Поэзия – спасенье языка, вечно новорождённая родниковая речь. И то, что может сказать она, не скажет никто, хотя, казалось бы, – говорят все, хором повторяя уже давно сказанное. Но как редко можно услышать:

Побудь со мною, тишина!

Давно искал я этой встречи.

От праздной человечьей речи

Душа остывшая темна…

Поэзия всегда начинается с внутренней тишины. И ощущение родниковой чистоты слова возникает с первых строк – любых строк, на которых открывается поэтическая книга Виктора Кирюшина. Его имя уже давно известно истинным ценителям русской поэзии. Одно из главных, душевно близких, мощно притягательных свойств стихов Кирюшина – глубокое национальное чувство. Это очень русские стихи. И русские они не по внешнему сюжетному признаку, хотя и его нельзя не отметить. В первую очередь – язык.

Слово, попадающее в магнитное поле поэтической речи Виктора Кирюшина, приносит с собой всё, что было накоплено веками: точность, полнозвучность, оттенки чувств, многозначность смысла. Слово как сеть захватывает такое широкое пространство, такие временные промежутки, что улов этот поначалу представляется невозможным, невероятным:

Всё начиналось разговорами,

Чтобы немного погодя

Эпоха щёлкала затворами,

Дыханья не переводя.

Сначала котелки да тросточки…

А нынче в поле, где пырей,

Не различить немые косточки

Ведомых и поводырей.

Но это всегда есть в самой природе родного языка, и точное виденье благодаря прозрачности мгновенно становится предвиденьем и даже мудрым остережением для понимающих, ибо всё уже было и поэту ведомо. В каждом стихотворении книги – своя глубина, но все они полны воздуха, мерцающего оттенками смыслов, пробуждающего в чутком читателе талант со-чувствия, со-переживания.

Русской, родной ощущается и та особая слитность с природой, которая есть практически в каждом сюжете. Загадка «русскости» в сущности своей проста: русский человек широк потому, что пространство своего бытия принимает как часть себя самого – и даже не часть, а основу. И он до сих пор

ещё естественен, природен настолько, чтобы позволить себе и глубокий гармонический покой, непонятный и пугающий для непосвящённых, и сокрушительную стихию чувств, страшащую своей неизвестно откуда берущейся силой, и мгновенный переход от одного состояния к другому.

Чем дальше развивается цивилизация, тем больше настораживает и пугает её приверженцев эта широта и стихийность, но без неё русская душа высыхает, становится бессильной и вполне пригодной для оцифровки. И потому –

…Как сладко услышать средь тысяч созвучий

Таинственный зов пламенеющей тучи

И шум поднебесный угрюмого бора

Раскатами неисчислимого хора!

Душе ведь не нужно особой науки –

Ловить на лету эти ритмы и звуки,

Мелодии, жалобы, вздохи и пенье

В которых сливаются страсть и терпенье…

И ещё одно – родное, угадываемое с полустроки, полувздоха при чтении – русская музыка этих стихов. Искусственно ускоряемый, рваный ритм современной жизни чужд и губителен для русского человека, верлибр с его поэтической развязностью пуст, а рэп удушающее тесен. Родня русскому – музыка, живущая в открытом пространстве полей, холмов, рек, взлетающая к вершинам гор – дышащая полной грудью.

Музыку не понимают – музыку чувствуют, ею настраивают мысли – а вовсе не наоборот. Она несёт в себе, говоря современным языком, основное знание о мире, о его глубинных закономерностях, и то, чего нельзя пока ещё постичь рассудком, постигается сердцем, его со-звучием, совпадением таинственных глубинных ритмов.

Дождик шепчет, ветер колобродит,

Гром гремит, ревмя ревёт волна…

Музыка живёт в самой природе,

Потому и вечная она.

<…>

Луг звенит.

Над синей гладью плёса

Чаек крик захватывает дух.

В мире, где ничто не безголосо,

Как награда – абсолютный слух.

Может быть, потому и способна мгновенно подняться в русском человеке высокая волна воли. На языке музыки русский и понимает природу, и принимает её покой и её силу. Музыка определяет и должную меру поэтического пафоса, и остерегает от гибельного:

В краю истерзанном и голом,

Где в полдень не видать ни зги,

Поэт, не жги сердца глаголом!

Во имя Господа

Не жги!

Казалось бы – открытый спор с пушкинским «Пророком», где именно в уста Бога вкладываются слова «…глаголом жги сердца людей», явное противоречие, но ничего противоречивого здесь нет, есть точная мера слов и событий, мера, которую ощутить способна именно поэзия:

Не перейди незримой грани,

Святой взыскуя правоты.

Ты видел сам –

На поле брани

Лишь ядовитые цветы…

Ещё одна характерная черта русской поэзии – почти природная естественность метафор, а чаще даже и простой параллелизм. Русская метафора – не самоцель и даже не средство, и не столько превращение форм, сколько объединение их одним, единым, всеобщим содержанием:

Где тихая роща кончается

И звёзды ночуют в реке,

Стоит одуванчик,

Качается

На тонкой зелёной ноге.

Прощаются люди,

Встречаются,

Стихают шаги за окном…

Стоит одуванчик,

Качается

На маленьком шаре земном.

Казалось бы – и что в безыскусной простоте искушённому читателю? Но не в пищу праздному уму предназначены эти тонкие связи, они – соломинки для спасения, наилегчайшие мостики над оврагами и ущельями бытия. Поэзия Виктора Кирюшина очень земна, вполне конкретна – в ней много тёплых, родных сердцу примет, но не тяжёлых своей плотной материальностью, а

словно светящихся изнутри, и свет этот высоко печален – как высоко и светло печально всякое соприкосновение души с красотой, вечного – с мгновенным, живущего – с уходящим или будущим. А какой словесной сладостью наполняются русские имена!

На Руси предзимье.

Порыжело

В ожиданьи первого снежка

Вымокшее поле возле Ржева,

Луговина около Торжка.

Киновари досыта и сини,

Тронутой летучим серебром,

В тихой роще около Медыни,

В родниковом озере у Кром.

На венцах колодезного сруба

Смыта влагой летняя пыльца.

Ветрено в дубравах Стародуба,

Изморозь на куполах Ельца.

Как царевна юная наивна,

В небе пышнотелая луна,

А под ней Коломна

И Крапивна,

Нерехта, Кириллов, Балахна…

И когда Виктор Кирюшин пишет о современниках (а в книге довольно много таких сюжетов и эскизов), о чём бы ни шла речь – это всегда любование, даже если и горечь:

Годы-то всё какие –

Сплошь из огня и дыма!

Бабушка Евдокия,

Матушка Серафима.

Боль от репьёв-колючек,

Предощущенье строчек…

«Всё Он управит, внучек».

«Не унывай, сыночек»…

Когда вынимаешь для цитат строки из контекста, не покидает странное чувство: словно срываешь один за другим цветы на лугу – для букета, но цветущий луг так и остаётся лугом, его не унести и не пересказать. Так и с настоящими стихами – они живут и наполняют живым воздухом книгу, в

цитатах передавая только малую часть смысла. И вот вроде бы афористичность считается поэтическим «знаком качества», но ведь не так на самом деле – поэзия не в броских или чеканных строчках, а именно в воздухе, в особом веществе, которое в нём разлито… И это тоже очень русская черта.

Классическая стройность и собранность речи, её простота и прозрачность до таинственных глубин в наше время много- и пустоговорения дорогого стоят. Сколько бы ни изощрялась «актуальная» поэзия в поиске форм и способов завоевания читателя, остаётся истинно актуальным только то поэтическое пространство, в котором родное слово раскрывает свою необозримую вселенную мелодии и смысла.

Виктор Кирюшин – глубоко русский поэт, и в рубежную эпоху, когда в ответ на вал глобальной культурной, национальной, личностной унификации начинает просыпаться, подниматься живое чувство родины, родной земли, истории, крови, слова, очень важно услышать – и сохранить возле сердца родниковое, питающее душу:

Вовсю метель гудит ночами,

И неприметен к лету сдвиг, –

Да мы и дней не замечаем,

Не то что краткий этот миг.

Но кто-то угли теплит в горне

И отнимает миг у тьмы,

И под землёю слышат корни

Всё то, чего не слышим мы.

.

Нина Ягодинцева,

кандидат культурологии,

профессор Челябинского государственного института культуры,

секретарь Союза писателей России