Андрей РОССЕТ
Санкт-Петербург
КАМЧАТСКАЯ РОБИНЗОНАДА
Камчатка. 1998 год.
Маленькие розовые комочки, голые и слепые. В этом помете их оказалось трое. Прикрыв новорожденных бельчат мягкой подстилкой – так поступают все белки, мама-белка отправилась в кладовую на другое дерево, где в заброшенном вороньем гнезде хранились припасенную на зиму желуди и орехи. Высунув мордочку из дупла, тщательно оглядевшись и принюхавшись, она отправилась в путь, короткими перебежками спускаясь по стволу дерева. Что-то насторожило белку, и она замерла, приподняв мордочку и принюхиваясь… Белка метнулась в сторону, но спастись не успела – мощные когти схватили ее и могучий клюв орла раздробил голову…
Сидеть на жестких стульях было неудобно, но старый вертолетный ангар не предусматривал удобства для пассажиров. Высокий, слегка сутулый мужчина, прислонив к коленям большой рюкзак, в ожидании смотрел на двух пилотов, заполнявших какие-то бумаги перед полетом: то ли путевой лист, то ли очередные профсоюзные требования. Рядом на таком же неудобном стуле ерзала его дочка – девочка пяти-шести лет, которой все было в новинку. Любопытство перевешивало необходимость ожидания, поэтому большие зеленые глаза девочки были широко распахнуты и внимательно изучали и стоящий у ангара вертолет, на котором им с отцом предстояло лететь, и пилотов, да и сам ангар, хотя в нем решительно ничего примечательного не было. Девочку звали Машей, ее отца – Петром. Петр был геологом, и Машу распирало от гордости, что папа, наконец, поддался ее уговорам и взял с собой на работу, о которой Маша имела весьма смутное представление. А точнее, никакого представления, кроме того, что папа после своих частых отлучек привозил с собой всякие красивые и не очень камни, которых у них дома теперь уже набралось на целую коллекцию. Маша вспомнила, как мама, пока была жива, часто грозилась выбросить «все эти камни на помойку, чтобы не загромождали квартиру», но, конечно, она говорила это шутя, хотя и с серьезным видом. Теперь, когда мамы не стало, Маша большую часть времени была предоставлена самой себе, если не считать Машину бабушку — тещу Петра, которая, потеряв дочь, замкнулась в себе, целыми днями сидела у телевизора и не очень-то жаловала внучку. Вот отец и посчитал дочку достаточно взрослой, чтобы она сопроводила его в небольшую экспедицию. Транспортный вертолет должен доставить их на метеостанцию, а через несколько дней забрать обратно. Рейс обещал быть ничем не примечательным: никаких происшествий и нештатных ситуаций – им просто неоткуда было взяться. Поэтому Петр после недолгих раздумий решил взять Машу с собой – и ей будет интересно, да и он очень скучал по дочери в разлуке. После смерти жены воспитание девочки почти полностью легло на плечи Петра, и он пользовался любой возможностью не расставаться с дочерью. При этом Петр не сюсюкал с Машей, как это часто делают отцы со своими дочерьми в этом возрасте, а относился к ней как к равной, старался разговаривать с ней как с взрослой, и, вследствие этого, ему весьма часто приходилось отвечать на вопросы «зачем?» и «почему?, и вдаваться в подробные объяснения, зачем это одна собачка забралась верхом на другую. Маша обожала отца. И Петр души не чаял в Маше. После того, как он пережил смерть горячо любимой жены, Петр нашел смысл жизни в дочери. Они оба обожали друг друга, и если внимательно присмотреться, можно было увидеть исходящий от них свет.
Пилоты закончили свою писанину, и старший пилот направился к Петру – они знали друг друга давно и вместе совершили не один рейс. Сергей, так звали пилота, шутливо кивнул Маше: «Ну что, кнопка, готова лететь к солнышку?» и ласково потрепал девочку по русой голове. Маша подняла голову и глядя на Сергея удивительно чистыми и ясными глазами, проговорила: «А меня папа так называет – «солнышко», а еще – «мой медвежонок». А мы высоко на небо полетим? Очень высоко? На небе наша мама…» И глазами полными любви Маша посмотрела на отца. Пилот замешкался, не нашелся, что ответить, и обратился к Петру. – «Можете загружаться. Рюкзак привяжи, сами пристегнитесь. Ну, ты сам все знаешь… за дочерью присматривай. Лететь не близко, если надо, лучше сейчас сходить в туалет…» Сергей взял Петра за локоть и отвел в сторону от дочери: «Слушай, мы давно летаем вместе, а я все стесняюсь спросить… извини, если что… отчего умерла твоя жена?» — Петр как-то странно дернулся, некоторое время молчал, потом нехотя выдавил из себя: «скоротечная форма рака» и замолчал. Постояв с минуту и молча вглядываясь в застывшее лицо Петра, Сергей спросил: «А дочку не боишься с собой брать – в тайге всякое случается…» – «Да я ее ни на шаг от себя не отпущу. Знаешь, когда я в последний раз уезжал, она обвила мне шею руками, обхватила ногами, и так висела на мне, постоянно повторяя: «Папочка, не уезжай, не уезжай, папочка…» Я с ней так по квартире с полчаса ходил. Помолчав, Петр, улыбаясь, добавил: «Мы друг без друга не можем!». Сергей понимающе вздохнул и направился к вертолету, лопасти которого уже начали мерно двигаться – это второй пилот Сергея Виктор приступил к запуску и прогреву двигателей.
Сев в кабину, Сергей первым делом достал из внутреннего кармана комбинезона фотографию и прикрепил на доске приборов. С приборной доски на них смотрела полуобнаженная Моника Белуччи. Виктор с улыбкой наблюдал этот постоянный ритуал: «Знаешь сколько рейсов тебе нужно сделать, чтобы закадрить эту цыпочку?» — «Знаю, но мечтать не вредно…» — «Ну, Моника это лучше, чем делал мой предыдущий напарник — он вешал фото своей старой собаки…» Сергей и Виктор рассмеялись.
Петр с дочерью удобно расположились в пассажирских креслах. Кроме них в кабине никого не было. Петр проверил ремень безопасности на Маше, и теперь с улыбкой наблюдал за восторгом, написанном на лице дочери. Еще бы, она – в настоящем вертолете – с папой – и сейчас они полетят высоко-высоко – на небо! А сколько еще будет всего интересного! Маша прильнула к иллюминатору и чуть не повизгивала от удовольствия, когда вертолет, набрав обороты, плавно качнулся, оторвался от земли и стал набирать высоту. Ангар, взлетная площадка, деревья в снегу становились все меньше и меньше. И Маша вспомнила книгу «Гулливер в стране лилипутов», которую они недавно читали с папой. – «Папуля, смотри, мы превращаемся в гулливеров! Смотри, какое внизу все маленькое, а мы такие большие!» Восторгу Маши не было предела – для нее началось настоящее приключение, о которых она раньше только читала в книжках и смотрела в мультфильмах.
Вертолет разрезал небо над Камчаткой, от гула двигателей Петра клонило в сон. Но тут он обратил внимание, что Маша, не отрываясь, смотрит в иллюминатор, хотя земля осталась далеко внизу. Петр наклонился к дочери: «Что ты там высматриваешь, солнышко?» — Маша повернулась к отцу со сосредоточенным выражением лица: «Смотрю на небо. А вдруг увижу маму или ангела. Ведь наша мама на небе с ангелами…» И Маша вновь повернулась к иллюминатору. Сонливость мигом слетела с Петра. – «Солнышко, а хочешь пойти в кабину пилотов?» — «Конечно, хочу! Ура!» Петр отстегнул Машу, и за руку подведя дочь к кабине пилотов, постучал в дверь. Дверь открыл Виктор – сразу понял ситуацию, и, шутливо поклонившись Маше, объявил: «Шеф, у нас на борту принцесса!» Сергей быстрым движением убрал с приборной доски фотографию Моники. Вцепившись в руку отца, Маша горящими глазами рассматривала святящиеся огоньки приборов, переводя взгляд на удивительных людей, подчинивших себе небо, а потом долго напряженно всматривалась через лобовое стекло вертолета в распахнутое перед ней небо. Губы девочки шевелились, и Петр догадался или почувствовал, что Маша повторяет: «Где ты, мамочка?»
Вернувшись в салон, уютно устроившись на коленях отца, Маша заснула. А Петр долго смотрел в иллюминатор, словно и вправду по небу мог пролететь ангел.
В это время в кабине пилотов происходил следующий диалог: — «Витя, это уже не туча, это явно грозовой фронт идет, как бы нам не влипнуть!» — «Серега, какой грозовой фронт, ты чего? Какая гроза в марте?» Сергей нахмурился: «Витюш, это Камчатка, здесь и зимой грозы случаются… редко, правда, раз в двадцать лет. Поживешь на Камчатке с мое, не то еще увидишь…» Сергей выругался: «Ешкин кот, это ж надо, как нам «свезло»…» — « «Серега, если мы эти тучи обходить будем, представляешь, насколько мы от маршрута отклонимся?» — «Извини, Витюш, но геройствовать будешь без меня. Я как старший принимаю решение — грозовой фронт обходим. Я между молний не летаю. Топлива у нас достаточно, если что, на метеостанции дозаправимся…» — «Ты старший, тебе решать!» — слегка обиженно прогудел Виктор…
Полностью избежать снежной грозы им не удалось – слишком долго препирались, и нужное время ушло на принятие решения. Вертолет зацепил метель, снежное марево облепило лобовое стекло, ухудшая и без того плохую видимость. «Витюш, снижаемся, пойдем по сопкам…» И старший пилот направил машину вниз, пытаясь глазами выискать знакомые ориентиры. Когда ты сотни раз пролетаешь над одинаковыми вроде сопками, то волей-неволей ищешь отличия и учишься различать их. Но в условиях почти нулевой видимости это было невозможно. Впереди слева в черных тучах показались первые молнии, и тогда Сергей круто положил вертолет вправо со снижением, направляя вертолет между сопок. Им удалось вырваться из метели, но пилот не учел сильного правого бокового ветра. Вертолет начало разворачивать влево и в это время Сергей резко надавил на правую педаль путевого управления. Это стало роковой ошибкой пилота. Вертолет резко развернуло влево, он попадает в режим вихревого кольца и начинает вращаться с большой скоростью. Увидев опасность сближения с сопкой, Виктор успел одним движением перекрыть топливные краны двигателей и крикнул: «Ну, теперь хоть не взорвемся!» Вертолет продолжает бешено вращаться между сопок…
Отяжелевший от сытной трапезы орел, встревоженный необычным звуком, подпрыгнул с верхушки сосны, сорвав шапку снега, и, нехотя поднявшись в воздух, вдруг резко взмыл вверх. Сосна, на которой он только что сидел, в мгновении ока была перерублена вертолетным винтом, который намертво врезался в породу сопки. Не только винт – весь вертолет, вся огромная машина вмялась в сопку и распласталась по склону горы, зависнув на деревьях, словно громадный жук из энтомологической коллекции. От страшного удара со всех деревьев осыпался снег, присыпав незадачливый вертолет и сделав громадного жука частью пейзажа. Теперь, если кто-нибудь вдруг захочет найти вертолет, задача будет не из простых — издалека эта сопка ничем не отличается от соседних: те же скалы, ели и сосны, покрытые снегом.
Оба пилота погибли мгновенно. Так же мгновенно отказали все приборы, включая поисковый передатчик. Но в грузовом салоне вертолета еще оставалась жизнь – пристегнутыми к пассажирским креслам в себя приходили двое пассажиров – Маша и Петр. Маша первой пришла в себя и теперь теребила отца, который с трудом поднял голову и медленно фокусировался на происходящем, пытаясь осознать, что же произошло. Наконец, Петр пришел в себя, и первым делом убедился, что с Машей все в порядке. «Доча, сиди здесь. Я пойду посмотрю, что случилось…» Петр отстегнулся от кресла и пошатываясь, нетвердой походкой направился в кабину пилотов. Дверь в рубку висела на одной петле, и, просунув голову в кабину, Петр застыл в ужасе: в креслах пилотов находились два залитых кровью трупа, засыпанных осколками стекла. Смятая страшным ударом кабина уже ничем не походила на рубку вертолета. Одного взгляда на приборную доску хватило, чтобы понять, что все приборы вышли из строя.
Мозг Петра лихорадочно заработал: «Надо покинуть вертолет, пока он не взорвался… Нас должны скоро найти…должен работать передатчик координат» — но взгляд, брошенный на смятую панель приборов, говорил о том, что это вовсе не факт. — «Так, надо собрать все, что есть для выживания: продукты, оружие, должна быть палатка… надо найти рацию… все теплые вещи…»
Вернувшись в салон к дочери, Петр лихорадочно кинулся гладить и целовать дочь, приговаривая: Все в порядке, Машенька, все будет хорошо… ты, главное не волнуйся, папа все сделает как надо…» Маша сидела в кресле притихшая – таким странным она отца никогда не видела. – «Ты посиди пока, папа сейчас… нужно кое-что собрать…» Петр кинулся искать по искореженному корпусу вертолета аварийно-спасательное имущество, которым снабжаются все вертолеты, — то, что им понадобится, чтобы не замерзнуть и не опухнуть от голода, пока их будут искать. А то, что их найдут, Петр не сомневался. Вот только сколько времени могут занять поиски, если и рация, и передающее устройство могли выйти из строя из-за сильного удара? Петр даже не догадывался, насколько близок он был к страшной правде – удар был такой силы, что вся передающая аппаратура вышла из строя, и теперь их вертолет можно было найти только с воздуха и то – случайно.
Покореженная дверь хозяйственного отсека отвалилась, как только Петр взялся за ручку двери и силой дернул на себя. Внутри он увидел кашу из перемешанных мешков, тросов, ящиков. Будучи профессиональным геологом, Петр весьма часто летал на вертолетах, но ни разу не попадал в нештатные ситуации, и давно забыл те далекие по времени инструктажи, когда им объясняли, где что находится. Но Петр знал, что все необходимое для них с дочерью здесь, и внимательно стал перебирать все вещи, что-то откидывая, а что-то вынося и складируя в салон. Глаза Петра искали спасательный плот ПСН-6, но не увидели – видимо, кто-то из летчиков, как это было принято, приспособил плавсредство для нужд дачной рыбалки. Первым делом Петр вынес четыре пластиковых мешка: красный – в нем были медикаменты, синий – в нем была вода и продовольствие, желтый — в нем хранились спальные мешки, палатка, теплое обмундирование, и черный мешок – в нем должна быть посуда, радиостанция и сигнальные средства. Петр вскрыл черный мешок и увидел, что если посуда и сигнальная ракетница с патронами в порядке, то радиостанция разбита вдребезги. Чертыхаясь, Петр выкинул радиостанцию из мешка. Наскоро беглым взглядом убедившись, что в остальных мешках находится все необходимое — ревизию устроим потом, сейчас надо как можно быстрее убираться из вертолета – угроза взрыва не выходила у Петра из головы, и он спешно отправился в хозяйственный отсек за остальным. Его добычей стали: электрический фонарь, компас, (бинокль, к сожалению, оказался разбитым), термос с питьевой водой на 12 литров, две пластиковые канистры на 20 литров, нож-мачете, топор, лом, багор, штыковая лопата, бухта капронового шнура и две пилы – по дереву и по металлу. После секундных колебаний Петр отложил пару лыж с палками. Еще Петр захватил 50 метров бухты альпинистского троса – он еще понятия не имел, как им с дочкой покинуть вертолет. Встала задача открыть дверь – надо было уходить из покореженной машины. Как Петр и опасался, дверь заклинило. Петр всем телом с силой бросался на нее, но дверь не поддавалась. Подняв в хозяйственном отсеке огнетушитель, Петр методично стал бить по двери в районе замка и петель. И дверь поддалась, чуть сдвинувшись и образовав щель. Петр со всей силы ударил по двери ногой и чуть не улетел за ней следом, потому что дверь сорвалась с петель и полетела вниз. Выглянув, Петр увидел, что им сказочно повезло: дверь лежала на снегу на широком отступе всего метрах в трех внизу – спуститься туда по веревке с Машей не составит труда, да и снаряжение можно просто сбросить на снег. А уже ниже по сопке шел пологий спуск, который не должен доставить каких-либо неудобств. Петр размотал бухту альпинистского троса, и, обвязав один конец вокруг основания пассажирского кресла, принялся вязать на тросе петли-узлы через каждые полметра-метр – все-таки ему придется спускаться с дочкой на руках. С отсутствием двери в вертолете стало совсем холодно, и Петр забеспокоился, что Маша может замерзнуть и простудиться, хотя в дорогу Маша была одета очень тепло: на ней были угги с шерстяными носками, двойная пара шерстяных колготок со штанами, и пара шерстяных свитеров под толстенным пуховиком. В этом коричневом пуховике Машка была похожа на медвежонка, и Петр частенько называл ее «мой медвежонок». Но Камчатка зимой не прощает ошибок, Петр понимал, что им с дочкой надо утепляться, поэтому он вскрыл желтый пластиковый мешок и достал из него для себя – для спуска – рукавицы на меху, и для дочери – теплую куртку пусть для взрослого, но в которую ее можно завернуть, и точно такие же меховые рукавицы. Это было удивительно, но обычно непоседливая Машка тихо сидела, и, понимая, что произошло что-то непоправимое, лишь молча наблюдала за хаотичными движениями своего отца. Суровое, какое-то судорожное напряжение на лице любимого папочки – всегда такого спокойного и улыбчивого – пугало девочку.
Наконец Петр закончил вязать узлы на тросе и, собрав бухту в комок, сбросил ее с вертолета вниз. Следом полетели пластиковые мешки, рюкзак Петра и прочее снаряжение. Настало время и им с дочкой покинуть вертолет.
Петр подошел к дочери: «Ну как ты, мой медвежонок, не замерзла?» Петр обнял и поцеловал девочку, — «Нет, папочка, я в порядке…» — казалось, Маша за этот час повзрослела сразу на несколько лет. – «А мы скоро поедем домой?» —«Да, моя хорошая… скоро. Скоро за нами прилетят и отвезут домой… Но пока нам с тобой надо кое-что сделать. Понимаешь, здесь, в вертолете оставаться опас… нельзя, и нам надо с тобой из него выйти. Ничего сложно в этом нет – я все приготовил и рассчитал. Сейчас ты крепко меня обнимешь, и мы быстренько спустимся вниз. Тут недалеко, невысоко и путешествие будет коротким…» Маша доверчиво кивнула – она всегда безоговорочно верила папе. С тех пор как умерла их мама, папа всегда заботился о Маше, всегда держал свое слово и ни разу не подвел дочь; Петр никогда не повышал на Машу голос, даже если порой она этого заслуживала, будучи весьма непоседливым ребенком.
Петр отстегнул дочку от кресла и, поставив ее на сиденье, завернул Машу в большущую теплую куртку и напялил на ее варежки еще и меховые рукавицы. –«Теперь, доча, крепко обними меня – крепко-крепко, и ни за что не отпускай!» Маша доверчиво прильнула к папиной груди и крепко прижалась к отцу. Петр накинул на себя с дочкой петлю, сделанную им из срезанных ремней безопасности с пассажирских кресел, и крепко затянул. Теперь они были готов к спуску.
Петр сел в дверном проеме вертолета, свесив вниз ноги. Машка уютно сопела ему в шею, и это настолько успокоило Петра, что он совсем перестал волноваться за спуск. Обхватив петли альпинистского троса, Петр соскользнул вниз, и не спеша, слегка раскачиваясь на тросе, стал спускаться, при каждом движении убеждаясь, что надежно захватил рукой петлю узла. Прошло всего несколько минут, и Петр с Машей уже плотно стояли по колено в снегу на твердой почве рядом с отброшенной дверью и кучей сваленных мешков. Петр не без усилия, с сожалением расслабил стягивающий их с дочерью ремень и опустил Машу в снег. – «Ой, пап! А мне понравилось! И ничуточки было не страшно!» — «Да ты у меня прирожденная альпинистка!» Шутя с дочерью, Петр ожидающе посматривал на небо, ожидая услышать знакомый шум моторов, но небо молчало, а оставаться рядом с вертолетом было небезопасно. – «А сейчас, медвежонок, Диснейленд! Катание на санях! Ты садишься на вот этот пластиковый мешок – Петр указал на желтый мешок с вещами как самый толстый и мягкий – и я тебя покачу на нем вниз. Твоя задача крепко держаться! Справишься?» — «Ура! Диснейленд!» — Маша обрадовалась, но в ее радости чувствовалось какое-то напряжение: скорее всего она побаивалась – все-таки мешок не санки, а сопки Камчатки мало похожи на Диснейленд. Усадив Машу на мешок, Петр одел рюкзак и начал движение вниз – к основанию сопки. Идти оказалось непросто – кое-где приходилось пробивать снег по пояс. Но были места, где Петр забирался к дочке на мешок и, обнявшись и хохоча, они весело преодолевали часть пути как на санях, иногда переворачиваясь и барахтаясь в снегу.
По счастью сопка оказалась невысокой и вскоре отец с дочкой по пологому спуску вышли к ее основанию. Оказалось, что сопка стоит на воде. Сейчас на реке стоял лед, но летом здесь весело журчала речка. Петр с Машей вышли прямо на берег. Место им обоим понравилось. Чуть выше по течению реку перегораживали большие камни – это был перекат, и Петр сразу подумал, что на таких перекатах летом медведи ловят рыбу.
Метрах в двухстах от берега лежало поваленное дерево. Гигантскую старую сосну вывернуло ветром вместе с комлем. Огромный комель торчал переплетенными корнями, нависая над приличных размеров ямой. Как геолог, построивший не одну землянку, Петр сразу понял, что это их с дочерью шанс устроить себе теплое жилище и укрыться от морозов пока их ищут. Но это все уже завтра, если их не найдут раньше. А пока Петр достал из желтого мешка четырехместную палатку, недалеко от поваленного дерева расчистил площадку от снега, и накидав побольше лапника, установил на нем палатку, достал один из находящихся в мешке меховых спальных мешков, засунул Машку в палатке в спальник, сунул ей в руки ее любимую книгу «Мэри Поппинс», с которой она не расставалась, и с наказом не высовываться из палатки отправился к вертолету переносить оставшееся снаряжение.
На то, чтобы перенести от вертолета все снаряжение у Петра ушел весь остаток дня – совершенно вымотанный он ходил от палатки к вертолету и обратно, проторив через глубокий снег тропинку, и периодически бросая тоскливый взгляд на небо. Но небо молчало. Петр сложил инструмент в предбаннике, забрался в палатку, и они приступили с Машей к инспекции того, что они притащили из вертолета. Первым исследовался уже не раз открывавшийся желтый мешок. Из него Петр уже доставал четырехместную палатку, две пары меховых рукавиц и спальник, в котором сейчас грелась Маша. Кроме этого в мешке оказались еще три таких меховых спальника, еще две пары меховых рукавиц, четыре пары шерстяных носок, четыре теплых шлема, и по четыре комплекта брюк, меховых сапог и теплых курток (в одной из них Маша спускалась с вертолета),. Петр с дочкой принялись все примерять на себя, и в палатке долго раздавался веселый смех.
Затем настала очередь красного мешка: в нем оказались медикаменты, кровоостанавливающие жгуты, бинты, йод и прочее. Со словами «надеюсь, нам это не пригодится» Петр застегнул мешок. В синем мешке обнаружились четыре комплекта сухого пайка на трое суток и фляга с питьевой водой на 12 литров. Маша тут же весело захрустела печеньем, а Петр, посчитав пайки и помрачнев, пытался прогнать от себя тревожные мысли, убеждая себя, что уж за неделю-то их должны найти. Больше всего сюрпризов принес черный мешок: из него выгрузили четыре кружки и ложки, четыре котелка, четыре алюминиевые фляги, малогабаритный туристический примус с горючим, сухое горючее, водоветроустойчивые спички, электрический фонарь с запасом батареек, ленту серебристого скотча, устройство для обеззараживания воды, компас, ракетница и сигнальные патроны к ней. Там же лежал набор для рыбной ловли – леска была намотана на рогатку, на ней были крючок и грузило, но почему-то отсутствовал поплавок – видимо, один из пилотов, судя по отсутствию надувного спасательного плота ПСН, был заядлым рыбаком. Петр тут же вставил в ракетницу патрон и вышел из палатки. Он долго всматривался в вечеряющее небо, тщательно вслушивался в опускающуюся на сопки ночь, но повода нажать на курок ракетницы не было. – Тишина была абсолютной. «Значит, прилетят завтра» — решил Петр и вернулся в палатку.
Петр открыл один из пакетов с сухим пайком и, доставая продукты по очереди, демонстрировал их дочери. Маша или строила забавную рожицу, намекая, что ни за что не будет «есть эту гадость», или одобрительно кивала головой. В сухом пайке оказались консервные банки с супом, мясо с овощами, мясной фарш, овощное рагу, печеночный паштет, армейские галеты, которые Машка сразу же стала грызть как печенье, плавленый сыр, сгущенное молоко, фруктовое повидло-джем, шоколадно-ореховая паста, какой-то сухой напиток из молока, небольшая шоколадка и два небольших пакета с фруктовыми соками. Кроме прочего присутствовали в пакетиках соль, сахар, перец, чай, кофе, томатный соус, поливитамины в драже, портативный разогреватель, пластиковые ложки и салфетка. Петр выложил на салфетку по очереди банку фасолевого супа, рисовую кашу с говядиной, говядину с тушеной фасолью, мясо с зеленым горошком и морковью, печеночный паштет, фарш свиной сосисочный и икру из овощей. Но по лицу дочери было видно, что все эти банки не вызывают у Маши никакого энтузиазма. Вздохнув, Петр достал и протянул Маше шоколадку, тубу со сгущенным молоком, упаковку с фруктовым джемом и пачку яблочного сока, чем заслужил радостное подпрыгивание и улыбающееся хитрющее лицо дочери, которая тут же стала намазывать джем на печеньки – так она называла галеты – и запивать их соком, шумно хлюпая трубочкой. Петр с трудом заставил себя съесть банку говядины с тушеной фасолью и вышел из палатки. Над сопками опустилась ночь, в небе зажглись камчатские звезды, и в этой безмерной тишине Петру вдруг впервые стало страшно: «А что если их не найдут? Что тогда?» Но он сразу же отбросил эту дикую мысль, приняв для себя, что их обязательно найдут… возможно на это потребуется больше времени, но продукты у них есть, теплых вещей больше чем надо. На завтра, если вертолеты не прилетят, Петр решил построить землянку под комлем упавшего дерева. Будучи опытным геологом, Петр за свою жизнь построил не одну землянку, и не видел никаких проблем, чтобы сделать для них с дочерью удобное жилище. Даже если оно не понадобится, ему будет завтра чем занять себя – не играть же целый день с Машей в снежки. Пора было отправляться спать. Петр еще раз взглянул на звезды и нырнул в палатку.
Достав спальники, три спальника Петр полностью расстегнул: два постелил один на другой на пол, в закрытый спальник они забрались вдвоем с дочкой, еще одним спальником накрылись сверху. Крепко обнявшись, в тепле, отец с дочерью сонно пробормотали – «Спокойной ночи, мой медвежонок» — «Я люблю тебя, папочка!» — «И я люблю тебя, солнышко!». И оба мгновенно провалились в сон.
Когда Маша проснулась, папы рядом не было. Высунув заспанную мордашку из палатки, девочка увидела отца рядом с комлем упавшего дерева. Петр с силой долбил лопатой мерзлую землю. До Маши доносились глухие удары и и молодецкое уханье отца, -«Доброе утро, папочка!» — прокричала Маша, но вылезать из теплой палатки на мороз не хотелось. – «Доброе утро, солнышко!» — прокричал Петр в ответ. – «Сейчас будем завтракать! Посиди пока в палатке». Но Машке не сиделось на месте, и она частенько высовывала на улицу любопытную мордашку и наблюдала за тем, что делает папа. Еще у нее было важное дело – надо съесть припасенные для нее отцом две шоколадки и пакет леденцов из рюкзака. А Петр, понимая, что надо успеть до темноты заложить основу землянки, работал так, как не приходилось никогда в жизни. Без перерывов и не глядя по сторонам. Слава Богу, что в инвентаре оказалась лопата, и первым делом Петр, убрав снег, основательно углубил яму под комлем и выровнял дно. Следующим шагом Петр подрубил у ямы стены так, чтобы они шли косо внутрь землянки – тогда в земле можно будет закрепить ветки и на них положить нарезанный дерн для тепла. Когда яма была готова, Петр нарубил лапника и основательно укрыл им пол землянки. Затем пригодилась пила – Петр напилил сучьев, заточил их и понатыкал в стенки землянки. Настало время нарезать дерн. Маша во все глаза наблюдала, как папа словно трактор освобождает от снега стылую землю, а затем где лопатой, где топором вгрызается в мерзлый дерн. Большими кусками Петр переносил вырезанный дерн в землянку: сначала покрыл дерном пол поверх лапника, а затем стал крепить куски дерна на стенки землянки, закрепляя его с помощью заточенных сучьев, вбивая их обухом топора. Петр один работал за целую бригаду рабочих, отвлекаясь только на то, чтобы горстью снега вытереть пот с лица. Когда пол и стены были обложены дерном, настало время крыши. По счастью перевитые и переплетенные корни комля по верху создавали искусственные стропила. Все, что оставалось Петру, это натаскать побольше веток и плотно уложить их крышей поверх корней. Кое-где Петру удалось даже вплести ветки в переплетение корней комля. Местами Петр перевязывал ветки капроновым шнуром, забранным с вертолета. Потом Маша наблюдала, как папа вновь рубит лапник и большими охапками стелет его на крышу землянки. Затем вновь пришло время топору и лопате вгрызаться в мерзлую землю – Петр выкапывал большие куски дерна и тщательно укладывал их на крышу землянки поверх лапника. Начинало смеркаться, когда землянка в основном была готова. Оставалась дверь. Петр с трудом переставляя ноги от усталости, добрел до вертолета и притащил с собой вертолетную дверь, которую ему пришлось выбивать ногой, когда они с дочкой пытались выбраться из вертолета. Точнее, Петр съехал на на ней вниз как на санях, врезаясь по пути в деревья и пару раз перевернувшись. Сил на то, чтобы сделать под дверь проем у Петра не осталось, и он отложил это на завтрашний день. А пока он перетащил палатку внутрь землянки и установил ближе к комлю – подальше от входа, оставляя место для очага. Затем Петр кое-как приладил дверь к выходу, просто прислонив ее, отметив, что завтра надо будет обязательно сделать ступеньку. Они наскоро перекусили с Машей чем-то из сухого пайка и забрались в один спальный мешок. Уже засыпая, крепко обнимая дочку, Петр думал о том, что «…завтра надо заняться обустройством печки… и для вытяжки надо будет выломать в вертолете какую-нибудь трубу…» Просьбу дочки рассказать сказку Петр уже не расслышал, да и Машка, намучившись за день, почти сразу засопела в объятиях отца.
Петр проснулся от того, что кто-то или что-то щекотало его нос. Открыв глаза, Петр увидел смеющееся лицо дочери. – «Ах, ты так с папой! Ну, держись!» И Петр принялся в ответ щекотать дочку. Спальный мешок переполняло счастье. Он трясся и издавал взрывы раскатистого смеха.
Умывшись и наскоро позавтракав, Петр отправился к вертолету на поиски трубы, которую можно было бы приспособить под вытяжку для печки. Идти в гору по пояс в снегу не просто – к вертолету Петр подошел сильно вымотанным – сказывались усталость и напряжение последних дней. Пришлось даже посидеть у троса, свисавшего из открытого проема вертолета. Чуть передохнув, Петр взялся за петлю на тросе и уже через несколько минут оказался в вертолете. Покидая вертолет с дочерью, Петр не очень-то обращал внимание на детали. Но, то, что он увидел вновь, потрясло его. Внутри вертолет был больше похож на смятую гигантской рукой великана консервную банку. Первое, что пришло на ум Петру: «Господи, благодарю Тебя, что мы смогли здесь выжить!» В поисках трубы Петр начал обдирать обшивку потолка, благо она была вся искорежена и местами просто висела. Нужная труба нашлась быстро – она шла под потолком за обшивкой и служила то ли для подачи воздуха, то ли еще для чего – поди разберись в устройстве вертолета. Петру понадобились время и усилия, чтобы сорвать крепежные хомуты, расшатать и вытащить эту трубу из гнезд, в которых она сидела. Но вот задача решена – Петр держит в руках алюминиевую трубу, пускай небольшого диаметра – всего сантиметров 15, загнутую на конце. Петр сбросил трубу в снег, и потом, словно его настигло озарение, вернулся в хозблок и подобрал с пола рулон алюминиевой фольги. Перед тем, как шагнуть на трос, Петр бросил полный боли взгляд в сторону кабины пилотов…
Уже у палатки Петр отпилил ножовкой лишнюю загибающуюся часть трубы. Заведя трубу из землянки до крыши, Петр прикинул необходимый размер, и еще раз прошелся ножовкой по металлу. Затем он стал пилить трубу с торца, делая длинные – сантиметров по пятнадцать – пропилы, оставляя между ними расстояние в пару сантиметров. Закончив с ножовкой, Петр руками стал отгибать выпиленные пропилы, так, что вскоре конец трубы стал похож на ощетинившегося ежа. Пригодился и захваченный из вертолета рулон алюминиевой фольги: аккуратно разворачивая рулон, Петр стал оборачивать «ежа», сначала пропуская фольгу между пропилами – вплетая ее между полосок, а затем круговым движением полностью намотал рулон на «ежа». Тем самым Петр увеличил входной диаметр вытяжки, компенсируя небольшой диаметр самой трубы. Настал черед очага.
С топором в руках Петр отправился на берег и принялся вырубать изо льда те камни, которые послужат очагом, а ночью будут отдавать тепло в землянку. Машка бегала вокруг папы и советовала ему, какие камни покрасивее и лучше им подойдут. Но папа почему-то упорно выбирал камни на свое усмотрение.
Вскоре шесть камней заняли свое место в землянке, сложенные кругом и с минимальными щелями – Петр знал свое дело. Оставалось завести трубу на крышу, Тут Петру пришлось повозиться — потолок он подогнал очень плотно, и оказалось не так просто вывести через крышу на улицу конец вытяжной трубы. Но, наконец, и это препятствие было преодолено и труба надежно закреплена. На крыше Петр услышал смешок Маши: «Папуль, осторожно, а то ты можешь на крыше превратиться в Карлсона…»
Петр отправил обрадовавшуюся дочку собирать хворост для первой протопки, и Маша тут же убежала на поиски. А Петр озадачился, чем затыкать вытяжное отверстие на ночь, когда прогорят угли, чтобы тепло через трубу не покидало землянку. Сделать заслонку в полевых условиях не представлялось возможным. Так и ничего и не придумав, Петр решил подыскать что-нибудь подходящее при следующем посещении вертолета, а пока, видимо, придется каждый раз на ночь забираться на крышу и закрывать подогнанной деревяшкой выходное отверстие трубы.
Весело щебеча, раскрасневшаяся от мороза, вернулась Маша с охапкой хвороста. Настал «момент истины». Петр наломал хвороста в основание костра, затем добавил сверху домиком палок покрупнее, и уже на самый верх положил три небольших полена. Чиркнув спичкой под восторженным взглядом дочери, Петр поджег лежащий внизу хворост с двух сторон. Не прошло и минуты, как пламя весело загудело между камнями, исправно посылая дым в вытяжку. Восторгу Маши не было предела, да и Петр остался доволен собой. Но пока у землянки не будет двери, их очаг будет отапливать улицу.
Наскоро перекусив, Маша отправилась собирать дрова, а Петр занялся установкой двери. Проем для двери Петр худо-бедно сделал, но при ближайшем рассмотрении выяснилось, что дверь — покореженную, сорванную с петель, которые безбожно погнулись, поставить не удастся. В лучшем случае ее можно будет на ночь прислонять к проему двери. В очередной раз посмотрев на небо, Петр принялся строить дверь для землянки. Он тщательно отобрал и вырубил в лесу самые прямые молодые деревца, очистил их от веток и притащил к землянке.
Раскрасневшаяся Маша вовсю носила хворост, которого уже образовалась целая куча. — «Папуля, я молодец?» — «Еще какой молодец, солнышко, мне одному было бы никак не управиться. Только и ты в лесу осторожно, вдруг в лешего превратишься…» Маша, хихикая, убежала.
Петр подравнял стволы, подпилил их в размер и затем прочно перевязал капроновым шнуром, сделав щит в размер двери. Из прямых стволов Петр соорудил проем для двери. Маша вернулась с очередной охапкой хвороста, сложила ее в общую кучу, и, растопырив руки, переваливаясь, стала наступать на папу: «Я леший! У-У-У-У-У! Злая волшебница в лесу заколдовала меня в лешого…» — Петр отбрросил дерево, подхватил дочку на руки, и они стали кружиться, смеясь, и весело дразня друг друга. — «А я – Карлсон, и я могу улететь от лешего высоко-высоко!» — «Зато у меня подруга – злая колдунья и она может превратить тебя в пенек». Представив папу пеньком, Маша захохотала, повторяя: «Пенек, пенек, пенек…» — «Ах, так, значит… пенек…» Петр повалил Машу в снег и принялся барахтаться с ней в снегу. Снег сыпался им за шиворот. Скоро дочка взмолилась: «Папуль, мне холодно…» И убежала греться в палатку.
Петр, посмотрев на получившийся у него щит для двери, вздохнул: «Как не крути, а придется возвращаться к вертолету». Как ни хотелось Петру возвращаться к вертолету, но другого выхода он не видел. Петр просунул голову в палатку к Маше: «Я к вертолету. Вахту сдал!» Маша, восторженно: «Вахту, принял!» И отдала отцу честь. А затем, обвив шею отца руками, прошептала: «Я люблю тебя, папочка!»
В вертолете Петр выдернул из-под сиденья пилота парашют – парашютный шелк непродуваем. Вернувшись к палатке, Петр под изучающим взглядом дочери нарезал из парашюта ленты и стал набивать щели в щите между стволами. Затем обмотал весь щит несколькими слоями шелка. Сделав щит непродуваемым, Петр максимально, сколько хватило, обмотал его скотчем. Скотч был серебристым и сильно контрастировал со всем остальным. Но Маша пришла в восторг: «Папуля, у нас получился волшебный замок! А в нем живет принцесса и ее король!» И Маша церемонно поклонилась Петру.
Петр вбил в торцы двери клинья, и они послужили петлями – худо-бедно дверь открывалась и закрывалась. Какое-то время ушло на подгонку – чтобы дверь закрывалась плотно, без щелей. А вот изнутри землянки, за дверью Петр повесил большой кусок парашютного шелка как штору. Теперь за сквозняки можно было не беспокоиться. Землянка была готова.
День проходил за днем, пару раз Петру казалось, что он слышал шум винтов, и тогда он выбегал из землянки и пускал патроны из ракетницы. Но ответом была тишина. Целыми днями отец с дочерью сидели в теплой землянке, выбираясь только за дровами, поскольку крепкий мороз на улице не располагал к прогулкам. «Мэри Поппинс» была перечитана по несколько раз, и Петру приходилось рассказывать Маше сказки, зачастую перемешивая их с реальными историями и людьми, что неизменно приводило дочку в восторг. Маша распахнутыми глазами восторженно смотрела на отца. — «…но злая колдунья, которая превратила нашего занудного соседа со второго этажа в зомби, не знала, что на нашей улице живет добрый волшебник, который сразу же узнает, что злая ведьма кого-то заколдовала, и тогда он расколдовывает этого человека. Хотя, по мне, некоторым лучше оставаться заколдованными…» — «Папуль, а кто этот добрый волшебник?» — «А ты помнишь нашего булочника, у которого мы покупаем хлеб? Такой толстый и веселый? Он еще называет тебя воробышком: «А вот и мой воробышек пришел!» — Маша с восторженным лицом: «Так он волшебник? Добрый?» — «Только ты никому не говори об этом! Это тайна! Поэтому на нашей улице все жители в безопасности! А вот, что происходит на других улицах, не знаю, но, кажется, у них нет своего доброго волшебника и многие люди заколдованы…» У Маши глаза как блюдца – она, почти не дыша, слушает отсебятину, которую несет Петр. Но Петр говорит серьезно, не позволяя улыбке появиться на его лице, и поэтому его рассказы завораживают Машу.
Так проходит несколько дней. Настроение у Петра постоянно меняется: он то весел – и они с Машей много разговаривают и шутят; то он слышит шум вертолетных винтов и выскакивает из палатки с ракетницей, а потом возвращается невеселый и поникший; то угрюмо молчит – и, видя тоску и напряжение в его глазах, дочка не решается приставать к нему с разговорами.
Однажды утром Маша, видя, что папа проснулся в хорошем настроении, спросила: «Папуль, а помнишь мы смотрели с тобой кино, где дядечка попадает на необитаемый остров и живет там, пока его на спасли?» -«Помню. Фильм называется «Изгой» с Томом Хэнксом». – «Помнишь, он там находит мяч, рисует на нем еще такое смешное лицо, а потом разговаривает с ним как с другом? Вот бы нам такой мяч!» Петр, улыбаясь: «Есть у меня одна идея. Я что-нибудь придумаю».
Днем Петр долго ходит по лесу, присматриваясь к поваленным деревьям. В руках у него пила и топор. Наконец взгляд Петра упал на подходящее дерево, и Петр сначала обрубил сучья, а потом распилил ствол. В результате у него в руках оказался небольшой чурбан. У чурбана одна обрезанная ветка – это длинный кривой нос, и Петр оставил не обрубленными две ветки по краям чурбана так, что они напоминают руки лешего с множеством пальцев. На берегу реки Петр нашел два маленьких круглых черных камешка, и, сделав ножом в чурбане углубления, вставил в них камешки. У чурбана появились глаза. Петр спрятал чурбан за землянкой, зашел внутрь и незаметно от Маши достал из очага уголек. Вернувшись к чурбану, Петр пририсовал тому рот в улыбке. На Петра посмотрел забавный леший.
Заведя руку с чурбаном за спину, Петр зашел в землянку: «Я тут гулял по лесу, и, знаешь, кого встретил?» Маша удивленными глазами посмотрела на отца. – «Тут кое-кто хочет с тобой познакомиться…» И Петр достал из-за спины лешего. Маша завизжала от восторга, схватила игрушку и радостно начала носиться с ней по землянке. Маша: «Я назову его Мурзлик!» — «Почему Мурзлик?» — «Ну что ты, папуль, не видишь, как он похож на Мурзлика?» Петр, улыбнулся: «Ну, учитывая, что я никогда не видел мурзликов, пусть будет Мурзлик…»
Поначалу Маша поставила Мурзлика рядом со своим спальником и о чем-то подолгу с ним беседовала. Петр прислушивался, но смысла не уловил, а только улыбался. Но вскоре леший перекочевал ко входу и теперь, выходя или входя в землянку, Петр с Машей шутливо здоровались с лешим: «Привет, Мурзлик! Как дела? Привет Мурзлик. Какие новости?»
Очень скоро встал вопрос питания. Если воды кругом было сколько угодно — достаточно было набрать в котелок кристально чистого снега, то сухие пайки подходили к концу. Маша уже не капризничала и ела все, что предлагал Петр. А Петр уже каждую банку консервов половинил, сокращая рацион. Сам он почти не ел. И все чаще стал слышать от дочери: «Пап, я кушать хочу…» — «Потерпи, солнышко, скоро поедим…»
Однажды утром, понимая, что продукты вот-вот кончатся, Петр сообщил дочери: «Солнышко, ты знаешь, я не охотник и никогда не охотился, но настало время попробовать – продукты у нас вот-вот закончатся… надо будет что-то есть. Хотя вряд я в кого попаду из этой пукалки…» И Петр продемонстрировал Маше зажатую в кулаке ракетницу. «Вахту сдал!» — «Вахту принял!»
Петр встал на лыжи, взял с собой ракетницу с патронами и долго кружил по лесу, надеясь сбить какого-нибудь глухаря. Но, то ли глухари на Камчатке перевелись, то ли они не хотели показываться Петру на глаза. Несколько раз Петру казалось, что на деревьях кто-то сидит, краем глаза он замечал движение, и тут же стрелял в это место. Ракета с треском и фейерверком проносилась между деревьев, и Петр видел только осыпающийся снег. Иногда Петр встречал следы то ли лисицы, то ли куницы. Однажды Петр увидел свежие следы зайца. Петр пошел по следу, но на каменистой поляне след оборвался. Подняв взгляд, Петр увидел на другой стороне поляны неподвижно сидящего белого зайца. Петр вскинул руку с ракетницей, но, ни прицелиться, ни выстрелить не успел – заяц одним прыжком скрылся в зарослях. Два дня блужданий по морозному лесу так ни к чему и не привели.
На третий день Петр ушел довольно далеко от их с Машей жилья. Медленно переставляя уставшие ноги по колено в снегу, Петр, мучимый голодом, спустился в долину между сопок, надеясь, что на новых местах ему повезет и он собьет ракетой хотя бы полевую мышь. На этой мысли Петр ухмыльнулся, представив себе, что останется от мыши после попадания ракеты. В окружающей Петра тишине он вдруг услышал кроме шума своих шагов какой-то странный звук сзади. Обернувшись, Петр увидел в паре метров от себя неподвижно стоящего и смотрящего на него волка. Петр вспомнил, что в таких случаях старые геологи учили: если с собой нет ружья, надо присесть на корточки – это поза атаки и агрессии, и смотреть зверю прямо в глаза, не отводя взгляда. Часто, если зверь сытый, он предпочитает не связываться с человеком, отводит взгляд и уходит. Но этот волк, видимо, не был сытым. Отбившийся от стаи он выглядел худым и изможденным. Когда Петр, продолжая смотреть волку в глаза, опустился на корточки, зверь оскалил клыки и бросился на человека. В правой руке Петр держал ракетницу и все равно он смог выстрелить, уже будучи опрокинутым волчьими лапами в снег. Выстрел пришелся волку в живот. Зверя отбросило на несколько метров. Ракета прожгла волку брюхо и стала гореть, сжигая зверя изнутри. Тишину Аляски разорвал дикий, ничем не передаваемый визг заживо сжигаемого существа. Откатившийся в сторону Петр зажал уши руками. Когда зверь затих, Петр поднялся и подошел к тому, что осталось от волка. Это был обугленный комок, и было не похоже, что совсем недавно это было живым существом. У Петра начались рвотные спазмы, но желудок был пуст и блевать было нечем. «Живые существа не должны умирать такой смертью» — подумалось Петру. Он жалел волка и уже забыл, что совсем недавно чуть не стал его добычей.
После этого Петр перестал ходить в лес. Визг заживо сжигаемого волка еще долго стоял у него в ушах. Маше Петр не стал ничего рассказывать. И Маше оставалось только догадываться, отчего папа вернулся какой-то неприкаянный и сказал, что больше в лес он не пойдет.
Наконец, морозы спали – дело двигалось к весне. И Петр решил попытать счастья на речке. Где топором, где ломом Петру удалось сделать полынью. К краю полыньи Петр подкатил деревянный чурбак для сидения. Надев на крючок кусочек говядины из консервов, Петр опустил леску в кашу изо льда и стал терпеливо ждать. Несколько раз прибегала дочка, но быстро замерзнув, убегала греться в землянку. Ждать пришлось долго, Петр основательно замерз, да еще приходилось багром перемешивать ледяную кашу в полынье, чтобы она не застыла. Когда Петр уже совсем отчаялся и решил, что все – еще пятнадцать минут и он уходит, леску в его руках сильно дернуло и потащило под воду. Петр, боясь, что рыба сорвется, постепенно стравливал леску, позволяя рыбе уйти глубже, но как только чувствовал, как леска дает слабину, тут же вытягивал ее на себя. И вот, после непродолжительной борьбы Петр вытянул на себя почти всю леску и, когда в ледяной каше полыньи показалась голова лосося, Петр мгновенно другой рукой ухватил рыбину багром под жабры и выбросил на берег. Серебристая крупная рыба запрыгала по льду. Петр громко закричал «Победа!». Прибежала испуганная Маша, но увидев улов, тоже начала кричать «Ура!»
Вечером у Петра с Машей был праздник. Петр показал Маше, как надо разделывать и чистить рыбу, как ее правильно посолить, перед тем как отправить на костер, и, наконец, главное, как приготовить рыбу на углях. У Петра мелькнула мысль дотащиться до вертолета и отломать какую-нибудь вентиляционную решетку, обжечь ее и на ней зажарить рыбу. Но уже вечерело, да и воспоминание о двух мертвых пилотах не добавляло энтузиазма. Поэтому Петр нарезал прямых хвойных веток, обтесал их и сделал из них шампура. Пока догорали угли, Маша несколько раз в нетерпении спрашивала: «Ну теперь можно ставить? Можно?» — «Солнышко, так мы только спалим рыбу, она просто сгорит… давай дождемся углей. И то, надо будет постоянно переворачивать рыбу и следить за ней, иначе она получится сухой и жесткой». Маша терпеливо внимала этим премудростям, даже не догадываясь, что совсем скоро они ей понадобятся. Наконец, угли подернулись пеплом, Петр распял открытую рыбу на шампурах и положил концы шампуров на камни. Рыбу Петр положил шкурой вниз, чтобы из нее сразу не потек сок. И только когда верхняя розовая часть подрумянилась, Петр перевернул шампура. Сок, капая на угли, наполнял землянку восхитительным запахом. Петр был почти счастлив. Сама удача на рыбалке необыкновенно успокоила Петра после неудач последних дней. С его лица ушло угрюмое выражение, лицо разгладилось, и Маша видела перед собой прежнего папу. Он прямо на глазах становился прежним – спокойным, добрым и веселым. В реке есть рыба, а значит, им не грозит голодная смерть. И теперь, сколько бы ни пришлось ждать спасательный вертолет, они его дождутся! Ужин выдался восхитительный! Петр кивнул Маше на стоящего у входа лешего: «Смотри, даже Мурзлик повеселел!» Поначалу они планировали съесть только половину рыбы, а половину оставить на завтра, но так увлеклись, так это было вкусно, что сами не заметили, как слопали рыбу целиком. Объевшиеся, довольные, они лежали в теплой землянке под спальным мешком как одеялом и тихо разговаривали. –«Папуля, а расскажи мне про маму…» — «Медвежонок, но я тебе уже много раз рассказывал…» — «А ты еще расскажи… Наша мамочка была самая красивая?» — «Наша мама была самая красивая… когда мы шли по улице, все на нее оборачивались… думали известная кинозвезда идет…» И под тихое бормотание папы Маша заснула в его объятиях.
На следующий день поднялась пурга, и на улицу было не высунуть носа. День прошел в землянке в длинных разговорах и в ответах Петра дочери: «А почему?» «А как?» Иногда они дурачились и вместе придумывали какие-нибудь сказочные истории. Петр сделал шашки – он наклеил на один из спальных мешков крест-накрест нарезанный полосками скотч – получилась доска — и напилил кругляшей из толстых березовых и сосновых веток. И они разыгрывали сражения, пока им это не наскучило. Продукты из сухого пайка почти закончились, поэтому Петр порадовался, когда поутру выглянув из палатки, увидел, что день обещает быть солнечным и безветренным, и можно порыбачить. Землянку занесло снегом так, что она превратилась в большой снежный холм. Трубу на крыше пришлось откапывать. Но Петр был доволен – теперь землянка стала еще теплей. Опять продолбив полынью, Петр сел на заготовленный чурбак, закинул леску с наживкой и приготовился ждать. Так он прождал весь день, изредка проверяя наживку или привязывая леску к чурбаку и забегая погреться в землянку. Сдался Петр только к ночи. Точно также рыбалка прошла и на следующий день. И еще через день. Даже поклевок не было. Пришло ощущение, что они выловили последнего лосося в реке. Небо тоже молчало, и только раз откуда-то издалека долетел и пропал шум одномоторного самолета.
Еще один день рыбалки проходит как обычно – Петр мерзнет на чурбаке, держа леску в руках, и думая только о еде. Голод становится нетерпимым. Остатки сухого пайка он отдал Маше, даже не притронувшись к еде. Внезапно, подняв голову, Петр увидел вдали пролетающий вертолет — так далеко, что шума двигателей было не слышно, Петр лихорадочно лезет в карман и понимает, что ракетница осталась в землянке. Петр бросил леску и побежал в землянку. Петр схватил ракетницу, заслал в нее патрон и выбежал на воздух. Вертолет уже превратился в точку. Петр выстрелил в сторону вертолета ракетой. Ракета еще в воздухе, а точка вертолета растворилась в мареве неба. Ошарашенный, разбитый Петр подходит к полынье и видит, что леска, которую убегая, он не привязал к чурбаку, вся ушла под воду под тяжестью грузила и крючка. Петр выругал себя за то, что так и не сделал из деревяшки поплавок. «Черт! Ведь мог же сделать поплавок! Как же так? Как же так? Как же так-то?»
И только в этот момент Петр заплакал: он заплакал не от того, что вертолет не увидел сигнальную ракету, он заплакал не от того, что они остались без лески и возможности ловить рыбу — Петр плакал от отчаяния, понимая, что их могут так и не найти, и им с дочерью суждено погибнуть от голода. Выплакавшись, Петр растер красные глаза и направился в землянку. Маша дремала. Петр, пытаясь совладать с голосом, но, не справившись, дрогнувшим голосом спросил: «Солнышко, давай поиграем в шашки?» Маша оживилась: «Давай, папуль! Только, чур, не поддаваться…»
И вот наступил день, когда они с Машей (точнее, Маша) доели остатки последнего сухого пайка. Петр уже давно не притрагивался к еде, оставляя все дочери. – «Папуля, а почему ты совсем не кушаешь?» — «Да я чего-то совсем не хочу есть», врал Петр дочери. Голод, который давно мучил Петра ни шел ни в какое сравнение с переживаниями за жизнь дочери. Петр опять ходил по лесу с ракетницей, но с таким же успехом он мог и не выходить из землянки. Маша худела на глазах – из жизнерадостного, пухлого ребенка его дочка превращалась в недокормленную сироту, она почти не улыбалась, много спала, и чаще всего Петр теперь слышал от нее: «Папочка, я очень кушать хочу…» Петр уходил бродить по лесу – видеть, как твой ребенок тает на глазах невыносимо.
Петр медленно бродит от дерева к дереву. Он слабеет от голода с каждым днем. Силы покидают его. Стало значительно теплее. По сопке побежали ручьи. Перешагивая один такой ручей, Петр краем глаза заметил, что в ручье что-то блестит. Наклонившись, Петр достал со дна ручья золотой самородок размером в четверть его ладони. Он почему-то не удивлен. Он даже ухмыльнулся, глядя на золото: «Вот она – «Аляска». Эх, сейчас бы продуктовый магазин рядом… Жаль, золото нельзя есть…» Петр засунул самородок в карман куртки и забыл о нем. Уже лежа в палатке, Петр вспомнил о находке и достал самородок, чтобы показать скучающей, безучастно лежащей Маше. – «Смотри, солнышко, что я нашел в ручье неподалеку – это золото, довольно крупный самородок. Я не смотрел, но там – в ручье – наверное, полно золота». Маша безразлично смотрит на самородок, но потом берет с папиной ладони и начинает рассматривать его. Петр продолжает: «Когда нас спасут, мы можем вернуться сюда с экспедицией и станем богатыми людьми…» Маша теряет интерес к самородку, возвращает его отцу. – «Хорошо, папуленька, давай станем богатыми. А сколько еды можно купить на это золото?» Петр бессильно скрипит зубами. Потом, помолчав, добавил: «Странно, я ведь геолог, и такой находке раньше я бы радовался как ребенок. А теперь ничего не чувствую…» Петр достал из рюкзака блокнот и что записал на листке бумаги. Затем вырвал этот лист из блокнота и, завернув в него самородок и положив пакет в рюкзак, обратился к дочери: «Солнышко, если я – вдруг – по какой-либо причине – не смогу сам, обещай мне, что ты передашь этот самородок золота с моей запиской моему брату – дяде Коле. Он тоже геолог и знает, что с этим надо делать». – «Хорошо, папочка! Но ты и сам сможешь отдать эту штуку дяде Коле. Но если хочешь, я могу отдать. Представляю его лицо, когда он развернет бумажку, а там – золото! Хи-хи-хи!». Натужно улыбнувшись, на глазах дочери Петр засунул пакет с самородком в боковой карман рюкзака.
Вечером, ближе к ночи Маша начала жаловаться на боли в животе: «Папуленька, у меня очень животик болит…» Петр расстегнул красный пластиковый мешок и нашел в аптечке таблетки валерианы. Налил в кружку воды и протянул с таблетками Маше. – «Выпей, солнышко – животик пройдет…» Маша послушно проглотила таблетки и на некоторое время затихла. Петр обнял дочку и ласково ее гладил по спинке, нашептывая ласковые слова. Маша заснула.
А для Петра началась ночь мучений. Он осторожно высвободился из объятий дочери, оделся и вышел из землянки. На небе светила полная луна. Петр подошел к ближайшему дереву, и, несколько раз ударился лбом о дерево. Затем прислонился лбом к коре и заговорил сам с собой: «Господи, за что? За что, Господи? Это ведь безумное решение, Господи! И мне отвечать перед Тобой! Но моя Машенька, мое солнышко должна жить! Это мое решение для дочери — не для меня, Господи! Это совершенно невозможно для меня! Я умру, Господи, если спасатели не появятся в ближайшее время. Я умру, но моя дочь будет жить и дождется спасения! Прости меня, Господи! Прости меня…»
Петр проворочался всю ночь, но так и не смог заснуть. На рассвете он встал, оделся, сложил в сумку туристический примус с горючим, котелок, флягу, спички, нож и ножовку по металлу. Петр отправился к вертолету. Каждый шаг давался ему с трудом, словно к ногам привязали гири. Петр специально шел очень медленно, оттягивая неизбежное. Подойдя к вертолету, Петр некоторое время постоял у свисающего троса. Потом судорога исказила его лицо и он полез наверх. Поднявшись в вертолет, Петр подошел к кабине пилотов. Его начинает трясти.
«Господи, помоги! Господи, не остави! Ну, нет у меня другого выбора! Не могу я смотреть, как доченька умирает. Где спасатели? Где же Ты, Господи?» Петр отодвинул висящую на одной петле дверь и вошел в кабину пилотов. Летчики оставались на тех же местах, где он их оставил. Единственное, что изменилось: оба они теперь были без глаз – постарались хищные птицы.
У Петра начались рвотные спазмы, его затрясло крупной дрожью, он выскочил из кабины пилотов и рухнул на пассажирское сидение, обхватив голову руками. Когда Петр поднял лицо, оно было искажено мукой страдания, в глазах стояли слезы. Петр встал, поднял сумку и нетвердой, шаркающей походкой вернулся в кабину пилотов. Петр опустился на пол рядом с ближайшим пилотом – это был Виктор, и дрожащими руками срезал ножом ткань штанов с бедра пилота. Руки бессильно падают. «Боже, что же я делаю…» Но перед глазами Петра встает изможденное от голода лицо дочери. И он с остервенением продолжил срезать ткань с ледяной ноги пилота. Тела летчиков так задубели на морозе, что срезать ножом кусок плоти Петру не удается. Взгляд его падает на сумку, и Петр достал ножовку по металлу. Ножовка по металлу бескровно вгрызлась в мертвую плоть, и Петру удалось отпилить небольшой кусок от бедра летчика и бросить его в котелок. При этом его несколько раз скручивали рвотные спазмы.
Петр перебрался в пассажирский отсек, нашел место в хозблоке, где не гуляет ветер, разжег примус, поставил на него котелок и до краев наполнил снегом, которого в изобилии нанесло в вертолет. Снег на огне тает, и Петр добавляет новые порции. Ожидание превращается в пытку. Петр уже не может думать о себе как о человеке – он кажется себе каким-то инопланетным монстром, чем-то посторонним на этой планете, что не должно жить. Пока бульон варится, Петр застывает в немом оцепенении – лицо искривлено судорогой, в глазах чернота, тело сотрясает сильная дрожь, губы дрожат.
Петр понимает, что не важно, что он делает, потому что он не важен… а важна лишь дочка и ее надо спасти… спасти любой ценой… Перед глазами Петра возникают кружащиеся видения – лицо дочери, большое распятие, висящее на стене церкви, куда он иногда заходит, лицо умершей жены. Когда бульон сварился, Петр осторожно перелил его во флягу и завинтил колпачок. После этого его вновь долго мучают рвотные спазмы. Вниз он отправился с одной флягой – забирать остальной инвентарь не имеет смысла. Петр знает, что вскоре, возможно, уже завтра, он вновь вернется сюда. Вставая в проеме вертолета на трос, Петр не обратил внимания, что от его частых подъемов и спусков, раскачивающийся трос почти перетерся об угловой порог двери вертолета.
Вернувшись к землянке, Петр долго топтался у входа, не решаясь войти. Он о чем-то разговаривал сам с собой – то возмущался, то просил прощения, плакал, размазывал слезы по лицу, несколько раз слышалось слово «Господи». Наконец, решившись, Петр зашел в землянку. Маша дремала и присев к ней, Петр, нежно погладив по плечу, разбудил дочку. –«Солнышко, смотри, что я тебе принес! Представляешь, я еще раз обыскал вертолет и нашел так бульонные кубики. Вот, сварил тебе бульон. Попей, солнышко, а то ты у меня совсем исхудала…». И Петр протянул Маше еще теплую флягу. – «Пап, а ты?» — «А я уже доченька… я уже». Маша взяла флягу в руки и свернула колпачок фляги. Петр опрометью выбросился из землянки, его вновь скрутили рвотные спазмы. Лежа на снегу и размазывая слезы и сопли со снегом, Петр повторял как заклинание: «Это ничего… это ничего… это ничего…»
День прошел для Петра в бесцельных скитаниях по берегу и неподвижному лежанию в палатке, вперив взгляд в потолок. Маша оставила попытки разговорить папу и занималась своими девичьими делами. Маша играла с Мурзликом, надев на лешего шапку и варежки. Когда Петр провалился в сон, на лице его был написан ужас, что завтра снова надо возвращаться в вертолет…
«Вахту сдал» — «Вахту принял». На следующий день Петр вновь отправился к вертолету. Идти мучительно, лицо Петра искажено страданием от возложенной на себя миссии. Несколько раз у Петра вырывается: «Господи, за что?» Подойдя к вертолету, Петр передохнул, потом обреченно взялся рукой за трос и медленно, раскачиваясь, полез в вертолет. Уже почти поднявшись, Петр вдруг почувствовал, что летит – трос перетерся и оборвался. Петр упал спиной в снег. Он лежит неподвижно. Потом сел, ощупал себя и понял, что ему повезло — он просто сильно ударился и ничего не сломал. Петр поднял глаза к проему вертолета и до него доходит, что вместе с обрывом троса оборвалась и возможность приносить еду дочери. Петр перевернулся на живот и, утопив лицо в снегу, глухо подвывая, в отчаянии замолотил кулаками по снегу. Затихнув, Петр еще некоторое время лежал, потом сел и осмотрелся кругом. Взгляд его упал на молодую сосну, стоящую неподалеку от вертолета. Петр встал, обошел эту сосну, что-то прикидывая, и отправился назад к землянке. От землянки Петр вернулся с пилой и топором. Рассчитав угол падения сосны, Петр рубит и пилит дерево. Потом сильно упираясь, Петр толкнул дерево в сторону вертолета. Сосна с треском упала на вертолет и застыла на середине проема двери, закрыв его ветками. Сосна легла под углом градусов в сорок. Петр, где пилой, где топором обрезая и обрубая ветки, сделал на дереве ступеньки в виде коротких сучков под ноги и руки. Добравшись до проема вертолета, Петру пришлось изрядно потрудиться, освобождая проход от веток. Наконец, Петр соскользнул со ствола сосны и вновь оказался в пассажирском отсеке вертолета.
Когда Петр возвращается обратно, карман его куртки оттягивала полная фляга.
Так продолжалось несколько дней, а может, недель, потому что Петр потерял счет времени – он уже не жил, его собственный голод пропал, вместо него наступила странная, ничему неподвластная апатия. Петр страшно исхудал, перестал за собой следить, отросшая борода торчала клочьями, но каждый день отец Маши исправно отправлялся к вертолету, чтобы принести дочке целительный бульон. Разговаривать сам с собой Петр перестал, перестал он и смотреть на небо. В почерневшем взгляде Петра поселились неизбывная тоска и горечь, но когда Петр разговаривал с дочерью, голос его внезапно преображался, становился ласковым и нежным – так, наверное ангелы разговаривают с детьми.
Наступила весна, снег стал подтаивать, но дорога к вертолету становится для Петра все более трудной – от голода и усталости он еле волочит ноги. Одним утром Петр понимает, что если он и сумеет дойти до вертолета, это будет его последнее восхождение к источнику пищи для Маши. Сил у него почти не осталось. Маша по большой части спит. Петр дрожащими руками натягивает куртку и долго стоит, и смотрит на спящую дочку. Потом молча поворачивается и отправляется в путь.
Для Петра этот путь становится восхождением на Голгофу. Он с трудом переставляет ноги по разбухшему снегу. Каждый шаг дается с трудом. Петру приходится останавливаться и, прислонившись к дереву, отдыхать. Потом перед ним возникает лицо дочери и Петр, оторвавшись от дерева, продолжает идти. У него кружится голова. Зрение становится расплывчатым, потом вновь деревья обретают очертания.
Петр дошел. Стоя у дерева-лестницы, Петр понимает, что у него нет сил забраться в вертолет. Петр плачет и кричит, подвывая. Или слезы, или отчаяние придало ему сил, и Петр все-таки смог забраться на борт вертолета.
Переливая бульон во флягу, Петр отчетливо понимает, что это последняя фляга, и больше он прийти к вертолету не сможет.
«Остальное в руках Божьих! Остальное в руках Божьих! Остальное в руках Божьих!» — Как заведенный бормотал Петр, когда он, шатаясь от голода и усталости, возвращался к землянке.
Протянув флягу дочери, Петр попросил: «Солнышко мое любимое – это последний бульон, кубики кончились. Постарайся растянуть флягу на несколько дней…» Помолчав, Петр добавил, слова дались ему с трудом: «Как видишь, доча, нас или не могут найти, или не ищут уже – думают, сгинули мы. Придется мне самому пойти за помощью. Может, удастся добраться до какой деревни и нам помогут. Ты тут остаешься за старшую…. Справишься? Не страшно будет?» — «Ну что ты, папуля, ни о чем не беспокойся. Я теперь тут все знаю и все умею. Ты только возвращайся поскорее…» И Маша крепко обняла отца. – «Да, где ракетница лежит знаешь, если услышишь шум моторов, сразу на улицу и стреляй – патронов не жалей, патронов много…» -«Хорошо папуленька!» Петр поцеловал дочь в лоб, перекрестил, долго смотрел на нее не насыщаемым взглядом. – «Прощай, медвежонок. Ты уж тут сама…» И Петр вышел из землянки. В лес Петру удалось углубиться метров на двести – на большее сил не хватило. Тогда он упал первый раз. Но поднялся и продолжал идти. Когда он упал во второй раз, сил, чтобы подняться уже не осталось. Какое-то время Петр полз, пока не добрался до березы, к которой ему удалось прислониться и сесть. «Машенька, доченька моя…» — прошептал Петр. И умер. Слеза скатилась по уже мертвому лицу.
Ранним утром, щурясь от яркого снега, Машка откинула полог землянки и замерла в немом изумлении, наморщив лоб и безотчетно приложив палец к губам. – В десятках метрах от нее на отмели расположилось несколько медведей. Медведи рыбачили. Ловко пробивая лапами лед, они выхватывали большущих серебристых рыбин, и те, взлетев в воздух, звучно шлепались на лед. Завороженная зрелищем, Машка стояла долго, не понимая, как себя вести. Тепло землянки уже выветрилось, Машке стало холодно, но она продолжала стоять и смотреть. Медведи не обращали на Машку никакого внимания. Внезапно от группы медведей отделился маленький медвежонок и направился прямо к девочке. Машке совсем не было страшно, ей было любопытно. Медвежонок был меньше Машки, и, судя по тому, как он приближался, намерения у него были самые миролюбивые. Так и оказалось. Не дойдя до девочки около метра, медвежонок остановился, сел на задние лапы и, помахав в воздухе передними, сказал что-то вроде «Гууур». Машка расценила это как приветствие и вежливо ответила: «Гууур». Медвежонок был пушистый и ужасно милый, и Машке захотелось его обнять, но вместо этого она вежливо спросила: «А как тебя зовут? А это твои родители? А вы здесь рыбу ловите?» Видно было, что медвежонок задумался, опять взмахнул передними лапами, и, крутанувшись на попе, устремился обратно. У Машки непроизвольно вырвалось: «Мишка, не уходи!» Так у медвежонка появилось имя. Но медвежонок и не думал уходить – он остановился через пару метров, обернулся и призывно посмотрел на девочку, приглашая пойти вместе с ним. Машка не могла понять, чего от нее хотят, поэтому продолжала стоять, беспомощно раскинув руки. Медвежонок отбежал еще на несколько метров, вновь остановился и опять призывно обернулся к девочке. Тут до Машки дошло, что ее зовут играть, и она радостно сорвалась с места и побежала догонять Мишку. Медвежонок весело подпрыгивал на месте, дожидаясь девочку, а когда она добежала до него, стал, как угорелый, кругами носиться вокруг Машки, пару раз даже толкнув и опрокинув ее в снег. Машка была на седьмом небе от счастья — у нее, наконец-то появился друг, с которым можно играть. Девочка заливисто смеялась, бросала в Мишку охапки снега, и была совершенно счастлива. В круговерти игры она вдруг оказалась на коленях, и тогда Мишка, толкнув ее передними лапами в грудь, уложил в снег, и оживленно принялся вылизывать шершавым языком припорошенное снегом лицо девочки. Машка, весело хохоча, отбивалась. Медведям на отмели, казалось, не было никакого дела до детей – они спокойно продолжали ловить рыбу. И никто не остановил Мишку, когда он, подбежав к старшим, ухватил со льда большую серебристую рыбину, опрометью кинулся назад к подруге и с важным видом положил еще трепыхающуюся рыбу к ее ногам. Маша и Мишка играли долго, то бегая наперегонки, то весело барахтаясь в снегу. Когда Маша лепила снежки и бросала их в Мишку, Мишка ловил их в пасть и разжевывал – это очень веселило обоих. Но вот с отмели раздался призывный рык – видимо Мишкина мама позвала его, потому как Мишка в последний раз ткнулся в Машку носом и опрометью побежал на отмель. Девочка смотрела, как в сгущающихся сумерках вереница медведей потянулась с отмели в сопки. Когда медведи ушли, Машка развела костер, и, как учил ее отец, сделала из веток шампура. Потом, вспоминая, как это делал папа, Маша разделывает рыбу. У нее не очень-то получается счищать ножом чешую, но Маша старается. Пыхтит, но чистит. Нанизав рыбу на шампура, и посолив ее, Маша в нетерпении пританцовывает, следя за костром. Она дожидается, когда угли подернутся пеплом и только тогда ставит рыбу на очаг. Поедая горячее пахучее мясо, Машка вспоминает, как в последний раз она ела жареную на костре рыбу вместе с любимым папочкой. «Папуленька, где ты сейчас?» И на глазах Маши появляются слезы.
Теперь каждое утро Маша просыпается от знакомого фырканья у землянки – это Мишке не терпится начать новый день со своей подругой. Маша счастливо улыбается, сладко потягивается после сна, и, быстро умывшись и одевшись, выскакивает из землянки.
Довольный Мишка, увидев Машу, начинает в нетерпении подпрыгивать на месте. Целый день они бесятся, носятся друг за другом, барахтаются в снегу, играют в снежки, и Мишка вновь приносит подруге свежую рыбу. Так продолжается каждый день, и Маша просыпается со счастливой улыбкой в ожидании наполненного играми дня.
А вечерами Маша жарит на костре рыбу и вспоминает папу и маму. Рыбы такие большие, что Маше остается вкусная холодная рыба и на завтрак, и на обед.
Но однажды утром Маша не дождалась знакомого фырканья у землянки, и какое-то время еще понежилась в постели, прислушиваясь, ожидая, что вот, сейчас, Мишка, наконец, появится и начнется новый чудесный день. «Мишка, где тыыы?» — кричит Маша из палатки. Но медвежонка не видно. Маша встала, умылась, и выглянула за полог землянки. Медведей не было видно – возможно рыбачили сегодня в другом месте. Одевшись и натянув шапку, Маша пошла гулять на отмель – может быть Мишка увидит ее и прибежит. Утро выдалось морозным, и Маша сразу же отметила, насколько это утро было холоднее, чем в предыдущие дни. Ударили заморозки. Там, где медведи вчера пробивали лед, вытаскивая рыбу, полыньи уже затянуло новым льдом. И вдруг перед одной полыньей девочка встала как вкопанная – она увидела Мишку. Ее медвежонок висел в воде подо льдом своим пушистым пузиком вверх, с широко расставленными лапами и не мигая смотрел прямо на Машку. Видимо, спешил к подруге, провалился в полынью, а выбраться уже не хватило сил. «Миииишка!» — закричала Маша –«Роднееенький! А как же я?» Девочка пыталась ногами, потом кулаками разбить лед. Но заморозки сковали лед крепко, и Мишка все также продолжал безучастно смотреть на свою подругу. Машка плакала во весь голос, звала Мишку – слезы струились по ее лицу, превращаясь на одежде в сосульки. Внезапно гигантская тень накрыла девочку, и громадная медвежья лапа, проломив лед, выхватила Мишку из полыньи, и медведица с сыном устремилась к сопке. Мишкина мама-медведица нашла сына. Отойдя от берега, медведица улеглась на снег, положила рядом с собой маленького Мишку и принялась вылизывать его, как будто это могло вернуть медвежонка к жизни. Плачущая Машка медленно пошла в их сторону, повторяя «Мишка, Мишка… миленький, вставай… Мишка… дружочек мой, вставай», поминутно останавливаясь в надежде, что вот – сейчас — Мишка вскочит, и они опять с ним побегут наперегонки, вздымая тучи снега. Во время остановок Маша безотчетно подкидывает руками снег в воздух. Но Мишка не подает признаков жизни, и, когда Машка подошла к медведице вплотную, Мишка все также лежал маленьким неподвижным мокрым комочком. Рыдающая Машка опустилась перед другом на колени, легла с медвежонком рядом и обняла его, словно надеясь своим теплом вернуть его к жизни. И почувствовала, как большой шершавый язык медведицы теперь вылизывает их обоих. Так, в обнимку со своим Мишкой девочка и заснула. Проснулась она от странного звука. Машка села, спросонья огляделась, но ни медведицы, ни Мишки уже не было. Звук шел с отмели. Подняв глаза, Машка увидела, как от приземлившегося на отмели вертолета к ней бегут две фигуры в желтых комбинезонах. Ее нашли. «Папочка прилетел…» — прошептала Маша.
