Елена КРЮКОВА
Нижний Новгород
СТИХИ ВЕРЫ СУРГУТ
ИЗ РОМАНА «ИЕРУСАЛИМ»
***
Крест мой — черный крест. Укрась его зимою, как елку.
Воткни в сугроб. Я погляжу окрест.
Тьма непроглядная — руки мои осязают праздник земной,
и стоять недолго
Черной елкой, в крестовине боли,
светлейшею из невест.
Крест мой — он только мой. Я его не покину.
Мрак живых ладоней безлюден, беспрогляден и наг.
Вознесу молитву праотцам, Отцу и Сыну,
А Дух Свят — алмазным снегом: у врат полночных
на коленях, бедняк.
Ночь ног, пыль миров, волосы мои инеем схватит.
Голая, после прожитой жизни, вишу на кресте
И едва дышу, и уже не дышу, и до Воскресения хватит
Меня одной — голодному миру — куска огненной жизни
в седой пустоте.
Я чернею великой скорбью. Я вижу время.
Крепко жмурюсь: а вот это видеть нельзя.
Голой елкою, без бус и гирлянд, без медовых свечей,
я стою, лечу надо всеми,
Над пророчествами всеми своими
по дегтярному небу
слезным алмазом скользя.
Я всего лишь человечица, не ангелица,
Я всего лишь паломница в степь,
где планет плачет волчий полынный вой,
Где мой Бог сможет, распятый, уксусом,
как дамасским вином, упиться —
Всем избитым, в крови, бессмертием
наклонясь надо мною, живой.
***
Этот Ход мой, суровой Веры, по великой и бедной стране.
Это Ход мой, сквозь ущелья и шхеры, по отмели, по дну и на дне.
Что со мной приключится?
Сегодня ли, завтра — завяжи котому — лишь путь:
В глаза реки заглянуть, в колени земли башку уткнуть.
Все говорят, что ты сегодня — новье, ты, моя земля.
То жнивье, то былье, то белье улетает, метелью пыля.
А я все иду, вечная Вера, меня не подстрелишь из-за угла,
Я в застольное царство людей рыжей приблудной собакой вошла.
Грохот поезда! Бритвой времени пользуйся, а меня, бритый вор, не тронь:
Я сама себя раскрошу, направо-налево раздам, жадный хлебный огонь,
И угли мои, головни мои уже, сгибаясь, плача, едят из дрожащих рук:
А толпа пляшет, пьяна от песен горячих, и так близок Полярный Круг.
Я иду по стране, поджарая, тощая Вера, по худой песчаной земле.
Я иду в огне, по воде, где тучи полощутся,
то трезва как стеклышко, то навеселе.
Я все помню, я твержу сожженные буквы,
хлеб старухам дарю,
я традицию свято чту,
Я небесных прощальных ангелов четко зрю
сквозь кровавую линзу, за висельную версту.
Я иду, просто баба. А баба, ребята, се не человек!
Баба, это же просто курица-ряба, слеза из-под мужицких век,
Я иду уж не меж людей, а над миром, над городом, над толпою, над
Жгучей памятью, над самой собою, над звездами, что виноградом висят,
Красной — с виселиц! — винной ягодой!
над пургой, заметающей храм,
где стреляли — во злобе и ярости — в грудь — так скоро забытым Царям!..
над железной повозкой, с красным крестом трясущейся то вперед, а чаще — назад,
да над Приснодевою, сущею Богородицей — в смарагдах зрячих оклад…
Над зимней площадью, красной бешеной лошадью,
над колпаками-бубнами скоморохов иных, певцов,
Над секирами, судьбами срубленными новых, страшных ликом стрельцов,
И кричу им, шепчу им: милые! братья! слышите ли! люблю! —
А в ответ мне одно: за могилою… во успении… во хмелю…
А со всех сторон, в грудь и в спину, заполошно кричат: «Собака! Уйди!»
Я иду. Я на ветру не простыну. Укроют, обнимут дожди.
И снега укутают. Песцовой этакой шубы и не нашивал никто на земле.
И молитвы такой ничьи бедные губы не твердили в адамантовой мгле.
А куда я иду? За какою жалью-надобой, там-вдали-за-рекою,
за небесной милостью, за
Край света, за ясной тоскою, за монетами — на глаза?
…это Ход мой, сиротский поход мой, одинокий, за гранью-чертой —
Нежным знаменьем, зрячим оком одинокой Веры святой.
***
Восстани, что ж ты спиши, душе моя ты, душе!
Воды зачерпни — вся жизнь отразится в Звездном Ковше.
Я ночью, на лубяном вокзале, на жесткой лавке спала —
И вдруг пробудилась, и заплакала, оплыла, свеча на краю стола.
Свеча в пустой банке консервной… а я, как дитя, все жду,
Все жду подарка, как Бога, — ой, нет, Бога-подарка, на льду-холоду!
Васильками лед искрит… на зуб попробовать… зимы кусок откушу —
Вот и сыта… и напиться — впрок на свете нажиться — губами припасть к Ковшу…
А как жизнь жила? Не воспомню! В катанках, чунях, чулках,
В стряпне, в голодухе, в краснофлажных ветрах, в штопаных, утаенных грехах,
А тут время сжалось, в кулаке голубенком пищит, сизый пепел и прах, —
И голос высоко в небесах слышу: конец скоро, суд при дверях!
Руку ко рту прижала. Рыданьем давлюсь. Ворочается вокзал
На жесткой стальной подушонке. Как верить, мне никто не сказал.
Как это — персть, Благую Весть, ко грешному лбу подносить
И будто солить себя, благословить, вязать нательный на нить
Этот крест дорог, этот крест путей, распятье серебряных рельс,
И я горько восплакала, чую, чугунных времен в обрез,
И с лавки железной встала, и вижу: мрачно стоит за мной
Смерть моя — в платке моем шерстяном, с косой за спиной.
— Ты, смерть, ты слишком рано явилась, уйди!
Я мир люблю. Я сплю с ним, святым, на груди.
А ты? Что глядишь пропастями пустых, угрюмых глазниц?
Я все равно не упаду пред тобою ниц!
Я грешница, смерть! Мне — мои грехи отмолить, разбивая лоб,
Во всех церквах, горьких, как сныть, без сна, пьянея, взахлеб!
Уйди! Колеса стучат, и вдоль перрона бегу в мой железный дом —
Ушло тепло, разбито стекло, гудок, и грохочет гром!
А смерть смеется всеми зубами, оскал у людей на виду:
— Какая горячая… что тебе пламя!.. нет, я от тебя не уйду.
Я тюремщица, надзирательша, я сторожиха твоя —
Проси не проси, а пойду за тобой, по рельсам, по вьюге белья,
По жесткой стерне, по жнивью в огне, по камню больших городов —
И можешь мне врать, что ты молода, что не искупила грехов!
Плевать мне на все грехи твои. На запах сырой пустоты.
А злата и серебра нет у тебя — ничем не откупишься ты.
Ты мнила — пустишься в дальний путь, и удерешь от меня?..
И ноги уже — не протянуть… и нет панихиде — огня…
А все так близко… небесный плот… ты думала, рыба-жизнь
На леске горит?!.. на червя клюет?.. ловись без конца, ловись?..
Я смерть, не бойся, я — матерь Тьмы — послана Богом тебе:
Ты мыслишь — зло, а я ведь добро, я вышита по судьбе
И кровью, и гладью, золотным шитьем,
Счастливым навечным сном…
Что, дура, ревешь?.. от меня не уйдешь… ни сейчас, ни потом…
— О милая смерть, я тебя молю, пропади, скройся ты с глаз,
Я даже потом тебя полюблю, но только уйди сейчас!
Я Бога жду. Он еще не пришел. Он там, за вокзальным углом,
Дыханьем греет руки Себе, мороз загребает веслом.
Еще не вкусила я сладко, сполна сужденную мне судьбу.
Еще не готова я — дева, одна — лежать в богатом гробу!
Так мы стояли друг против друга. Я и смерть моя.
И старик разлепил глаза на лавке, и проснулась моя семья,
Мой великий люд, мой гул и гуд, мой Пасхальный, каторжный труд, —
Весь проснулся, весь встрепенулся, — даром знал он, что все умрут!
Но какие счастливые, светлые лики! Ах, народ мой, иконы для
Твои руки, и нимбы, и слезы, и крики, под ногами твоя земля!
И никто, да, никто часа не знал, пока проходили века.
И никто под выстрелом не упал, обливая кровью снега.
И метелью наследных кружев не бинтовала я страшных ран —
И меня на поминках не угощал кутьей ты, мой друже,
северный ветер, пьян…
И сказала мне смерть:
— Умереть не посметь тебе нынче, царица зимы.
А настанет день — и наляжет тень — и обнимемся крепко мы.
Ты сегодня гуляй. Волю пей через край. Всех в лицо ты запоминай —
Ведь настанет срок, и шагнешь за порог, и тебе улыбнется Рай.
Спит под яблоней Змей. Там вместо людей —
Серафимы. И счастье — навек.
Жизнь окончена. С подносов седых площадей
Ты скатилась яблоком в снег.
***
Я жила на белом свете вольном, грешная,
Да меня все обступала тьма кромешная.
Как убили злые люди тело мое белое,
С миром милым и проститься не успела я.
А Господь увидел, как лежу в крови, в дыму,
С неба ангелов двух послал, мне, а больше никому.
Как под руки белые подхватили меня ангелы,
Мои милые-любимые, мои ангелы-архангелы.
Как на облака меня они светло восхитили,
Чтобы причастилась я Божией обители.
Один ангел денный, другой ангел нощный,
Один слишком нежный, другой грозный-мощный,
По облакам водили-водили душу мою грешную,
Бессловесную, небесную, безгрешную, безбрежную,
День проходит, ночь проходит, белые крыла, черные крыла,
А я все мимо Рая Господня шла да шла,
Все мимо да мимо, и вопрошают ангелы меня:
«Что ж ты, душенька, не востребуешь Райского свет-огня?
А мы тогда тебя низведем да во самый Ад,
Да только оттуда нету дороги назад!»
И глядеть на вечныя муки ангелы меня повели,
На вечные страданья да людей со всея земли,
И ходила я голая-босая да по острым камням,
По чужим мытарствам, по колючим царствам,
по болотным огням,
Только воспоминала пенье Райских зазнайских, ярких птиц,
Только воспоминала чистый свет к небу закинутых лиц,
И сказала я ангелам-архангелам: а греха-то в мире ведь и нет!
А есть одна Любовь, ее речной да жемчужный свет.
Люди убивают друг друга — зачем, зачем?
Люди, дарите ваши руки и губы всем, всем, всем!
Люди, бросьте ненависть! Сожгите ее в печи!
Живи, человек, о любви кричи! А перед смертью — молчи…
Ах, ангелы! Обратно на землю ведите меня!
Ангел денный, ангел нощный, на исходе небесного дня
Каюсь я во всех грехах тяжких, и превыше всего каюсь в том,
Что мало и плохо людей любила в мире святом!
А теперь вы меня оживите, ангелы, для любви.
Ангелы… ну что вам стоит… шепните мне, мертвой:
люби… живи…
Да только ангелы-архангелы молчали,
Под руки меня, босую, по камням острым провожали,
Ангел денный, ангел нощный, два моих проклятия,
Один мое Небо, другой мое Распятие.
***
Жадно схлестнутся над жаркой, сухою землей ветра.
Один царь другому злобно, на весь мир крикнет: пора!
Железные копья туда и сюда полетят.
И не будет дороги вперед. И не будет дороги назад.
Зачем же на свете между людьми любовь жила?
Скиталась, бродила, без роду-племени, без угла,
Без черствого, в голод, с кровью и со слезами, куска,
Когда вокруг пламена до небес восстают, и дотла сгорает тоска.
Копья летят, и земля сшитый из людей снимает наряд,
И Ангелы над землею встают скорбные, в ряд,
Они землю уже хоронят,
да один безумный Ангел на все небеса кричит:
«Она еще поживет! Она постонет еще, поскрипит,
деревянной ногой постучит!»
Схлестнутся молнии. Вспыхнет огонь в небесах.
Застынет Господь у Страшных Врат на часах.
И ярче воссияет бирюзовый крап,
Небесный мой Град Иерусалим,
И ты, бедный, грешный Господень раб,
ни в жизнь не узнаешь, что делать с ним.
***
Конец Мира. Это значит: Конец Земли.
Вот и кончено бесконечное бытие.
Железная саранча полетит из расщелины, и в снежной пыли
На морозе под ветром забьется чужое белье.
Все исподнее вывернут. Всяк будет нищ и наг.
Всяк в другого будет глядеться, как в зеркала.
Ты царь? а пошто в зеркале ты бедняк?
Не начать сначала. Всеобщая жизнь прошла.
И настает одна, на весь мир, всеобщая смерть,
И не только мы, но малая птица в холодной ночи
Все поет, поет о том, о чем нам не посметь,
И прошу: крылатая, не пой до конца, молчи, замолчи.
И к лицу моему кривое зеркало поднесут,
И не узнаю себя — череп, зубы, глазницы, скелет.
И, сверкая и грохоча, из земли воздымется Страшный Суд,
А в громадном свитке небес о Земле уже и помину нет.
***
Она поет. Она просто поет.
У нее сильный голос. Она певчий плот.
Она певучий корабль. Она пьяный матрос.
Она горит всеми красками радужных слез.
Она только голос. Она только свет.
Она тонкий волос и острый стилет.
Она только небо, странно, оно звучит,
И те, кто в нем не был, плачут навзрыд.
Она просто песня. И больше ничего.
Она просто вестник. Питье и ество.
Голос трепещет. Голос чудит.
Голос, он вещий. Он глазами глядит.
Песня! ты лейся. Песня, лети.
…кровью упейся, встань на пути,
Встань на угли босою пятой,
Ты, убийца песни простой.
Это времен неуклонный ход.
Это на колени встает народ.
Это с колен встает народ.
…она поет. Она просто поет.
***
Черный ворон, да ты, черный друг, не вейся…
Я однажды человека взяла и убила.
И не крикнешь бегущей крови: стой! больше не лейся!
Слишком больно бьется под кожей живая жила.
Довелось и мне поиграть в игрушки со смертью.
Ах, зачем Ты, Боже, показал мне нагую земную муку?!
Люди, мою стыдную рану трогать не смейте!
Люди… лучше йодом дождей залейте…
перевяжите речной излукой…
Люди, вы над Богом моим смеетесь во всю хриплую глотку:
Мол, все это имбирь в сахарной пудре, небесные сласти!..
А на поминках — не молитва, а холодец-водка-селедка.
А живым — метельный лай заполярной власти.
В лешей тундре, безымянный, отец мой… взахлеб собака
Лаяла… оскал охранника… теплый приклад двустволки…
Смерть не молитва. Не пламя иконы из мрака.
Смерть — красные, бешеные глаза старого волка.
А я об отце моем еще не спела песню,
О бандите и хулигане, шептала мне мать,
рыбаке и придурке,
Что пророчил, пьяный вусмерть:
«Умри, мой народ, и воскресни!»,
Что со мной, своей дочкой земной,
играл в тюремные, зимние жмурки…
О… сгорят времена… папиросой отца…
когда стану царственною старухой,
Великой старухой, грандиозной, горькой, гранитной, грузной, —
Я спою о тебе, отец мой, колючий венец мой,
для тайного слуха,
Для вина поминок, для поземки простынок, чтобы не было грустно.
Жить! только жить!.. плошки мыть!.. водку пить!.. убийцей ли, вором…
Жизнь ли, гибель… ах вы, близнецы… Сиам проклятый… опять вас двое…
Что ты вьешься, Люцифер, землемер, небесный ковер, черный ворон…
Да над вьюжной моей, сумасшедшею головою…
***
Ты меня убила. Ты возревновала.
Ты жестоко, страшно позавидовала мне:
Что не ты, а я другого целовала —
Не устами — сердцем: птицею в огне.
Долго ты готовилась. Даже и молилась.
Ладила веревку… точила смертный нож…
Ну, давай, убей меня, подруга. Сделай милость:
От сумы, от тюрьмы и тьмы — не уйдешь.
Вот и свечерело. Постирала рясу.
Возвела глаза на иконописный дым —
На кольчугу скани, на рубины-стразы,
На нежнейшую ликом, Честнейшую Херувим.
А никто не верит. Времячко иное.
Бездною безверье зверие глядит.
Ты, моя убийца, нынче будь со мною —
Не ревнуй напрасно, не таи обид.
Тебя привечаю. Наливаю чаю.
Кто тебе такая на седой земле?..
Бедная расстрига, певчая-шальная,
Ряса черным ветром — в поземке, во мгле.
Не ревнуй к любови! Реки пьяной крови
Протекают мимо наших губ и глаз.
Где твоя веревка? Нож наизготове?
Молюсь перед смертью — будто в первый раз.
Что же ты рыдаешь, меня не убиваешь,
Что прощенья просишь, не встаешь с колен,
Что слезами жаркими ярость заливаешь,
Что бормочешь тихо: все прах и тлен…
Не скажу ни слова. К смерти я готова.
Ряса моя чистая. И душа чиста.
Кто меня любил — пусть полюбит снова.
Обольет слезами подножие Креста.
Тяжко в жизни Вере. Не откроют двери.
Закрывают ставни… сердце — на замок…
Люди, вы же люди. Люди, вы не звери.
Люди мои, в каждом — одинокий Бог.
Тоже человек Он! Больно ему, туго!
Умирать не хочет! Лысая гора!..
…ты моя убийца. Ты моя подруга.
Ты же, Богородица, плачешь до утра.
***
Я помогу тебе бежать. Я лестницу свяжу
Из рваных простыней. Ее — руками подержу
В окне, пока ты из окна — как бы паук!.. — по ней…
А с факелами уж бегут… О… тысяча огней…
Быстрее лезь!.. я не хочу глядеть: тебя убьет
Твой враг. Твоя коса тебя между лопаток бьет.
Богато ты одет: хитон смарагдами расшит…
Рот поцелуями спален… лоб — думами изрыт…
Видал ты виды… прыгай вниз!.. твои враги пришли!..
Пускай они убьют меня. Здесь близко от земли.
Я уцепилась за карниз… я на тебя смотрю…
Ты золотой, летящий лист… тебя — благодарю…
Ну, что вы пялитесь, да, вы, — солдаты за обол?!..
Ушел, не дав вам головы. Ушел мужик! Ушел!
Ушел! Убёг! Вон! По снегам! Через заборы все!
И вышки все! Через собак! Их вой — во всей красе!
Через трассирующих пуль огнистые ручьи!
И черный, до зубов, патруль вооруженный!
…И
Через поёмные луга, через буреполом —
И ругань поварихи над нечищеным котлом
Тюремным, где свекла-морква, очистки и мазут —
Где матерь-воля сожжена, а смерть — не довезут
В телеге… лишь морковь-картовь… — через такую тьму,
Где фонарями — только кровь горит, смеясь, в дыму!
Где ветром скалится барак! Где ест мальчонка грязь!
Где проклинает нищ и наг вождей великих власть…
И на свободе он уже — на счастье он уже —
На облачном, заречном том, небесном рубеже…
Ушел от вас! И весь тут сказ. Солдат, меня вяжи!
Как я пятой — под пулей — в пляс — врун, правду расскажи.
***
Вся животина все дрожащее зверье и птичье
На человека хочет поменять обличье
Все отчаянное мое зверьё и птичьё
Клекочет рычит-стонет уснет впадет в забытьё
О голуби сизые фениксы кто вы безвестные
Не голуби мы а ангелы небесные
Мы ангелы мы твои архангелы-сироты
Очи наши бездонные твоей лопатой вырыты
Живые куда вы летали легкие-любимые
В каких небесах распахивали крылья голубиные
Летали мы девушка на прощенье-прощание
На вечной жизни небесное обещание
Твоя душа с телом однажды расстанется
С руками-ногами простится
в глаза как в зеркало глянется
Поднимем тогда на небо мы душу крылатую
И сверху глянет она на тело избитое распятое
Приведем душу ко дворцу Небесному Граду
А она плачет не требует награды
Приведем душу во Ад где в котлах масло варится
А грешники на сковородах адских стенают-жарятся
Отвернется душа не нужен ей Ад
Крикнет нам ангелам несите меня назад
А назад нельзя из Ерусалима Града Небеснаго
Из света звезднаго дня воскреснаго
Приведем тогда душу ко гробу где тело спит в земле
А черви едят его во сырой во мгле
И воскричит душа моя погодите меня черви точить
Я еще хочу молиться еще хочу любить
Отпустите меня к людям на людей поглядеть
Я стану людям новые песни петь
О том, чтобы они зверей птиц да рыб берегли
На самом краю неба и на краю земли
Потому что живое оно живо и лонись и надысь
Животина не может Богу молиться а ты молись
***
Мир — не покойник, которого надо обмыть,
Мир — не смертельно больной, и нельзя прикасаться к одежде;
Мир — он тянется, длится, вьется, как нить,
А клубок заново не смотать, чтобы сделалось все, как прежде.
Заболел ты? При смерти? Так я о тебе помолюсь.
Помолюсь так, что не пристанет ни язва, ни мор, ни проказа.
Это служба моя такая: мыло, банный веник и дуст,
Хлорка, известь и щелок, и навек погибает зараза.
…Мир, ты врешь все. Ты болен! И я твой врач.
Я лечу тебя этими страшными, жгуче простыми словами:
Отче наш, и Богородице Дево, хоть плачь,
И Сорокоуст, и вот Он, крылатый, в метели идет между вами.
Ну, зови же скорее, бедный, болезный, к себе меня,
И прибегу, задыхаясь, глазами светясь, путаясь в рясе —
Я успею до твоего погребенья, до этой тяжелой вспышки огня,
До хоровода воплей, до рук в умирающем плясе.
А я-то, я-то!.. мнила, ты вечно, Мир, будешь жить!
А ты, дурачок мой, безволосый смычок, из жизни не извлечешь ни звука.
И, увидев меня, последней Вере ты жалко выхрипнешь: «Пить».
И последней Любви протянешь дрожащую руку.
Только я на колени встану у последней койки твоей,
В последнем твоем полевом госпитале, пахнет потом и кровью,
Последняя твоя сестра, красный крест, меж последних твоих людей,
Последнюю воду в кружке поднося ко рту твоему, к изголовью.
***
— Птиченька, моя дивная жар-птиченька,
Куда рванулась из рук моих ласковых, сестриченька?
Жарком таежным в моих руках все билась,
А нынче в орлана заморскаго влюбилась?
Перья твои солнечные пуще гиацинта горят,
Уж не я ли чистила-лелеяла твой яркий наряд!
Ослепила ты собою все мои небеса,
А в руках моих, любовь, побыла всего полчаса…
— Ах, моя душа, пусти, едва дыша!
Любовь-то в клетке не стоит ни гроша.
А ты, душа, ничего не знаешь про меня:
Я-то птица Феникс, всегда рождаюсь из огня!
А полечу я в небеса ко Спасителю Богу нашему,
Долечу в небесах до самаго Суда Страшнаго,
Прилечу ко Богу Господу, сяду Ему на плечо,
Клювом золотым Его поцелую горячо…
— Птиченька моя, да ты ж моя живая душа и есть!
Всякое жар-перо в тебе могу перечесть.
Тебя, жаркая моя, как по нотам пою:
А ты всю жизнь рядышком пела судьбу мою!
Куда же ты, светлая, от меня летишь?
Зачем ты, приветная, меня не простишь?
— Лечу я, хозяйка моя бедная, во Град Небесный Иерусалим,
А во Граде том Небесном курится Божий дым,
А во Граде том Небесном Божьи птицы поют,
Во свой небесный хор меня манят, зовут!
А во Граде том Небесном Спаситель на троне сидит,
На троне сидит, на землю во слезах глядит.
Головенку задери, Спасителю помолись:
«Спаси мою душу! Спаси мою жизнь!»
— Да разве ж я, птиченька, усердно не молюсь?
Да разве ж я, птиченька, слезами не льюсь?
Да я в тот Небесный Иерусалим пешком бы ушла,
Лишь бы с Господом посидеть хоть на краешке стола!..
— А Он тебе скажет, хозяйка: неси молча свой крест!
А Он Царем Мира глянет с небес окрест,
А ты припади к Его стопам, поцелуй Ему ноги да обними,
И Он поцелует тебя одну между всеми людьми.
Все крест несут, умирают на войне, погибают от птичьего клекота,
Придет Страшный Суд, а ты неси свой крест да без ропота,
А Град Небесный пусть сияет, заоблачный, над забытой тобой,
А ты неси свой крест, не плачь, улыбайся, умирай, песню пой.
***
Я стояла пред каменным этим столом, не соврать, стояла.
И скатерка свисала до полу снежным саваном, одеялом
Истонченным, ребячьим, века назад отцовой папиросой прожженным, —
Камчатной, фарфоровой жизнью,
чугуном и жидкой сталью сожженной.
Я стояла пред этим святым столом, себя спрашивала: верить? не верить? —
Все мы лишь Божьи слуги, лишь на побегушках веселая челядь,
Так-то лучше: Царей казнят, а мы встанем в ряд, и ничего нам не будет, —
Мы не боги, мы так, при дороге, мы беглые люди.
Я стояла… а Хозяин на меня вдруг как покосится!
И я задрожала, бормочу: Господи, мне все это снится —
Вон, живы отец мой и мать, вон друзья мои, а их убили,
Вон лица любимых, погребенных давно в лютой серебряной пыли!..
А они тут все, за столом Твоим, великий мой Боже.
Ты к Причастию нас созвал, и пришли напролом, —
а слишком поздно, может?..
Наготовлено нами на кухне железной рыбы, стального мяса…
И все врем мы сами себе, что не знаем часа!
Так зачем Ты рабочей рукой, как клещами,
сцепляешь со сладкой кровью бутылку?!
Зачем кричишь мне: «На выход! С вещами!» —
и в руках Своих меня трешь обмылком?
Зачем отщипнул кроху от площади, от зимнего каравая,
И тычешь мне в руки, и плачешь: «Душа твоя, она живая, живая!»
У Тебя на небесах все живы, я давно это знаю.
Хоть перережь все жилы — а смерть, она мне неродная.
За ночь одну до Распятия Ты сказал нам:
вкусите Меня, выпейте, растащите
На крошки, на пуговицы, на глотки, на хрипы, на теста комки,
на знамена с кистями, на рьяные песни,
на красные пьяные нити…
Из жизни Моей, Ты сказал, вы себе тысячу жизней сошьете.
Над жизнью Моей, Ты сказал, вы, истошно крича,
умрете в любви и полете!
Так что ты стоишь, девчонка?.. Давай!.. налетай!.. боли полная чашка!
И вымазана вольным вином невинной вьюги рубашка!
И хлеб теплый еще… откуси… вдохни…
…запах рубахи отцовой.
Запах варенья матери в медном тазу. Запах соломы, половы.
Запах меда и рыбы печеной. Тайная Вечеря длится.
А на краю стола в клетке нахохлился Феникс, зимняя птица.
И Ты, Господь, смеясь, открыл золоченую дверцу клетки.
И Ты сказал: лети, птица Феникс, шалава, шутиха, кокетка!
Лети, шматок золотого огня, попугай, правду лишь говорящий,
В мир Божий, ни на что не похожий,
слепящий, грешный, святой, настоящий.
И я причастилась. Вином запила благодать зимнего хлеба.
И мать моя мертвая, и мой отец причастились зимнего неба.
И люди все за столом каменным, земляным причастились
Тела Господня и Божией Крови,
Вкушая хлеб, выпивая вино, забывая друг друга давно,
засыпая на полуслове.
***
Ничего, ничего, я шепчу себе, ничего, мы еще поживем.
До того, до того, до того, как однажды умрем.
На чело, на чело положите немой поцелуй.
Ничего, ничего, это снег, лепет его в ночи перевитых струй.
Никогда, никогда, никогда я больше не буду такой —
Молодой, кровь с молоком, стоящей над ледяною рекой
В этой шубе волчьей,
В чужом кудрявом табачном дыму,
Около печи холодной, молча, в родном рыдальном дому.
Мир — родильный дом,
Мы рождаемся заново всякий раз.
Бог глядит нам в слепые прорези
прижмурённых от лисьего визга глаз.
Не забудь, не забудь, я шепчу себе, тот, под березой,
во мху синего инея
ржавый замок,
Что целовала ты на бессмертном морозе,
Под собой не чувствуя ног.
Подожди! Подожди! я кричу. Свечу зажги! Надвигается рать!
Не гляди, не гляди, не видать ни зги, как буду я умирать!
Да не буду, конечно, нет, врет богослов, я останусь жить —
В этой белой палате, во вьюге бинтов,
Мне здесь голову не сложить.
Ты не верь, не верь, если скажут тебе, что меня больше нет.
Просто выйди и закрой дверь. Выйди и выключи свет.
Ничего, ничего, так шепчу себе, я ведь просто храм на Крови —
Мы еще поживем, мы еще поцелуем
на страшном морозе
стальной окоем —
в Вере, в Радости и в Любви.
…ты еще помолись, поплачь, я с тобой вдвоем,
Ты еще поживи, поживи.
Об авторе:
Елена Крюкова родилась в Самаре. Прозаик, поэт. Член Союза писателей России с 1991 года. Профессиональный музыкант (фортепиано, орган, Московская консерватория, 1980). Окончила Литературный институт им. Горького (1989), семинар А. В. Жигулина (поэзия).
Автор издательств: Za-Za Verlag (Дюссельдорф), «Эксмо», «Время», «Вече» (Москва), «Книги», «Дятловы горы» (Нижний Новгород), Ridero (Екатеринбург)
Печатается в журналах: «Нева», «Дружба народов», «День и Ночь», Za-Za, «Бельские просторы», «Юность», «Север» и др.
Книги последнего времени:
«Евразия» https://za-za.net/books/evraziya-roman/
https://ridero.ru/books/evraziya/
«Солдат и Царь» 2 тома https://ridero.ru/books/soldat_i_car/
https://ridero.ru/books/soldat_i_car_1/
«Побег» https://ridero.ru/books/pobeg/
«Земля» (новая) https://ridero.ru/books/zemlya_3/
«Хоспис» (новая) https://ridero.ru/books/khospis/
