Максим ЗАМШЕВ

Москва

* * *
Булочная работала до восьми.
Предлагали кофе, к нему ромбабы.
Принеси меня обратно и вознеси.
И тогда бы я бы….. тогда бы я бы….
А кассирше было семнадцать лет,
У неё жених в химвойсках, и это
Заставляло меня не смотреть на свет
И давиться кофе…. Не помню, Светой
Или Аллой её называла мать.
Я давал ей рупь, дожидался сдачи,
Надо было что-нибудь ей сказать,
Но в другом районе жила удача.
Этой булочной нет, да и дом исчез,
И страна пропала, где юность комом,
Где сердца проверяли всегда на вес,
Каждый раз удивляясь, что невесомы.
Принеси меня обратно и вознеси
Не на крест, а на дерево, в листьях – сила.
Булочная работала до восьми,
Больше ничего не происходило.

* * *
Из казарм доносилась побудка,
У троллейбуса вымерзло дно.
Очень холодно было и жутко,
Безнадёжно раскрылось окно,
Понимая, что некому мёрзнуть,
Что мороз не сильнее огня,
Что небесную азбуку Морзе
Расшифруют теперь без меня.
Очумелые тёти и дяди
Затевали рискованный флирт.
Пировали в подвале бродяги,
Разливая кладбищенский спирт.

Ничего от слезы не промокло,
Но морщин перепуталась вязь.
Лишь собаки дышали на стёкла,
На свои отраженья дивясь.
Я пропал в этом дне, растворился,
Даже пятнышка нет на стене.
Не хотел я, чтоб он повторился,
А теперь он смеётся во мне.
Не изжить молодые потуги,
И болезненный трепет земли.
Постарели друзья и подруги,
Псы подохли, солдаты ушли,
За границу подались соседи,
Что горело — сгорело дотла.
Ты сказала, что утром приедешь,
Я всё думаю, вдруг сорвала?

* * *
Я привыкаю праздновать без тебя
Праздники, полные лиц навсегда счастливых.
Я привыкаю праздновать не любя,
Я привыкаю праздновать торопливо.
Лишь бы скорей закончился красный день,
Красный от крови памяти и разлуки.
Я привыкаю праздновать чью-то тень,
Что появляется в доме моём от скуки.
Где-то салют рассыпается не для нас,
Горе торчит, как неправильный гвоздь, наружу.
И фонаря неприлично огромный глаз
Смотрит внимательно и вынимает душу.
Что ты уставился? Всё как обычно! Хлоп!
Это шампанское просится прочь из тары.
Старая жизнь умещается в гардероб,
Новая жизнь не приходит на место старой.
Я привыкаю праздновать невпопад
В комнате, что повернулась ко мне спиною,
А календарь прошлогодний чему-то рад,
Он ведь не знает, что станет потом со мною,
Он ведь не знает, что край для того и край,
Чтоб за него зайти, чтоб сказать: не струшу.
Если меня ты помнишь, не разрешай
Мне тебя помнить. И я всё равно нарушу…

* * *
На Литейном голуби подобрели,
К воробьям немножечко подостыли.
А в цирюльнях морщатся брадобреи,
Так чужие волосы им постыли.
Жизнь моя всё крутится как монетка,
Не всегда здесь ровные мостовые,
Дунешь и покатится прямо в Невский,
А на Невском дяденьки ходят злые.
Как пластинка молодость заедает,
Слишком тонким выдалось то свеченье,
Водку кислой горечью заедает
Друг мой, не поверивший в воскресенье.
На Литейном голуби те ли, те ли?
Что с руки кормила ты так беспечно.
Улетели, милые, улетели,
Счастье, как поэзия, быстротечно.
Дедушки и бабушки на скамеечках
Ждут, чтоб наше прошлое им вернули.
Безнадёжность спуталась с бесконечностью…
На Литейном голуби … гули- гули..

* * *
Хочется в Италию. Почему?
Потому что русские любят петь,
Мне в Пьемонте нравится, а ему
Лучше на Сицилии жить и млеть.

Уплыву по Тибру я в Древний Рим,
Ты меня попробуй-ка отлови.
А когда окажется, что горим
Спрячусь в виноградниках от любви.

Хочется в Италию, в тот Милан
Где в кафе кричала ты: — Кофе мне.
Несмотря на санкции и обман,
Если есть где истина, то в вине.

Блок любил Италию, я люблю
Бродский хочет праздновать что-нибудь,
Пусть большое плаванье кораблю,
У гондолы маленькой узкий путь.

Пусть кричат, что выскочка я и хлюст,
Только в этих окриках слышу фальшь.
Зимы там бесснежные – это плюс.
Кто-то бросил яблоко на асфальт.

* * *
Лучшие дни начинались с разлуки,
С простыни грязной, с ужасной попойки,
Лучшие дни начинались от скуки,
С этой скрипучей продавленной койки.
Горн пионерский звучит одиноко,
Как же ему надоела побудка!
Смерть за предательство, око за око,
Лучшие дни начинались так жутко.
К новой зиме подготовлены лыжи,
Где-то намечено снежное действо,
Я о тебе и не думал, ты слышишь?
Я о тебе не мечтал, не надейся.
Я загляделся в шампанские брызги,
Вместе с нолём утащил единицу,
Я погружался в опасные риски,
Ты захотела со мной погрузиться.
Дайвинг – занятье не для слабонервных,
Лучшие дни начинались для сильных.
Был для тебя я первейшим из первых,
Был для тебя самым стильным из стильных!
Только забыли мы выплыть, подруга,
Вроде, замешкались самую малость.
Так безнадёжно любили друг друга…
Даже кругов на воде не осталось…

* * *
Мы в Париж на рассвете прибудем,
Ты мне сладко шепнёшь: — Не спеши!
Будет нервно повизгивать пудель
В нашу честь на бульваре Клиши.
Пусть твой блеск отражается в речке,
Что глотает великий обман.
Я свои запоздалые речи
Растворю на бульваре Осман.
А любовь, пролетая над крышей,
Где пускались с тобою в мы в пляс,
В небесах удивлённо напишет,
Что заметила в зеркале нас.

* * *
Трудно погружаясь пустоту,
стань непогрешимым для искусства,
будет кофе в аэропорту
в этот раз особенно невкусным.

Будет плакать шелковый поэт
в сетевом прогорклом антураже,
оттого, что в жизни больше нет
ничего, о чем в стихах он скажет.

На табло чужие города
светятся до бесконечной боли,
самолетов долгие стада
некому пасти на летном поле,

Грустно им, ведь мир смертельно мал,
и не разорвать его оковы.
Женский взгляд споткнулся и упал,
так и не добравшись до мужского.

* * *
Осеннее моё перерожденье
На этот раз попало на октябрь.
И в листьев каждодневное раденье
Я погружаю руки до локтя.
Дыхание, увы, не стало лёгким,
В суде лежит не читанный вердикт.
Октябрьский воздух застревает в лёгких,
Чтоб осень навсегда в них утвердить.
Но я то знаю, скоро снег красивый
Меня настроит на высокий слог,
И я опять увижу ту Россию,
Какой её всерьёз задумал Бог.

***
Всю жизнь прожив на острие ножа,
Мы в соль не превратились, ну и ладно.
А ранняя весна всегда свежа,
И тело у земли ещё прохладно.
О, как любили мы товарняки:
Считать вагоны и вздыхать тревожно.
Те разговоры были так легки,
Что ветер до сих пор их слушать может.
А тот портвейн и плавленый сырок
Могли бы сдать в музей, но всё допили
И дожевали – всякому свой срок.
Всё дело в стиле, друг мой, дело в стиле.
И в том, что человек совсем не стиль,
А продолженье чьей-то неудачи.
Звезда присела на кремлёвский шпиль,
Весна присела на скамью и плачет.
А мы уже давно живём навзрыд,
И что нам эти плачи, эти слёзы.
Портвейн, сырок, тоска, девичий стыд,
Опять тоска и мстительные грозы.
Я вижу юность, что стоит дрожа,
Давай её возьмём, напоим чаем,
Когда б мы были солью, то с ножа
Нас кто-нибудь просыпал бы случайно.

* * *
Портовый город. Осень. Жизни дно
Как дно бокала с медленным шабли.
И всё могло бы сбыться как в кино,
Когда б нам наши роли отвели.
И что первичней, море иль стекло
Твоим глазам не отличить пока.
Твой взгляд в такие дали занесло,
Что тёмные проснулись облака,
Уснувшие на влажных простынях.
Им надо сны забрать из темноты.
Любовь с тоской смешались в этих днях.
Портовый город. Осень. Я и ты.

* * *
Ах как же раньше сирень цвела,
Как широко и пышно.
Какой бы длинной жизнь ни была,
Она коротка как вспышка.

Россия- это колокола
и буковки на конверте.
Какой бы странной жизнь ни была,
Она не страннее смерти.

Сияют золотом купола,
Кресты в небеса воткнули.
Какой бы горькой жизнь ни была,
Она подсластит пилюли.

А птичьи стаи сгорят дотла
В бесшумном пожаре листьев.
Какой бы тёмной жизнь ни была,
Она осветляет лица.

Пусть невозможна победа зла,
Тревожно пустует плаха.
Какой бы страшной жизнь ни была,
Она не страшнее страха.

Плохие сны — как ночной конвой —
Ждут каторжную усталость.
Какой бы жизнь ни была чужой,
Прожить её мне досталось.

* * *
Идёт, пригнувшись, пилигрим,
Так сильно небо давит.
Давай с тобой поговорим
О том, за что страдали, —
О Родине, о временах
Печальных и тревожных.
Идет, ссутулившись, монах,
Глаза поднять не может.
А в небесах над ним горят
Останки душ невинных.
Так далеко последний ряд,
Что ничего не видно.
Давай пойдём с тобой как встарь
Лихой тропой гусарства,
Идёт расправив плечи царь,
Оставшийся без царства.
И в голове его не гимн,
а прошлых мыслей улей,
А мы молчим, а мы сидим
И что-то караулим.
Не сыщешь в голосе металл,
Молчание дороже.
Когда последний первым стал
Второй сошёл с дороги.
И хрустнул мира позвонок
Под строгим взглядом Бога.
Я жил, наверное, как мог,
Но смог не так уж много.
Пусть простота не воровство,
Пусть скверно дул в трубу я.
Не ангел я и ничего
В жизнь не возьму другую.