Поэт, прозаик, сценарист Владимир ХОХЛЕВ беседует с поэтом и прозаиком Еленой КРЮКОВОЙ о премьере книги стихотворений «ТИТАНИК»
— Елена, не секрет, что всегда существует тайна — как рождается произведение искусства. И все же. Как появился на свет ваш «Титаник»?
— Простой вопрос с очень сложным ответом. Или, наоборот, сложный вопрос… а ответ может быть очень простой.
У меня тексты, книги могут явиться вдруг, спонтанно — ради таких замыслов, что требуют немедленного воплощения, я могу бросить нечто запланированное. Но могут и долго накапливать потенциальную энергию. Вместе со мной проходить мой путь. А потом — раз! — и напором живой воды надавить на все шлюзы.
«Титаник» давно уже символ. Знак двадцатого века. Корабль затонул в апреле 1912 года. А через два года и Англия, и Германия, и Россия, и США, и Япония, и еще тридцать три страны утонули в крови. Началась Первая мировая война. В этом Атлантическом океане крови многим людям стало казаться, что земля — новая Атлантида, и скоро утонет вместе со всеми своими насельниками. А «Титаник» тоже был так рядом, близко… Многим чудилось: мир тонет, и спасения ждать неоткуда.
Я понимаю человека тех времен. Люди впервые встретились со столь грозной, всеобщей смертью. Казалось, такой войне, кровавой волной заливающей земной шар, нельзя было воспротивиться. Представьте: земля — корабль, и общая гибель-стихия захлестывает его… А недавняя трагедия «Титаника» была будто предвестием, пророчеством грядущих неисчислимых бедствий. Корабль столкнулся с айсбергом и утонул в океане, люди погибли, это большая боль! Но здесь есть яркая параллель. Корабль называли непотопляемым — и вдруг он тонет. Это был знак будущих трагедий века.
О Елене Крюковой:
Дело даже не в изумительной стилистике текстов Крюковой. Необычайно насыщенная метафоричность, плотность и в то же время удивительная прозрачность – это абсолютно иное видение мiра; не символическое, не метафорическое, хотя оно зримо включает в себя и эти компоненты. Речь стоит вести о метафизическом опознавании реальности, не плоской повседневности, а той Сверх-реальности, что просвечивает сквозь повседневность, под которой «хаос шевелится».
Юрий Попов, писатель
— Мне очень интересно, как же вы приблизились к этому образу. «Титаник» — это ведь не столько историческая тема, сколько мощный художественный образ. Что вы обнаружили такого в «Титанике» сегодня, что стали работать с этим образом? Какие увидели в нем параллели с нынешним днем?
— Хороший вопрос. И ответ будет многопластовый. Когда я думаю о том, сколько книг, картин, стихов, песен, спектаклей, фильмов появилось об историческом «Титанике», просто оторопь берет. Несчетно! И что же? Мне написать еще одну книгу «на тему»? Это событие начала двадцатого века так крепко запомнилось людям именно из-за своего безусловного трагизма — и, чем дальше течет время, тем грандиознее оно становится. И излучает, как ни странно, удивительный, притягательный, пронзительный свет: впрочем, как любая высокая трагедия. Свет этот сплетается с мраком смерти и образует такую странную диссонансную гармонию. Этот аккорд режет сердце, но и заставляет задуматься о судьбах мира и отдельного человека.
Вот и я увидела в этой гибели огромного корабля в холодном океане целый мир. Многоликий, многоплановый.
И один этот образ — гибнущий в океане «Титаник» — породил много образов!
«Титаник» — наша планета, что неуклонно летит в космической тьме и не знает, что с ней будет завтра: смертно все, и планеты тоже.
«Титаник» — наш недавний Советский Союз, трагически ушедший на дно истории.
«Титаник» — людская любовь, что тонет, порой не успев выплыть из гавани.
«Титаник» — наше незабвенное детство, что утонуло в пространстве-времени, и теперь нам осталось лишь вспоминать о нем.
«Титаник» — всякая судьба: мы все плывем в океане жизни, и мы можем столкнуться с невидимым айсбергом, и звать на помощь, услышит ли кто?
«Титаник» — Кувуклия в храме Гроба Господня в Иерусалиме, и все молятся: плыви еще, корабль! зажгись еще раз, Благодатный Огонь!
«Титаник» — Россия, она еще плывет, но завтра…
«Титаник» — сумасшедший карнавал, танцы на палубе до упаду, и все танцоры не ведают о роковой ночи, не видят последнего айсберга…
«Титаник» — звуки последней, самой желанной и насущной музыки, последний маленький оркестр, играющий людям в утешение знаменитый рэгтайм.
«Титаник» — если мысленно разрезать корабль, в его конструкции, расположении его палуб и подсобок можно увидеть анатомическое строение всего земного общества: вот бедняки — третий класс, вот кухни, гладильни, хранилища воды — второй класс, вот аристократия — плывет в первом классе, вот капитанский мостик, это власть, а там, далеко и глубоко внизу — трюм, кочегары… а на них-то весь ход могучего корабля и держится.
Не буду открывать все карты и рассказывать про все образы и сюжеты книги. Факт один: я попала к ним в плен — и не выбралась до тех пор, пока не сделала книгу. Или это книга создала меня. Новую меня. Уже не знаю.
Я писала «Титаник» после оперы «Грэйс», после композиции «Площадь» и поэмы «Одинокий голос». Карантин, уединение, работа. Это была такая своеобразная болдинская весна.
Когда я работала, меня не покидало чувство — это мой шаг в абсолютно новое пространство. Да, такое ясное и сильно чувство, что это книга делает тебя, а не ты книгу. А тебе только остается исполнять ее волю, за ней — уже существующей где-то, то ли в безднах океана, то ли в безднах неба — послушно записывать. Это было как молчаливый диктант. Я бы не сказала, что это было легко. Но невидимые крылья несли вперед.
О Елене Крюковой:
Елена Крюкова обращается и к истории, и к современности. Ее волнуют контрастные темы: религия, политика, эмиграция.
Автор пытается поднять событие до уровня мифологии, а сиюминутность – до уровня метафоры, символа-знака. Мост между мифом и ярко прописанными картинами реальности, жизни – вот творческое кредо писателя.
Ренэ Герра, славист, профессор Сорбонны и Университета в Ницце, Франция
— Я понял: ваш «Титаник», Елена, это многозначный образ: в нем, внутри, вся цивилизация, устройство человечества, символика неуклонного движения без возврата. И все-таки, про что, про кого вы говорите в книге? Про настоящий «Титаник», громадный корабль, и его пассажиров, или о чем-то ином?
— Знаете, Владимир, я прожила на моем «Титанике» и вправду не только как пассажир на корабле — а как живой человек на иной планете. И я наблюдала, живя на этой планете, изнутри, как же на самом деле живут люди, видела главные, узловые точки их бытия: вот роды на корабле, вот женщина молится перед фамильной иконой, вот свадьба — невесту сажают в шлюпку, спасают, а ветер рвет фату у нее с головы! Вот смерть. Вот память. Вот картины настоящего — и даже будущего. Вот любовь-страсть и любовь-разлука. Там, на моем «Титанике», я веду разговоры с моим отцом-художником, давно ушедшим в мир иной, и пляшу на палубе — на празднике почище бразильского карнавала. Это сгустки жизни, настоящая фантастика реального бытия…
Там и старость, и детство, и безумие юности… Там ход времен, само Время там — герой.
Там «Революция», «Сводки настоящего» и «Сводки будущего», там «Даты» и «Лазарет». Там появляются патриарх Иерусалимский и Данте, Веласкес и капитан Смит. И рядом с ними — люди из моей жизни: те, которых я знала и любила. Почти все время идет мой диалог с миром, и мир этот — да, «Титаник».
Там ряд стихов о музыке, о музыкантах, это мое, святое — я писала эти страницы не столько оттого, что хотела изобразить легендарный оркестр «Титаника» и прощальный рэгтайм, который они играли несчастным тонущим людям, чтобы утешить их, но потому, что я сама делаю, творю, леплю музыку — я пианистка и органистка, полжизни прожила в музыке, и то, что я музыкант, кстати, очень помогало мне прописывать всю симфоническую, партитурную ткань этой вещи — да, это симфония, полифония, и я писала эту музыку прямо из ее звучащей сердцевины. Мне посчастливилось.
Для меня это даже не текст, не словесная, буквенная вязь. Это какой-то древний палимпсест, по которому я заново пишу старый мир — своею кровью. Это нечто крупнее, шире сюжетного текста. Впрочем, всякий текст в идеале должен быть крупнее самого себя.
Я прошу прощения у тех людей, у тех читателей, кто в литературе хочет видеть понятный сюжет, вереницу событий подлинного «Титаника», стрелу времени происходящего там и тогда, описательность, попытку достоверности и все прочее, — словом, хотят в литературе видеть литературу. Мое же всегдашнее желание — выпрыгнуть из литературы в другое пространство, в другие небеса. Я это делала в «Титанике». Что получилось? Работа — перед вами.
О Елене Крюковой:
Читал Крюкову, и вдруг вспомнился “Андрей Рублев” Тарковского, его видение Страстей на снегу. Иные фрагменты неожиданно напомнили мифологию Блейка, его картины, его странных персонажей: Лоса, Уризена. У Елены Крюковой человек показан в ореоле бессмертного, если вспомнить определение “Степного волка” Гессе. Он предстает в живописном видении. Стиль Елены отличается необычной живописностью, так что ассоциация с Блейком-художником вполне объяснима. И написаны эти стихи пылающими красками. Крюкова творит свой миф.
Олег Ермаков, писатель
— Расскажите немного про язык, про языковые находки, вербальные неожиданности вашего «Титаника».
— О, трудно, согласитесь, автору стать сторонним наблюдателем! Но! Некие очевидные вещи я и сама вижу. Когда я работала над «Титаником», я удивительным образом вступила в странную творческую полосу — драгоценный русский язык будто распахнулся передо мной, распахнул не только свои новые двери, но и повел в лабиринты Ада и в соцветия Рая, в сень Райского Сада. Звукопись, внутренняя рифма, сюрпризные аллитерации, пространственные переклички, вспышки символики, репризы и лейтмотивы, а также лейтобразы — все это плоть и кровь моего «Титаника», из этого он слеплен, и я рада, что так получилось. Я ничего не боялась, когда писала. Ни величины стиха, ни сбоя ритмики, ни наслоений кадров, ни того, что в стихотворение запросто и нагло врывались живопись, музыка, архитектура, кино. Я работала и со стихом, и одновременно со всеми этими искусствами. Мне так нравилось.
— Для русского поэта тема «Титаника» — все-таки чужеземная тема. Были ли на борту корабля русские пассажиры? Каким образом вы связали — если связали — «Титаник» с Россией, с тайнами русской культуры, вы же человек русской культуры?
— Еще Пушкин отмечал великую способность русского человека перевоплощаться, жить судьбами других народов и других стран, ощущать воздух и прелесть чужой земли. Такова наша широкая душа. Благо это или проклятье? Мы до сих пор этого не знаем.
Я писала иноземный «Титаник», и получилось очень по-русски. С этим сакральным моментом переселения душ: я перевоплощалась, вселялась в тела, души и в судьбы тех, на борту корабля, погибших, а может, выживших людей, и в то же время я оставалась самою собой, русской женщиной, художницей, смело пишущей все это, запечатлевающей — наперекор времени и его приговору.
Стихи «Русь», народная (сочиненная мною!) песня «Радость моя», «Сошествие во Ад. Икона русской пассажирки», «Одним кадром» и целый выводок других — это моя апология Руси-России в пределах палубы «Титаника», внутри времени, в котором он остался. И это, как ни странно, все связано со стихами, назовем их так, «иноземными», собственно «Титаниковыми». Русское, русскость, наше самое святое — вы их увидите-услышите в разных фрагментах «Титаника», в разных вариациях танца жизни на его палубах. Я не думала об этом, когда работала; просто работала, и все. А сейчас я этим даже тихо горжусь. Это мое лицо в зеркале старинной каюты. Я, русская, Елена Крюкова, там тоже плыла.
А со мной плыли все наши родные, любимые, великие. Пушкин. Гоголь. Достоевский. Лев Толстой. Они молились за меня, когда я тонула, и спасли меня.
Эта вода… эта синяя, изумрудная, холодная, ледяная вода океана, в котором корабль утонул… Через эту атлантическую толщу я рассматриваю, вижу: пространство, время, историю, людей, жизни, надежды, отчаяние, себя… Детскую елку, троны царей, слезы вождей… Вижу всех нас! А корабль плывет! Вот это чувство, это видение — корабль плывет — не гибнет, а плывет — это было мне путеводной звездой, когда я работала. Время! Это поистине трагическая материя. Нам не обнять Время ни сердцем, ни мыслью, ни духом. Время обнимет только Бог. Мой «Титаник» — книга о времени. Я написала его — и по-новому, сильнее и безусловнее, полюбила время: и свое, и давно канувшее в вечность, и неведомое будущее.
Я писала трагедию, да, я писала смерть, да, но вместе с этим я писала и любовь. Любви в моем «Титанике» — через край. Хотя сейчас в искусстве, внутри культуры, часто ориентированной на распад, на рациональный холод и интеллектуальный лед, на «институции» и «концепции», которые на деле оказываются профанациями и симуляциями, любовь не в моде. Жизнь сердца непопулярна. Про чувство предпочитают молчать и даже забывать. А тем не менее, искусство — это чувство. По крайней мере, такова традиция русского искусства. В этом — еще одна моя неистребимая русскость перед лицом, вернее, перед безликостью культурного глобализма, если хотите.
Человек живет — и любит. Счастье ему. Кто живет без любви — мертв при жизни. Уже утонул. И «Титаника» не надо.
О Елене Крюковой:
О Елене Крюковой можно было бы сказать, что она творит на стыке живописи и саунд-драмы — если бы у этих видов искусства был стык. Крюкова находит соприкасающиеся стороны в том, что, на обыденный взгляд, разведено. Фрески и танец, вера и страсть в ее текстах сближаются, обмениваются репликами, вступают в многоголосый торжественный хор.
Валерия Пустовая, писатель, литературный критик
— Елена, вот вы раздумываете о времени. Кто только о нем не думает… Каждый человек думает о жизни, но и о смерти тоже. И, конечно, о жизненном пути, о его значимости, задачах — пути и своем, и человечества. На что ориентирован ваш «Титаник»? Куда он ведет читателя? Какова его сверхзадача?
— «Титаник» — книга о времени. И о памяти. И о забвении. И о том, как важно не только помнить, но и любить — через всю ненависть, злобу и мщение. Многие стихи «Титаника» писались как видения. Я люблю этот древний, библейский формат. Да ведь художник так и работает: он видит внутри себя, слышит внутренним слухом, и только потом воплощает. А сверхзадача книги — быть может, попытка настроить человека на видение времени. Пророчество, как и художество, рядом. Оно — в нас. Так же, как внутри нас — Бог и дьявол.
Одна из личных моих задач в «Титанике» была — уйти от накатанной лыжни, от привычного, от стереотипа, в то же время не утеряв связь с мировыми литературными формообразующими традициями. В каких-то фрагментах вещи мне, может быть, это сделать удалось.
— Елена, конечно, странный вопрос, но все же задам его: какой вы сами, автор, видите будущую жизнь вашей книги? Если видите? Или вы никогда не загадываете?
— О, Владимир… Я в тысячный раз вспоминаю эту античную пословицу: habent sua fata libelli, книги имеют свою судьбу. То, что «Титаник» выйдет в свет, я в этом не сомневаюсь. То, что он появится у вас, на портале Hohlev.ru, для меня уже огромная радость. Любой автор счастлив, когда его детище вылетает на простор. Но я и волнуюсь — не сказать боюсь, но понимаю, что книга стихотворений на одну тему, на один мегаобраз — это непривычное явление, все ждут либо отдельных стихов, либо традиционного сборника стихов, притом коротких, лирических… тут вспоминаю Анну Ахматову: «Все пишут длинно, а момент лирического волнения краток». Так вот, мои стихи в «Титанике» — это никоим образом не момент нежного лирического волнения, рождающего камерную музыку. Я ощущала мир и себя по-другому, когда работала. Я работала, еще раз подчеркну это, с партитурой, с фреской, с оперой, с симфонией, со Страстями наподобие Баховских, с какой-то неведомой Сикстиной, нежели со сборником лирических стихов.
И, над всей изображенной трагедией и наперекор ей, книга эта — радость! В ней есть сила жизни. Я изо всех сил, простите за тавтологию, вдохнула этот огонь внутрь этой вещи. Это вещь-трансформация, образ-трансфер. Ужасная гибель обратилась в творческий толчок огромной силы. Это могучее творческое начало — и в самом образе громадного корабля, и в волнах разрезаемого им океана, и в трагедии гибели, и в вечной жизни тех, кого мы через век вспоминаем. И посвящаем им наше искусство.
С Еленой Крюковой беседовал Владимир Хохлев
