Валерий ДУДАРЕВ
Москва
Лесной царь
Моим стихам, написанным гортанно,
Как цокот птичий, засвист трелевой,
Не достает ракетниц и фонтана
И новгородской свары вечевой.
Филолог-Бог, кудесница Марина,
Когда птенец проклюнется вот-вот,
Моим стихам не то что магазина —
Листа бумаги даже не найдет.
В них птица вещая — привычная ку-ку,
Как дата смерти на чужом веку.
Поэт не Жуковский и царь не лесной,
Чьи дочери-ветлы — чужой стороной.
Мой Царь Лесной, а вдруг…и Вы нам
Земных забот?
Моим стихам, моим грехам и винам
Найдется свой народ.
.
Богиня
Какое пространство молчало!
Какие сбывались мечты!
Светило то жарко, то ало,
Стеснялось своей наготы.
То версты,
То ветлы,
То ветры,
/О, даже при мысли о Ней! / –
То самые темные ветви
Тотчас становились темней.
То золы каминные пели
В трубе, словно в царстве теней.
В лесах погребальные пеплы
Кострищ становились темней.
Лучам Ее не было ниши!
Надтреснута завязь в узле!
Слабея,
темнее и тише
Мы ждали Ее на земле.
.
Предназначенье
Есть высшая доля:
однажды,
Всю жизнь отложив на потом,
Пойти одиноким, миражным,
Проселочным, диким путем.
Но в той навалившейся доле,
Когда опускается мгла,
Есть счастье добраться до поля,
Увидеть, как дремлет ветла,
Печальную кликнуть старуху
В глухом, в незнакомом селе,
Свою разделить с ней краюху
На этой вечерней земле,
А там уж, совсем по старинке,
Как будто столетья назад,
Испить из предложенной крынки
Под долгий, внимательный взгляд,
А после скупого прощанья
Услышать:
«Исусе, спаси!»,
Сдержать вековые рыданья
И дальше пойти по Руси.
.
Гениальное
Неутолимо хванчкары
Глоток упрям, родим и светел,
И серебрит меж вётел ветер
Сонеты солнечной игры.
Напитан звуками клавир,
Форель бурна, овечка блеет —
И в этом жизнь.
Так любит мир.
Но лишь поэт любить умеет.
Когда, судьбу свою итожа,
Он различает —
час настал!
Любовь и смерть —
одно и то же!
И возникает мадригал.
.
На раскопах
На раскопах тревожит птица
Потускневшие письмена.
Но не в силах с землей проститься
Улетающая страна.
От обыденности прогорклой
Напрягаются желваки.
Посмотри же!
Над тем пригорком
В предосенье дожди легки.
Посмотри же!
Под той ракитой,
Где степной завершился бой,
Наши пращуры позабыты.
Позабыты и мы с тобой.
Дождь!
Под ветлами, под ракитой
Вековечная тишина.
Но какой-то страной забытой
Наша чудо-страна полна.
.
Провинция
Пока вселеновы ковши
Над нами счастье проливают —
Ты целый мир любить спеши,
Куда б ни вывела кривая!
Прощанье — что?
Прощанье — дым!
Дымит, прощается эпоха.
Ты на земле необходим,
Здесь без тебя кому-то плохо.
Пусть побеждают миражи!
В них канет каждая из весен,
Но ты, прощаясь, расскажи:
О, сколько в мире верст и ветел!
В забытых Богом городах
Который век кипит работа!
В них цел языческий размах,
В них византийское есть что-то.
В них вишня каждая цветет
На грани ада или рая,
И отрок ясный пропадет,
Судьбу Рублева избирая.
Пока часовни на Руси
Еще остались у обочин,
Ты клятву в ночь произнеси
Неутолимей и короче!
Провинция!
Вот часослов!
Ни грай,
ни публика столичья
Не затемнят колоколов
Ее скитаний
и величья.
.
Тамань
Долька в небе.
Долька в море.
Долька-месяц там и тут.
Как прожить в таком просторе
Даже несколько минут?!
Весь простор велик и черен —
Блещут молнии одне!
Но не тонет мой Печорин
В набегающей волне.
Долька-лодка по стихии,
Всем ветрам малым-мала,
Носит тихие, лихие
Контрабандные тела:
Нож в руке горит — проворен,
Чик по горлу — и ко дну…
Не утонет друг Печорин.
Я скорее утону.
.
Василий Казанцев. Последний тихий лирик
Вот если совсем отказаться
От рифмы: стихи за грехи!
Последним Василий Казанцев
О родине пишет стихи.
В них та же потертая
бричка,
Чей кучер печален, но лих.
Далекая в них электричка
И близкая сутемень в них.
Родись при царе ли горохе
В какой-то великой стране –
Поэты в такие эпохи
Не пишут, увы, о луне.
Ища справедливости в мире,
Не смей подчиняться молве,
Как бронзовый Евтух
в Сибири,
Как бронзовый Джозеф
в Москве!
Но чем же не бронзовый
Сталин?!
Так пусть же останется мне
Лишь тихая лирика ставен
На каждом родимом окне.
.
ЛЕСИН
Новелла героическая
Когда по Уводи — печальный —
Пройдет последний пароход,
Я вновь увижу берег дальний
И неподвластный мне народ.
Чудесно небо!
Мир чудесен!
Чудесен белый пароход!
Поэт-трибун Евгений Лесин
Застыл у черно-белых вод.
Взлетают волны роковые,
Стихия дикая ничья —
Ей удивительно: впервые
Евгений Лесин у ручья.
Евгений Лесин сплюнет жарко
И, равнодушный сделав вид,
Прозрит: по всем законам жанра,
На Черной речке он стоит!
Все как и прежде: или — или!
В руке не дрогнет пистолет!
Давно дуэли отменили,
А речку — нет.
.
КЛИМОВ-ЮЖИН
Новелла хулиганская
Не привлекался,
Не скандалил,
Не пел, не пил
В Кохме —
Даже не обнаружен —
Не какой-нибудь там дебил —
Поэт-эрот
Климов-Южин!
Легче в гаджет кидать понты.
Ах, мещанская душонка — дешевка,
Разве постигнуть сумеешь ты,
На что Климову-Южину Мурашовка?!
Разве сможешь поднять рюмаш,
Как в скитаньях из Южи в Кохму.
Климов-Южин — спасатель наш?!
Я — допишу!
Я — не сдохну!
Смотрю в окошко — гляжу в печаль.
Нескончаемы снег и ветер!
Прав был Блок, но смертельно жаль
Всю вселенскую дурь в поэте.
Стрелопесни его — лови!
Рано Кохмой на бой разбужен
Одинокий певец любви,
Нескончаемый Климов-Южин!
.
Поэты
Вот эта девочка — Ахматова.
Из темноты.
Из глубины.
Начало века,
и полпятого,
И все мосты разведены.
Она.
Она — тут нет сомнения!
Так и пророчили волхвы:
То одиночество весеннее,
И повороты головы,
Вот четки — четче,
крепче локоны,
Крупны браслеты на руке.
А тень аптеки — чары блоковы
И душный спуск к Неве-реке.
Предупреждала ведь — не сбудется
Повторный в жизнь ее приход.
Не верь!
Смотри,
где гаснет улица,
Она идет!
Марианна ДУДАРЕВА
Москва
АЛФАВИТ ДЕРЕВЬЕВ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. ОТКУДА РАСТЕТ ВЕТЛА?
Валерий Дударев совсем недавно написал «Лесного царя». Но ведь у нас есть уже в русской литературе «Лесной царь» В. Жуковского, который проник к нам из немецкого романтизма, где гордо взирает на все брат его «Ольховый король» Гете (еще Марина Цветаева разделяла эти два текста в эссе «Два ″Лесных царя″»). Что же общего между двумя произведениями, которые разделяют два столетия? Самое интересное – не Лесной царь, а ветлы. Что это за дерево такое и какова его роль в «алфавите деревьев» русской поэзии? Давайте разберемся.
В мировой культурной традиции существует представление об алфавите деревьев. В трудах по истории мифологии английского поэта и ученого Роберта Грейвса находим достаточно полное описание этого явления. Каждая буква алфавита соотносима с одним деревом: первая — береза, вторая — рябина, третья — ясень, четвертая — ольха, пятая — ива и т. д. Если вдуматься, то все эти деревья фигурируют не только в европейском фольклоре, но и в русском.
Обратимся к генезису образа ветлы. Она прорастает в русской литературе XIX в. сквозь вольный перевод из Гете – «Лесной царь» В. Жуковского, который перерос мифологического «Ольхового короля»:
«Родимый, лесной царь созвал дочерей:
Мне, вижу, кивают из темных ветвей».—
«О нет, все спокойно в ночной глубине:
То ветлы седые стоят в стороне».
В ответе отца, с одной стороны, проявляется профанное сознание – не видит и не хочет отец чуда, отрекается от метафизического. С другой стороны, здесь ветлы замещают фигуры «дочерей», что неслучайно, так как женщина вполне соотносима, по законам ритуальной логики, с древесным началом. Кроме того, учитывая вариативность в номинации дерева (ветла – ива – верба), стоит учесть и значение вербы в славянских обрядах. Верба соотносится с женским началом, с невестой.
Возвращаясь к литературному контексту, отметим еще раз семантическую насыщенность «ветлы» у Жуковского. Образ дерева сопряжен с женским архетипом и указывает на «пограничное» состояние героя. Хотя, конечно, тонкая серебристая ветла напоминает еще и привидение в темноте, но речь в поэме все-таки не об этом. В данном контексте ветла несет именно мифо-фольклорную нагрузку. Подобное сочетание образов (дерева и женского начала) встречаем и в поэзии XX в. Особенно полно из поэтов, обращавшихся также неоднократно к образу ветлы, это выразил и теоретически обосновал С. Есенин в трактате 1918 г. «Ключи Марии», в рассуждениях о древесной символике: «Всё от древа — вот религия мысли нашего народа, но празднество этой каны и было и будет понятно весьма немногим».
Также образ ветлы в архетипическом контексте мы встречаем и у литературного оппонента Есенина – И. Бунина. В «Жизни Арсеньева» в поворотный час молодой Арсеньев встречает ветлу на большой дороге, которая заставляет его задуматься о вечном, о своих предках: «Ее прежние колеи зарастали травой, старые ветлы, местами еще стоявшие слева и справа вдоль ее просторного и пустынного полотнища, вид имели одинокий и грустный. Помню одну особенно, ее дуплистый и разбитый грозой остов. На ней сидел, черной головней чернел большой ворон, и отец сказал, очень поразив этим мое воображение, что вороны живут по несколько сот лет и что, может быть, этот ворон жил еще при татарах…». Герой постоянно углублен в окружающей его действительности: в полях он чувствует себя близким к небу, в ветле и вороне он также усматривает связь времен и народов.
Сохранилась ли в современной литературе эта семантическая напряженность, значимость данного образа, не затерялось ли само слово «ветла»? Как ни странно, в современной поэзии мы находим целую книгу у В. Дударева (уже переизданную и дополненную) с названием «Ветла». Так, в новом стихотворении поэта дочери-ветлы уносят не только в чудесную страну Лесного царя Жуковского, но и в страну стиха, поэзии, которая продолжает жить, по счастливой случайности, и в нашем мире.
