Елена КРЮКОВА

Нижний Новгород

 

ДУША БЕССМЕРТНАЯ

4 ноября 2024 года исполняется 70 лет известному русскому поэту Николаю Головкину

 

«(…) Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я

счастлив, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого  бесконечного неба…»

Л. Н. Толстой, «Война и мiръ»

 

Бытие поэта…

Величайшая мiровая загадка.

Плывут над русскими полями, лесами, отрогами гор, разливными, мерно дышащими под широким ветром всеми сияющими водами, солнечными реками – огромные облака, облака-дворцы, облака – небесные пирамиды, выражая собою смысл воздуха и дыхания и отражая своею зыбкой и торжественной архитектурой символику Мiроздания.

Облака, ведь они не похожи друг на друга. В разное время года, внутри разнообразных состояний природы – разные и они: то рвутся, трепещут на холодном ветру, то плавно и медленно движутся, как в хороводе, над притихшей летней землёй, то наваливаются предгрозовою горой, как трагическое небесное цунами.

Облака есть символ изменчивой жизни, её текучести, неуловимости, ежеминутного с нею нашего прощанья; и они, парадоксально, есть знак незыблемой вечности, ибо повторяются, как горняя музыка, мерцают и тают, как предутренний сон, внутри которого мы невольно вспоминаем о самой светлой радости и самом большом счастье.

Недаром у Льва Толстого в романе «Война и мiръ» князь Андрей, раненный на поле Аустерлица, упав навзничь, лежит и глядит в небо; а там плывут облака, напоминая смертному человеку о блаженном просветлении, вечном покое и бессмертии.

У русского поэта Николая Головкина облака – один из ключевых образов всей его поэтики. Да, этот образ символичен и даже архетипичен:

 

(…) Приближая к земле небеса,

гладь речная творит чудеса.

И с восторгом глядят берега,

как плывут мимо них облака.

 

Облака в реке лошади пьют

и, купаясь в них, радостно ржут.

И молочные брызги летят

на молодок,

крестьян

и ребят.

 

У реки оседлавши коня,

моя юность глядит на меня.

Но другой теперь стала река:

обратились в туман облака.

 

Вот плывёт тот туман из лощин

до ошибок,

седин

и морщин.

Изменились былые черты –

у реки жизни ты

и не ты. (…)

 

Разве это просто пейзаж? Только — пейзаж?

Облака здесь — ноты симфонии, которою записана жизнь.

Не фрагмент её, а ВСЯ жизнь – в совокупности, в крепкой, кровной связанности переживаний, в ансамбле событий и раздумий, и вот они все обратились в воздушную архитектуру, в Божии хоромы, в счастье жить вольно и плыть свободно; в большой степени облака у Николая Головкина – образ победы над смертью, и эта победа достигнута путём освобождения от всего наносного, лишнего, от украшательств и смысловых фиоритур, от нагрузки эпитетами, лживым пафосом, риторикой; человек перед лицом собственного ухода с земли к Богу готов предстать перед Ним чистым и смиренным, освобождённым от обмана и лукавства, приемлющим свою единственную судьбу.

А судьба эта – по глубочайшему убеждению поэта-философа – это ВЕРА.

Пространство Православного храма сакрально и многослойно, многолико и полифонично; и храм этот, куда мы входим молиться и плакать, надеяться и исповедаться, верить и любить, – это и есть само Мiроздание; поэт это безошибочно чувствует и достойно выражает.

И сама русская природа, сама русская Мать-земля становится храмом, звучит гласом Божиим, дышит Божиим ветром, плещет слезами Божией воды…

 

Окину взглядом окоём.
Мир горний отразился в нём.
Разлились озером луга
и островами в них стога.

 

О, благодать! И я, ликуя,
уже пел было аллилуйя.
Как коршун, ветер налетел.
И рябь явилась на воде.
Я в это зеркало глядел.
Виденье Божие, ты где?!

 

Смиренно жду я, как рыбак,
отсюда не уйду никак.
Здесь всё так близко и знакомо.
Я вечный пленник окоёма.

***

За плечами поэта – толща Времени.

Жизнь наша земная отмерена нам. Никто не знает часа своего. Великое счастье – жить!

И великое счастье – ПОМНИТЬ.

Николай Алексеевич Головкин помнит; его поэтический голос полон дрожью и отсветами этой священной памяти; не только у детей послевоенной поры обострена эта память, но именно у них она густо окрашена кровью и болью – слишком рядом с появлением на свет послевоенного поколения грохотали битвы, слишком ярко горел непозабытый смертельный огонь, слишком близко друг к другу стояли гибель и вечность.

 

(…) Не обрублены корни у Родины,
не затёрт в истории след.
Дети вёрст, что Отчизною пройдены,
мы – наследники наших побед.

День Победы… Дружина Небесная.
Вместе с ней мы – великий народ.
Плачем, помним, гордимся и чествуем,
а над нами – сонм ликов плывёт…

 

Вслушайтесь. Всмотритесь!

Сонм ликов – ведь это фреска, громадная, светоносная фреска на стене Православного храма!

Это герои. И это – святые. У них, запечатленных кистью иконописца, уже не лица, а ЛИКИ – у тех, кто погиб на полях жестоких сражений, во громе и пламени выстрелов, разрывов, в чёрных веерах взорванной родной земли. Эти лики теперь проплывают высоко над нами, в бессонной памяти нашей, и мы можем их поимённо назвать, наших героев, наших отцов, дедов, братьев, сынов. Войны, они повторяются! Где взять силы, чтобы в их пространстве сражаться, чтобы их пережить, преодолеть, переплыть? И берём мы силы – в вере и молитве. Ибо сила Православного воина есть Бог. Под святыми хоругвями шли в бой воины князя Игоря, дружины Дмитрия Донского. И это тоже – золотые хромосомы, сияющие гены нашей памяти. Нашего НЕ-ЗАБВЕНИЯ священной родной истории.

Лики плывут. Да ведь это Бессмертный полк! Надвигаются на нас богатыри из тьмы столетий, уходят вдаль воины нынешнего дня. Мы никого не забываем. Мы молимся о погибших, как молимся о живых.

И творческая установка Николая Алексеевича Головкина, внутренняя, символическая, светло-нравственная, очищенная от любого, самомалейшего проявления гордыни, говорит нам о крепчайшей связи мiровъ – Мiра дольнего и Мiра горнего. Они крепко, неразъёмно связаны, сплетены. У них одна кровеносная система, один мощный, огромный, объёмный круг духовного кровообращения. И если враг перережет эту живоносную жилу гигантского единого Космоса, отняв одну-единую жизнь, тут же – на место погибшего – встанут сотни. Тысячи. Миллионы.

 

Добрые лица – лики святых.
Я очищаюсь, глядя на них.
Жизнь — продолженье старых икон.
Свет лиц то ярок, то приглушен.
Каждой эпохи – совесть и соль.
Их озаряют радость и боль.
Пусть незнакомы вовсе черты.
Встретишь повсюду – свет доброты.

 

Какие привычные слова – добро, доброта… А то, что за словами этими стоит, есть величайшая Христова тайна.

Задумаемся: считали ли себя святые добрыми людьми? Какое место занимало добротолюбие, делание добра в их повседневной жизни?  Преподобный Серафим Саровский бесконечно, постоянно, ежесекундно повторял Иисусову молитву. Она не просто укрепляла его, дарила ему жизненные силы – она озаряла его изнутри, высвечивая потаённые уголки души, где могли прятаться соблазны. «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго…». Быть святым – не значит жить рядом с Богом; это значит – жить в Боге. И в большой степени, в большой мере забыть себя, свои страдания, свою боль, свои переживания; драгоценность святой жизни именно такова: отринуть самость и целиком погрузиться в суть веры, возлюбив Господа всем существом своим.

 

Не копи-ка печали.

Мир – созижди в душе:

наши русские дали

горе знали уже.

 

Да и радость входила

по весне в каждый дом.

И природа творила

чудеса за окном.

 

И ты впишешь страницу

и продолжишь свой род.

Пусть к тебе в Радоницу

тоже кто-то придёт.

 

И, как птица, молитва

поднялась до небес.

Жизнь – духовная битва.

И Спаситель воскрес.

 

***

Образное соединение молитвы человека с полётом птицы в небесах – не просто великолепие сравнения. Здесь символика лежит гораздо глубже. Искренняя молитва поднимается горе, преодолевая нескончаемые пространства и бесконечно длящиеся времена, летит прямо ко Господу.

Душа живая, обращаясь в молитву, обретает незримые крылья. Ангелы подхватывают её на руки. Силы бесплотныя, Херувимы и Серафимы, обнимают её своим неизреченным поднебесным хором. Вот вам всецелая графика жизни молитвы – в зените любви, в горних высотах, одновременно в прошлом, в настоящем и в будущем!

Стихи-молитвы может написать – спеть  – только чистый душою поэт.

И в то же самое время поэт не упускает из виду тематику извечной борьбы. Духовная битва нескончаема. За всё надо сражаться. Свет борется со Тьмой; добро – со злом; Господь – с диаволом. Но, по упованию и вере нашей, воскресает Спаситель всякую Светлую Пасху; и по всей Православной земле всякое дыхание да славит Господа.

И русскою зимою, во вьюгах и метелях, рождается наш возлюбленный Господь… «Христос раждается — славите!..».

 

Перед Образом свеча,
Как печаль, растает.
Храм, души моей причал!
Вьюга вновь стихает.

А лампадный огонёк,
Тонкий лучик света,
Протянулся за порог,
Светит до рассвета.

Освятился каждый дом.
Прочь ушла тревога:
Ведь родился в мiре сём
Сын Предвечный Бога.

 

Что есть духовные стихи? Как они эмоционально и смыслово окрашены, в сравнении со стихами светскими, мiрскими? Отъединены они от нашего повседневного быта своим горним бытием, как храмовый образ отъединён от мiрской суеты золотым светом иконного фона, символическим тёмным, сходным с цветом древесной коры, колоритом суровых, бестрепетных святых ликов, или так тепло и светло они создаются, высказываются поэтом, что становится понятно: духовные стихи – это и есть квинтэссенция земной поэзии, наивысшая ступень её развития и существования?

И как быть человеку, который понял: молитва разлита и в природе, в смене её состояний и настроений, в движениях её зверей и птиц, в дрожании под ветром листвы её деревьев, в нежном весеннем рассвете и красном трагическом зимнем закате, в блеске воды, застывающей заберегом в октябрьские холода…

 

Переход к зиме
после Покрова.
Кланяясь земле,
вновь кружит листва.

Дуб, берёза, клён
испокон веков
кроной бьют поклон.
Зимний ждут покров.

Груз стряхнули с плеч,
на молитву став –
у деревьев-свеч
есть такой устав.

Вновь кружит листва.
кланяясь земле.
После Покрова
переход к зиме.

 

«У деревьев-свеч / Есть такой устав…».

И деревья стоят на молитве! И горят, горят в осенней хмари, в серых ветреных сумерках их золотые свечи! Значит, вся родимая земля – храм. Всё широкое и глубокое, мерное и неостановимое дыхание природы – храмина святая, и осознать это – радость, и почувствовать это – праздник, и возлюбить этот предвечный храм  –  Путь, что проходит, веруя, каждый из нас.

И это сравнение природы с храмом у Николая Головкина — не только мотивы древнего пантеизма; это полное погружение души, любящей родную землю во всех её проявлениях, в Православное, храмовое чувство всей, в совокупности, родной природы. И слишком просто было бы списать подобную поэтическую музыку на вспышки образного мышления автора, на простой перенос Православной символики в тончайшую пейзажную лирику. Это полнокровное и всеобъемлющее МIРООЩУЩЕНИЕ, а оно есть уже философская категория, и слово, Логос, здесь становится попыткой создать авторскую философию, проникнутую святостью Православия, авторскую поэтику, пропитанную радостью жить, великой печалью неизбежной смерти и грядущим счастьем праздничного, победного Воскресения, знаменующего собой апофеоз земного нашего существования.

«Смерть, где твоё жало? Ад, где твоя победа?..».

 

***

Поэт не только празднует. Да, душа его, как и любовь, по Апостолу Павлу, «всего надеется, всё переносит» (Первое послание к Коринфянам, г. 13, стих 7). Но поэт и отчаивается. И встаёт на краю пропасти. И горько плачет.

А плачет он  –  словами. Ибо только в слова он может перелить сполна своё горе.

Какой поэт не плакал, не рыдал в стихах! Иной раз  –  даже взахлёб.

А кто-то стоит молча  –  и плачет молча.

И слова, в кои облекается это смиренное молчание, – сами вытекают из молчания и опять втекают в него, сохраняя тайну, приглашая горе разделить и понять, боль – к сердцу прижать; горе, так бывает, единит людей более, чем веселье. И совместное преодоление горя – не только выход из гнетущего одиночества, не только надежда на чьё-то искреннее сочувствие, но и трансформация личной боли в безмерную радость творчества. Так Бах писал свою «Пассакалью»; Бетховен – Девятую симфонию; Чайковский – Шестую, последнюю симфонию свою, где трагедия УХОДА в Мiръ Иной сопряжена с предвечным СЧАСТЬЕМ музыкального, объёмного звучания Мiроздания:

 

Словно слёзы, слова катились.
От отчаянья и родились.
Если выслушать  –  полегчает:
Нас участье чьё-то смягчает.

Вместе  –  в горе, в обиде  –  вместе,
Коль попросят вас… Так  –  не лезьте.
В души дверь открывают сами.
Загляните в них меж делами.

Посидите час… пусть не с другом  –
С человеком, чей мир поруган,
С человеком, что был на грани…
Вы его сохранили с нами.

 

***

Бессмертие.

Рядом ли оно с отчаянием? Или  –  рядом с ликованием?

Бессмертие.

Думаем о нём в неотвязном, скорбном контексте смерти.

Бессмертие…

Страшный Суд грядёт, и кости оденутся плотию. И ответят люди за все свои деяния, совершённые на земле.

Восстанут из могил герои и пророки. Богатые и нищие. Святые и подлецы. Праведники и грешники. И всякого Господь будет судить священным Судом Своим.

А поэт? Где его драгоценность? Его сокровище?..

Огонь строк. Пыланье слов. Смирение молитвы. Красота природы.

И вот оно, главное: ты еси ПРОДОЛЖЕНИЕ.

Продолжение предков. Тех, кто тебя родил.

Тех, кто тебя звал из довременной тьмы на Свет Божий — и подарил тебе, рождённому, неизбывную любовь к Свету; ко всему сущему; к людям; к Господу Богу.

Николай Алексеевич Головкин поёт на земле свою песню.

Это только его песня. Услышьте её, люди!

И люди  –  слышат.

…и это не только его песня, его голос. Этот голос соткан из множества голосов, это  –  голосом поэта  –  говорит его родной народ: шёпотом молитвы и грозой войны, лепетом дитяти и торжеством праздника, плачем горя и мелодией неумирающей  –  бессмертной!  –  любви.

 

Звучат во мне стихи, не умолкая.
Мне дорог полюбившийся мотив.
Кого-то на земле я продолжаю.
Продолжусь ль я, когда не буду жив?

Мой лучший стих, ты песней лебединой
Взлетишь ль в прощальный миг под облака?
Но тело и душа пока едины  –
Не создана последняя строка.

И я небытие, глядишь, нарушу:
В поэте возродится пусть поэт.
Уж нет того, наследую чью душу.
Но что душе бессмертной дымка лет?! (…)