворачивая несправедливый ход событий; «другой там победил, другой…»

.
Мартынов пал под той горою.
Он был наказан тяжело.
И вороньё ночной порою
его терзало и несло…
…Дантес лежал среди сугроба,
подняться не сумел с земли,
а мимо медленно, сурово,
не оглянувшись, люди шли.
Он умер или жив остался –
Никто того не различал…

.
Вот – всеоружье человека, всесильного даже тогда, когда он беззащитен – он не опускается до мести подонку, он богаче настолько, что может не различать его. И тут, когда, как пружина, распрямляется в человеке гордость, наступает предел. Ахмадулинская муза теряет почву вод ногами. Словно промахиваясь, она бьёт по воздуху. Ища современника, она не видит его, не знает, не находит, и непримиримая и отчуждённая, так и удаляется, не различив его реальных примет. И тогда в эту брешь врывается книжность. Мартынов – пал под той горою. Дантес
лежал среди сугроба. Они исчезли, как фантомы, как дурные привидения. Но люди? Что у неё делают люди? Лермонтов? «Зато – сначала всё начинал и гнал коня, и женщина ему кричала: “Люби меня! Люби меня!”» Пушкин? «Пил вино, смеялся, ругался и озорничал. Стихи писал, не знал печали, дела его отлично шли, и поводила всё плечами и улыбалась Натали»…Ах, ты, боже мой! Ах, кони, вина и женские плечи! Ах, дедушкина библиотека…
Какая мощная энергия копится в этих малоосязаемых сферах, какие заряды собираются на полюсах, противостоящих всему среднему и серому, какая поэтическая молния бьёт… в груду книг.
1962