Александра КУЗНЕЦОВА

Радужный

Оленьи глаза

Расцветшие щеки целует суровый северный мороз. Зябко кутаюсь в рыжий полушубок и натягиваю на окоченевшие губы густоту шерстяных шарфов –их два, но и этого оказалось слишком мало для любвеобильных сибирских холодов, так и льнущих к телу, покрывшемуся травой мурашек.

От назойливой любви холода ко мне хочется проклинать все на свете – и институт, и этот крошечный, заметенный по горло крыш снегом городок, и практику, на которую меня сюда, собственно, и сослали. Раньше в Сибирь ссылали бесплатно, а сейчас еще и деньги за билет отдавай. Беспредел, что сказать!

Кое-как пробираюсь через сугробные городские утробы к цели, именуемой муниципальным домом престарелых. Он встречает меня надрывным хрипом входной железной двери – словно бы тоже забытой Богом и, собственно, семьей старушки. Стягиваю меховую шапку. Дышится запредельно тяжко. Очки потеют. Легонько касаюсь их ледяными пальцами. Какой дикий и необузданный край!

— Здравствуйте! – приветствует меня пышущая здоровьем женщина с почерневшим ухом – очевидно, обморожено, — вы к нашей хантыечке, да?

От накатывающего горячими волнами раздражения не могу проговорить ни слова, поэтому однократно киваю, скидывая припорошенный плотными хлопьями снега полушубок.

— Ой, она у нас такая проблемная дама, — моя новая сибирская знакомая внезапно убавляет голос на уровень заговорщического полушепота, широко раскрывает желтоватую белизну глаз и судорожно крестится, — что-то там балякает по-свойски, все в руках какую-то меховую повязку вертит. Истосковалась она вся, отойдет к Господу скоро, ей-богу отойдет, вот увидите…

В комнату захожу уверенным прямым шагом храброго первооткрывателя, но вся моя решительность внезапно куда-то пропадает при виде этой немощной, остекленевшей, как хрустальный родник зимой, старушки с неожиданно тяжелым темным взглядом из-под нависших бровей вразлет. Так смотрят на чужака или врага, и по какой-то причине здесь каждый для нее был первым, а значит автоматически и вторым.

— Ну, я пошла, — женщина с обмороженным ухом боязливо косится на хантыйку и моментально выныривает из дверного проема.

Мы остались наедине.

— Опять они кого-то заслали к мне, старой, все подход найти пытаются. А мне подход-то не нужен, мне Родина моя нетронутая нужна.

Да, моя проводница не соврала — Нены оказалась и впрямь сложной женщиной. Однако, услышав мой хантыйский, она непроизвольно разжала вцепившиеся мертвой хваткой в стертую меховую повязку почерневшие пальцы, и мы все же разговорились – по душам или, может быть, нет. И она рассказала мне о боли, таившейся в ее рыхлой, дряхлой, еле дышащей груди.

Когда-то давно на месте этого городка было хантыйское поселение – большое, шумное, веселое. Жило оно дружно, зимы пробегали, ловилась в мутных реках рыба, шились одежды из оленьих шкур, пелись песни, отмечались Вороньи и Медвежьи дни, собиралась пестрота диких ягод, радующая глаз. И однажды в один из таких дней уехала юная Нены в соседнее поселение к подруге в гости. Могла ли она предположить, куда придется ей вернуться?

А вернулась она тогда, когда жилища пропавших без вести людей ее поселения нещадно сметали жадные зубья трактора. Стонала укрытая снеговым покрывалом земля, гнулись гуттаперчевые деревья, выла злая метель, но чужие люди, так нагло и бесцеремонно пришедшие строить здесь свой дом, не боялись гнева природы – они очерняли ее девственную чистоту без любых зазрений совести. Как увидела это страшное зрелище Нены, так и упала без чувств на снеговую перину подкосившемся деревцем.

Люди, конечно, заметили дикарку, но сжалились над красивой молодой женщиной с толстыми смоляными косами – и вскоре у Нены появилась добротная квартира в самом центре городка, работа и, следовательно, все блага для современного человека. Только не нужно было это все ей – ненавидела она всей душой серый асфальт, прикрывший своей толщиной родную землю. Прошли годы, и городской пейзаж из окна стал настолько невыносим для стремительно постаревшей Нены, что она сама попросилась в дом престарелых, только бы не видеть свидетельства бессовестного надругательства над своим бывшим домом и любимой исчезнувшей семьей.

И все было бы хорошо в тесной комнатке без осточертевших окон, только вот чувствовала старушка приближение своей кончины. Кончины в месте, в котором она так и не нашла своего настоящего прибежища, и от этого мучилась она, ведь в родной лес на прогулку их никогда не выпускали. Ее единственным желанием было одно – умереть на родных просторах, уснуть на белоснежной снеговой подушке, слившись с изумрудом еловых веток и укачавшись под тихий свист морозного ветра…

Через полчаса мы с Нены уже стояли в коридоре, а встречавшая меня женщина с колким недоверием открывала нам уже упомянутую хрипящую старушку-дверь. И сколько же счастья было в испещренном, как когда-то ее родная земля зубьями стальных монстров, морщинами лице, когда мы усердно пробирались сквозь исполинские сугробы леса, как молодели ее черты и наливалось живительной силой старое тело, как бодро перескакивала она через пушистые холмики и как четко ориентировалась в смолянистой хвое и облитом холодной лазурью небе!

А совсем скоро мы были на месте. Она улыбнулась мне тоскливой и доброй улыбкой, молча вложила в окоченевшие ладони меховую повязку на голову, а затем, словно помолодев на много лет, гордо выпрямив спину и откинув такие же густые, как в тот роковой день, но уже седые косы, пошла навстречу высокому ледяному солнцу, падающему на низкие облака Сибири.

Я услышала оглушающий крик и сжала повязку, боясь смотреть на снежную пустыню.

Все же решившись поднять глаза, я увидела впереди молодую олениху. Она внимательно взглянула на меня своими огромными, будто все осознающими глазами, повернулась к лесу и, мощно оттолкнувшись своими изящными сильными ногами о снег, убежала в еловую синь. Оттуда виднелось немыслимых размеров стадо таких же оленей. Там, где только что стояла олениха, виднелось лицо Нены. Закрытые глаза ее были запечатаны глубоким сном. Она улыбалась.

Много слухов ходило в городе, сплетен и пересудов о Нены, ее судьбе и смерти. Но одно я помню точно, как и оставшуюся мне навсегда хантыйскую повязку на голову – не один местный охотник рассказывал, что уже давно видывал стадо оленей, и было оно отнюдь не простым. Ни один из любителей охоты так и не смог убить ни одной особи из оленьего стада. Просто рука не поднималась.

Глаза у них были слишком… Человеческие.

Автор о себе: 

Меня зовут Саша. Можно Невская, можно Кузнецова, а если уж совсем строго — Кузнецова Александра Сергеевна. Родилась осенью 2002 года — 17 сентября.

Сейчас выпускница одиннадцатого класса средней школы №4 города Радужный.  

А еще я «недописатель» и «перепоэт». Почему «недописатель»? Потому что настоящим полноценным писателем называть себя не могу — еще очень и очень рано. То же с «перепоэтом». Выпустила две книги, дебютную из которых иллюстрировала самостоятельно. 

Я влюблена в свою жизнь и в литературу. Наверное, это самое главное мое увлечение, ради которого я люблю, смеюсь, танцую и живу.