Андрей ФЕДОРОВИЧ
Москва
Седьмое июля.
Mind the gap или «твёрдая верхняя губа».
Из стеклянных дверей отеля Park Plaza Riverbank мы вышли в 8:32. Эти три цифры так врезались мне в память даже не потому, что мы были в городе, где столь серьёзное внимание придают времени и его производным, а всего лишь по той простой причине, что мы немного опаздывали туда, куда опаздывать в общем-то не положено … До Сити было около часа езды. С Саймоном мы договорились на девять! Правда он произнёс это как-то вяло и расслабленно. Мне же так не хотелось спешить, куда-то бежать, чтобы потом выслушать все эти вежливые сентенции, расшаркивания, все эти targets, strategy и kpi’s. А ещё разглядывать с умным видом графики и вспоминать чем отличается обычный excess of loss treaty от катастрофического excess of loss с выкупленной франшизой… Да, Саймон был какой-то расслабленный. Правда он ляпнул что-то про совещание, но это всё-таки Лондон, а не Москва.
В небе искрилось, смеясь, яркое летнее солнце, серая шершавая гладь Темзы отливала сталью, пахла тиной и мазутом… Отполированные ночным дождем мостовые шуршали резиной мишленовских покрышек, а где-то впереди плавился и сиял как маяк, пылающий, освещённый утренним солнцем факел Биг Бена.
Дело было достаточно важным, надо было обсудить несколько серьёзных проектов, но… спешить не хотелось никак… Я даже немного удивился этому неспешному, невесть откуда взявшемуся ленивому ритму в моей напряжённой, наполненной и интенсивной жизни… Хотелось вальяжно, со вкусом пройтись по набережной Альберта, постоять на Ламбетском мосту, посмотреть на освещённые солнцем и оттенённые яркой зеленью Виктория Гарденз, здания Парламента. Хотелось тягуче размять ноги по ещё пустынным улицам мимо Вестминстерского Аббатства и статуи Ричарда Львиное Сердце. Потом свернуть направо, дойти до станции «Вестминстер», нырнуть под красно-синюю табличку с почти сакральной надписью Underground, погрузиться в бесконечную паутину катакомб, тоннелей и переходов, услышать неизменно-механически-отрывистое «Mind the gap» и, зевнув, опуститься на цветастое плюшевое сидение и прикрыв, наконец, веки, удовлетворённо подумать:
— Ну, вот, опять ты в Лондоне…
Слово «Лондон» в моем сознание давно занимало место прочное и нерушимое… Можно сказать, столь же незыблемое, как и английская монархия, английские традиции и английский five-o’çlock tea. Моя мама преподавала в школе английский, и поэтому я был обречён с раннего детства!! С детства на меня со всех сторон смотрели бигбены, юнионджеки, гвардейцы в красных мундирах и мохнатых медвежьих шапках, даблдэккеры и красные телефонные будки. И, конечно, мама знала своё дело туго… куда бы мы не ехали, шли, плыли, она не теряла ни минуты! Сидели мы в троллейбусе, в трамвае, шли по делам или у нас была свободная минута дома – она мучила меня артиклями, временами и произношением. Я брыкался, пихался, злился, на что она вполне мирно и упрямо твердила:
— Вот вспомнишь меня, когда будешь в Лондоне!!
Я вспомнил её гораздо раньше, когда в африканских и европейских портах за мной бегала команда нашего судна, чтобы я переводил для них в магазинах, в лавках или на рынке. И тогда в Такоради, в западно-африканской Гане, когда мы «заченчили» краденные из судовой кладовки лампочки, выменивая их на маски, статуэтки из черного дерева, кокосовые орехи и громадные связки зелёных бананов, которые висели потом дозревая в артелке, дожидаясь возвращения в Таллин. Или в Норвегии, когда я сбежал ночью с судна на дискотеку в поисках приключений и на следующий день, когда вахтенный матрос, бородатый рыжий эстонец Викс, постучался ко мне в каюту. Я тогда лежал, ничего не подозревая, на своей койке и читал «Таис Афинскую». Он вошёл, низко ко мне наклонился (видимо справедливо опасаясь, что слова его, громко сказанные, легко долетят до кэпа или первого помощника и нам обоим «крышка») и произнёс над ухом тихим загадочным голосом, в котором явственно слышались оттенки жгучей зависти:
— Выходи, к тебе бабы приехали!!
Конечно же, я хотел, страстно хотел оказаться в Лондоне уже очень давно… Конечно же, я хотел увидеть и всю эту туристическую мишуру: и Биг Бэн, и Пиккадилли, и Сохо, и Гайд-парк, и Тауэр с Букингемским. Но я знал и слышал об Англии и Британии к тому времени не только это. Я обожал Шекспира, любил английских поэтов XIX века, пьесы Бернарда Шоу, любил Байрона и Бёрнса, Киплинга и Тёрнера, мне нравились звучания слов «джентльмен» и stiff upper lip, как было не чуждо и то, что за ними стояло. Мне нравился английский юмор, «которого почти не видно». Стивенсон и Дэфо, Диккенс, Толкин, Оруэл и Грэм Грин. Редьярд Киплинг и Сомерсет Моэм.. Во многом я рос на хорошей английской литературе. Мои юношеские мечты, заполненные приключениями, рисовали английских матросов, карабкающихся на мачты в жарких карибских водах, элегантных джентльменов в пробковых шлемах с поджатой верхней губой, продиравшихся через дикие джунгли экваториальной Африки, каперские суда, несущиеся на всех парусах к дальним островам… и я практически «вскакивал с постели, когда мне чудился хриплый голос Капитана Флинта: — Пиастры! Пиастры! Пиастры!»… И ещё все эти Битлз, Роллинг Стоунз, Deep Purple и Pink Floyd и вообще вся эта жёсткая и будоражащая кровь музыка, рождённая на земле бриттов, как бурный свежий ветер ворвавшаяся в мою жизнь лет в четырнадцать, чтобы остаться там навсегда…
Был ли я англоманом? Не знаю… Но я до судороги в скулах хотел увидеть скучных джентльменов котелках, садящихся в свои экипажи, моросящий дождь на Пэлл-Мэл или на Риджент-стрит, огромные двери старинных особняков с чопорным дворецкими за стеклами, скрип тормозов Ролс-Ройса где-нибудь на Уайт Холл. Были там, в моих фантазиях и огромные, как блюдца, глаза Собаки Баскервилей, и точёный профиль Василия Ливанова, с трубкой в зубах, выпускающего клубы дыма, и деликатная неловкость Соломина и неизменный голос Бэримора: «Овсянка сэр!»… Я до трясучки в коленях хотел посетить концерт Queen или Depeсh Mode где-нибудь на Уэмбли… И ещё эта Миссис Тэтчер и забулдыжный юмор Мистера Бина.. Я даже не могу сказать, что они мне нравились, но они почему-то жили, толкались где-то по соседству и бесконечно давали о себе знать. И Мистер Черчилль и Чарли Чаплин, которые нравились, тоже жили где-то там..
Я кусал локти, когда наш «Юный Партизан» почти неделю грузил бумагу в Крикси в Эссексе, всего в 40-45 милях (60-70 километрах) от Тауэрского моста. И как я тогда пытал, говорившего на кокни, молодого парня-докера в рабочем комбинезоне, чтобы выяснить у него как добраться до Лондона. Он почти меня не понимал и оторопело таращил глаза на сумасшедшего, которого трясло от желания бесплатно уехать в столицу.
Впервые я там оказался только в 1994-м. Я работал тогда в страховой компании «Подмосковье», был перспективным специалистом и, к тому времени, почти свободно говорил по-английски (вот и пришло время, когда я вспомнил маму и её пророчество… мама, я здесь! Спасибо тебе!!)… Меня взяли туда в составе поездки организованной для высшего руководства компании. Компании, в которой я проработал всего один год!.. Наконец, я смог увидеть и Оксфорд Стрит, и Трафальгарскую площадь и Национальную галерею, и Оксфорд, и даже Страдфорд-на-Эйвоне. После этого события дело пошло на лад… Не сразу, но уверенно я стал двигаться вверх по карьерной лестнице в сторону международного рынка страхования и, конечно, мои профессиональные предпочтения были не где-нибудь, а именно по ту сторону Ла Манша. Со временем я поступил на работу в международную компанию, у которой был офис в Сити и стал чаще туда летать. И очень скоро даже неплохо изучил город. Я быстро понял, что современный Лондон – это Сити, кэбы, пабы и индо-африканские толпы в Сохо. Но всё же Лондон продолжал таить в себе загадки и оставался самим собой даже в те уже далеко не романтичные времена. Нужно было только немного терпения. Я был терпеливым исследователем. Я любил шататься по знаменитым переулкам в старом городе. Мне нравилось заглядывать в эти джентльменские магазины, спрятанные где-нибудь в районе Пиккадили, Old Bond Street, на Риджент или на Стрэнде. Все эти знаменитые Henry Pool, Gieves & Hawkes, Cad & The Dandy, Davies & Son, Richard James… И тот зонт, что я купил в одном из этих сказочных магазинов на Пэлл Мэлл. Я любил открывать их шикарные тяжёлые двери, за которыми была тишина, стиль и дух старой патриархальной Англии. Любил ступать на эти мягкие ковры, где не было людей, где пахло кожей, где по углам стояли трости, сёдла и высокие кожаные сапоги для выездки, а одетый с иголочки услужливый господин, чьи тонкие губы над гладко выбритым подбородком неизменно чеканили мне навстречу с изысканным и немного старомодным акцентом:
— Yes, Sir! Can I help you Sir?
В одном из них я не удержался и купил тот самый зонт… Джентльменский зонт почти за триста фунтов стерлингов с вишнёвой тростью. Я ничего не мог с собой поделать. Пожилой служащий начал выдвигать один за другим старые, покрытые лаком, ящики, из которых глядели на меня кленовые, грушевые, терновые, бамбуковые ручки. Он медленно, со вкусом раскрывал огромные блестящие шёлковые купола, внутри каждого из которых могла укрыться целая компания весёлых, попавших под проливной дождь леди и джентльменов. Он искренне любовался каждым из них, указывая мне на скрытые детали и мелкие тайны изысканного ремесла. Нет, шёлковый зонт почти за четыреста фунтов, это, наверное, перебор. Я вполне обойдусь нейлоновым куполом с вишнёвой тростью за двести восемьдесят пять. Скромно, со вкусом. Чего только не пережил он за эти годы… Я оставлял его в кафе, ресторанах, библиотеках, в офисах, в метро. Он терпеливо ждал меня каждый раз. И сказал мне «пока» только совсем недавно.. Мы разминулись на станции Немчиновка, я вышел, а он – уже старый и поломанный, уехал куда-то в сторону Гольяново на верхней полке электрички.
Любил я и менее пафосные, камерные магазинчики где-нибудь в Сити на Бишопсгейт или Фенчёрч. Я обожал их литые дверные ручки и колокольчики, выдвижные шкафы, элегантные вешалки и выныривающих из-под очков вежливых хозяев-портных с сантиметрами на шеях с иронично-лукавыми выражениями на лицах и таким же юмором. Этих обувщиков и рубашечников, у которых пожизненно хранились ваши личные выкройки и обувные колодки. Я любил забежать на Лиденхолл Маркет, в Copperfields или в Tom James, чтобы купить ещё одну розовую и фиолетовую сорочку с неизменными cuff links или померять очередной костюм в Roderick Charles, McCann Bespoke или King & Allen. Мне нравились эти английские брюки с двойными подтяжками, приталенные пиджаки, скошенные лацканы и двойные шлицы, развивающиеся как крылья на фоне феерически-стальных труб Lloyds of London… Я полюбил Сити за лоск и псевдо-неряшливое изящество или псевдо-демократичный шик. Кривые улицы, застегнутые в серый гранит финансовой неприступности. Гранитные мостовые, традиционного и величественного города на осколках Великой Империи! Правь, Британия, правь! Я не забуду, как Роджер – наш с Саймоном начальник, когда мы работали в AON – в перерыве между заседаниями правления страстно голосил о судьбах Империй… Британской, Российской… Бывших империй не бывает.
Нет, конечно, Саймон не будет ругаться, я его слишком хорошо знал. И к тому же я столько раз ходил с ним по Москве, по самым атмосферным и злачным местам, водил в Большой театр, в Кремль, возил в Сергееву Лавру, таскал по московским барам с украинскими проститутками. Кто как не я добывал для него килограммовые коробки с черной икрой и слал факсы с бизнесом на миллионы долларов. Нет, он точно не будет даже сердиться.
Самолёт в Хитроу приземлился поздно вечером, мы с Сашей долго проходили паспортный контроль, нам задавали какие-то нелепые вопросы, подозревая то ли в шпионаже, то ли в незаконной миграции. А на выходе нам долго не давал покоя шотландский фермер. Кажется, он был малёк навеселе и что-то долго бубнил про Горбачёва, Ельцина и перестройку. А мы как-то уж очень вежливо и внимательно выслушивали его многословные занудные тирады и нравоучительные истории. Пока мы добрались на такси к себе в гостиницу было уже около одиннадцати. Спать ещё не хотелось и мы ещё часа два сидели в баре, где я с любопытством разглядывал красно-черный дизайнерский орган разнокалиберных бутылок, укрывшихся в глубоких стеклянных нишах… Мы с Сашей потягивали крюшон, а я ловил флюиды, перехватывая очень выразительные взгляды блондинки в изящном чёрном костюме с красивым бюстом и наклеенными ресницами.
Отель был новый, он всего несколько недель как открыл свои двери, дизайн был под стать и находиться здесь было приятно. Поэтому утром очень не хотелось вылезать из мягких простыней и полчаса я ворочался, тянулся и издавал истошные оргазмические звуки. С наслаждением принял душ, с удовольствием сделал свой обычный комплекс упражнений… Мы Сашкой неспеша и вкусно позавтракали. Саша немного нервно поглядывал на часы, но доверял мне как старшему товарищу и своему начальнику.
«Ну, нет… не будет он ругаться… Может только немного поворчит! К тому же он ведь сам регулярно опаздывает…». А ещё вчера стало известно о том, что в Британии пройдут летние олимпийские игры 2012 года. Нет, Саймон не спортсмен, но зато какой болельщик! Я оценил его щедрость и чувство реальности, когда три года назад он организовал для нас билеты на матч Челси-Арсенал на стадионе Chelsea. Я никогда не был футбольным фанатом, но тот подарок меня ошеломил, и я его никогда не забуду. Бешенная энергетика матча, кортеж Абрамовича, безупречная организация и афтерпати в пабе после игры стоили раз в десять дороже, чем то, что он заплатил за билеты… Мерно нарастающий рокот десятков тысяч глоток.. Он, как цунами поднимался и падал над трибунами, в его нарастании была мощь стихии, ярость проснувшегося вулкана. Пожалуй, создать и пережить всё это и было главной целью тех, кто сюда приходил! Это было круто! А футбол был лишь триггером и стартовой кнопкой процесса.
Кто как не Саймон открыл для меня английские пабы? Представьте себе сотню или даже полторы прилично одетых взрослых белых мужчин в стильных костюмах, разгорячённых элем и единовременно орущих что-то в сторону своих соседей? Орущих без надрыва, и пафоса, орущих, управляя мелодичными гортанными модуляциями. Мужчин, исторгающих из лужёных глоток ироничный юмор, разбавленный гомерическим хохотом и солёными шутками с абсолютно ровным выражением лица. Кое-где этот гул помножен на несущиеся из телевизора вопли футбольного комментатора либо лязг металла, вызванный какой-нибудь рок-группой. Нет, паб – точно не питьевое заведение. Паб – это говорильня, открытая для всех, кто её понимает… Именно здесь жила настоящая Англия. Здесь и на футбольных матчах. Громкость звука создаёт особый баланс между выпитым и даёт возможность поддерживать осмысленную беседу в ровном тоне. Путеводная нить, задающая тонус осознанности в безбрежном море хаоса. Поначалу мне казалось, что это что-то запредельное, после нескольких минут «разговора» я срывал глотку и напрочь терял смысл происходящего. Впрочем, со временем я понял всю гениальность этой формы народного искусства. И я даже научился понимать идиомы и вворачивать нужные сентенции. Но Саймон был безупречен! Он был безусловным асом и лидером тусовки! Он плавал в этих звуках, как рыба в воде..
А ещё он был ловким делягой. И это было в нём главным. Он чуял запах успеха, легко и верно менял компании, и четко знал, что ему нужно. Нужны ему были деньги! Он не был бедным человеком, у него была яхта и несколько домов в окрестностях Лондона. Он спокойно мог бы вообще больше ничего не делать. Но ему было мало. Мне не хватало этого волчьего цинизма, этой хищной алчности. Вокруг меня шел дым коромыслом. Все вокруг продавали, «пилили», потребляли и юзали. Я на фоне этого выглядел снобом и идиотом, эдаким пафосным глупцом… Наверное, все думали, что я хочу быть святее папы Римского? Или верю в непоколебимость устоев? Я надувал щеки и плел о корпоративных ценностях, о честном имени, о нравственном подходе, о престиже и репутации, но даже не потому, что я слишком в это верил. Я искренне не очень-то понимал зачем эти люди покупают страховку, ибо сам был рисковым и часто поступал против здравого смысла.
Технология успеха в нашем деле была предельно проста… Нужно было извернуться, получив в обслуживание какой-нибудь выгодный контракт, вроде Аэрофлота, Трансаэро, Сибнефти или Магнитки и несколько лет честно его обслуживать. Нужно было без конца мотаться туда-сюда, приручить к себе руководство, влюблять в себя секретарш, выпивать с менеджерами, возить их в Лондон, привозить подарки, холить, лелеять и развлекать. А затем, через пару лет, сделать финт ушами и прийти с этим бизнесом к другому брокеру. Можно было ещё просто «сесть на трубу» и получать откаты. Меня это коробило. Не мог я полюбить деньги ради них самих. Я играл, но не принимал правил игры, в которую был втянут и почти всегда играл в противофазе. Я сражался с мельницами и какое-то время это придавало мне энергию и смысл..
Это было время, когда работать в офисе было модно и престижно. Время, когда я предпочитал скрывать о том, что каждое утро провожу по два часа на йога-коврике, читаю философские трактаты и люблю классику. Гештальт и расстановки тогда ещё не приняли характер пандемии. Барышни ещё не «засирали» свои блоги длинными лонгридами о партнёрстве и совместимости, а откровенно разыскивали афльфа-самцов по своим силам, и искали у них в мозгах кнопки, нажимая на которые, можно было более или менее успешно не терять контроля за ситуацией. Диетологи ещё не открыли миру божественную пользу смузи и микробиотики, а путешествие в Индию по-прежнему оставалось верхом безумства. Я же продолжал читать сутры и Кастанеду, ходил в чайные клубы и размышлял о мимолетности пустотных явлений преходящего мира.
Зачем? В глубине души я мнил себя монахом, бродягой Дхармы, совсем как тот чудак Рэй Смит у Керуака. Разве что он ездил автостопом, медитировал и курил ганджу, а я ходил в офис, носил галстуки и летал первым классом. Но мне казалось, что последнее ещё сложнее.. Я шёл в бизнес не за деньгами и, возможно, это было моей самой большой ошибкой. В душе я был революционер, хиппи, панк, бунтарь и бродяга. Я жаждал изучить волчьи законы, которым подчинялись «хозяева» этой жизни. «Кто владеет информацией – владеет миром!». Ротшильд хоть и был классовым врагом, но отказать ему в блестящем уме было сложно. Разрушить мир потребления изнутри, познав его рычаги и принципы!! Разве не достойная цель для истинного йогина?! Я честно играл в эту игру, и она меня забавляла. Не деньги и власть, а знание и мудрость. Прана – вот истинное сокровище йога! Не втягивайся, не поддавайся мирским соблазнам, не иди на поводу, просто будь и наблюдай, сохраняй чистое и незамутнённое сознание. Ведь рано или поздно, ты узришь ту кнопку, которую нужно отжать за секунду до того, как ее нажмут те, другие…
Легко сказать… Мне не удавалось достичь идеальной пустотности – я слишком любил жизнь… Я увлекался и привязывался сильно и глубоко. Я не курил, не гулял, почти не сквернословил…. Пил только когда очень вынуждали обстоятельства или клиенты. Я регулярно занимался и держал себя в форме. Я мог быть трудоголиком и проводить в офисе по 16-20 часов, я мог получать удовольствие от всего, даже от монотонной работы по заполнению формуляров или сочиняя витиеватые письма клиентам. А уж как здорово было смотреть как из мартена, брыжжа огненными искрами, льётся сталь, или на нефтяные вышки и на сверкающие установки каталитического крекинга, или когда скромный очкастый дядечка-андеррайтер в здании Lloyd’s of London в очках и скромном костюме, на твоих глазах подписывал какой-нибудь экзотический риск в несколько миллиардов долларов. Это была тантра и все бы ничего, если бы я не терял ту грань интуитивной осознанности, за которой лежал бурный океан бессознательного и пустынные, безжизненные скалы истощения. У меня не было Гуру. «Мастерами» моими были только мой ум, интуиция и мои собственные ошибки. Интуиция, которой я частенько пренебрегал. Но главное, что могло надолго нарушить мое трансегрити, моё шанти дзенского созерцания, мою безупречность воина и надолго похоронить в глубинных дебрях бессознательного было то, что я мог безнадежно утонуть в паутине лукавых глаз, суливших нирвану и райские небеса Вайкунтхи… Я смело кидался в глубину витиеватых витальных фантасмагорий, пытаясь разгадать всю сеть хитросплетений и структуру мириадов каналов тонкой энергии. И я искренне недоумевал, когда передо мной вдруг «неожиданно» возникали препятствия из пяти ядов и тридцати двух омрачений… Я играл в эту игру, и чем далее, тем более она становилась бесполезной. Спасало меня лишь то, что я был в тренде и в стиле. Я умел играть и притворяться. Даже когда игра переставала приносить радость и вдохновение. Так медленно, но верно назревал кризис жанра…
Да, вот сейчас мы дойдём до станции «Вестминстер», нырнём в метро, доедем по жёлтому кольцу до «Олд Гейт» или до «Ливерпуль-стрит», закинем документы в офис, и затем сразу на Тауэр Хилл к Саймону. Я не спешил ловить машину – кэбы шуршали колесами и проносились мимо. Вокруг было также пустынно, но мне это нравилось … Автобусов не было видно, редкие кэбы сверкали колёсами, блестели стёклами, пролетали восвояси и исчезали за поворотом. Мы уже вышли на Милбэнк и приближались к Виктория Гарденз, когда окружающая нас пустота неожиданно показалась мне зловещей. В какой-то момент вдруг пришла мысль, что мы зависли в пространстве между мирами. Я тут же вытянул руку, чтобы остановить кэб, но тот привычно улетел в сторону центра… Ещё один… Ещё и ещё… Я принялся тормозить всё подряд, но они куда-то спешили и ничего не происходило. Что-то во всём этом было явно иррациональное. Как будто где-то за поворотом притаилось что-то, о чём мы не знали… Что случилось?! Праздник? Гей-парад? Демонстрация? Авария? Кажется у них тут какой-то слёт или саммит на высшем уровне? Большая шестёрка, семёрка, восьмёрка, Двадцатка?.. Хрен его знает…
Тормоза скрипнули и очередной кэб, поравнявшись, замер у мостовой. Окно опустилось и из него показалась седая голова в костюме:
— Подбросьте до Вестминстер?
Седовласый водитель с пышными бакенбардами смерил меня презрительным взглядом и молча открыл дверь. Мы прыгнули..
«Blast!… blast!… blast!…» — взрывались громкоговорители… Радио было настроено на какую-то альтернативную волну и говоривший, захлёбываясь, тараторил на кокни так зверски сокращая, комкая и коверкая слова, что понять, что он несёт было невозможно… Ясно было одно – где-то что-то взорвалось, а метро перекрыто. Где? Как? Почему?
— Что-то случилось? – я, старался придать своему голосу как можно больше дзенской невозмутимости и даже некоторой небрежной развязности, чтобы моя фраза звучала как можно более уверенно и весомо.
— It was blast in the Tube this morning – невозмутимо произнёс седовласый, продолжая вслушиваться в бешенную скороговорку, несущуюся с передней панели его торпеды, – Метро закрыто!
Лёгкий холодок пробежал по спине и я переглянулся с Саней… После паузы я взвесил ситуацию и выдавил:
— Подбросьте тогда сразу до Сити! – я, ещё продолжал надеяться, что Саймон дождётся нас хотя бы до десяти.
Знак метрополитена, оцепленный красно-белой лентой проплыл в окнах… Вокруг ходили, сновали полицейские в жёлтых жилетах. Поперёк улицы стояли два чёрных бронированных фургона. Мы медленно поплыли вдоль Виктория эмбаркмент и седовласый, наконец, понемногу размяк и разговорился. Он стал шарить по станциям и судачить. Кажется его тоже малёк потряхивало, но он держал свою верхнюю губу твёрдой. Взрывы в метро прогремели в 8:50, в это время мы как раз подходили к Лутонском мосту и любовались утренней Темзой. Впрочем, подробностей, кажется, не знал никто, даже дикторы, галдящие на все лады из динамиков. Мы медленно продвигались вдоль набережной, пробки становились всё глуше и глуше. Где-то в районе Блэкфрейрз, мы поняли, что дальше можно идти только пешком. Поблагодарили, расплатились, вышли… Здание бывшей таможни напротив Тауэра – это предмет особой гордости работников Willis. Высокие потолки, колонны, старинная мебель и картины на стенах… Тяжёлый фундамент, стиль, респектабльность, основательность. Викторианская эпоха, одним словом. Впрочем, руководство к тому времени уже готовилось к переезду, стоимость содержания огромного исторического особняка превышала его престиж. Где-то поблизости строился новый и не менее стильный, но более функциональный храм поклонения золотому тельцу. Нам потребовалось около сорока минут, чтобы оказаться у массивных дверей.
Саймон встретил нас в лобби:
— Парни, вы в порядке? Мы так волновались!!
Он пузырился от эмоций. В офисе всё жужжало, гудело и булькало… Никто не работал, все сидели у экранов и слушали последние новости. Там мелькали исковерканные поезда, развороченный автобус, окровавленные тела, жёлтые жилеты, каски полицейских, полосатые ленты… Я позвонил в компанию и домой… С нами всё ОК! Мы в порядке! Долго болтали с Саймоном и остальными, обсуждая ситуацию. Все выпускали пар. Они хлопали нас по плечам, подбадривали и каждый считал себя в долгу тысячный раз повторить, что мы могли попасть аккурат в самую переделку… Много в такой обстановке, конечно, сделаешь. Большая часть офисов была закрыта, все запланированные переговоры были сорваны. Мы пообедали с Саймоном, обсудили самое насущное и поехали назад.
Вечером мы все сидели в кафе где-то в районе Сохо и ели картофельную запеканку с овощами, гренки с сыром и запивали всё это сидром. В новостях мелькали подробности, число погибших росло и уточнялось, эмоциональный градус немного выровнялся, но Саня, Саймон, Лин и Джонотан всё ещё о чём-то горячо трещали и всё время звонили по телефону.
Лондон. Взрывы. Происшедшее с трудом укладывалось в голове. Мы здесь на несколько дней… Мы должны были попасть в эту треклятую «Трубу» в самое пекло. Может быть нас специально сюда прислали, чтобы быть, но избежать? Вечер и мы с Сашей бредём вдоль Виктория Гарденз, а напротив, на той стороне реки, наискосок наш отель, из которого мы вышли сегодня утром. На часах было ровно 8:32, я запомнил эти три цифры. Почему-то они врезались мне в память. До взрыва на «Олд Гейт» оставалось восемнадцать минут. В девять утра Саймон назначил нам встречу у себя в офисе! От станции «Олд Гейт» до дверей Виллис как раз десять минут ходьбы. Взрыв прогремел в 8:50… Что нам помешало выйти из этих дверей чуть раньше, например, в 7:00, как и планировалось, чтобы успеть к Саймону в назначенное им время? Моя лень? Попустительство Саймона? Блаженное настроение, что овладело мной в то утро? … Как странны и витиеваты нити кармы? Хотелось задрать голову и заорать: «Шеф, я усе понял!!… Начинаю действовать без шума и пыли по уноу утверждённому плану! Усё!»
«Я усе понял, Шеф!!», — рвалось изнутри, но почему-то я молчал. Я напряжённо думал. Что-то важное происходило прямо сейчас. Заканчивался какой-то важный период в жизни. Ещё пару дней мы прослонялись по городу. Встречались с ребятами из AON, с Джорджем. Потом мы сели в самолёт и полетели домой. Из иллюминатора я видел, как проплывают внизу Биг Бен и здания Парламента, купол Святого Павла и Тауэрский мост… Я помахал рукой Лондону и сказал ему «Гуд бай!».. Я всё же ещё надеялся на скорое свидание. Но с тех пор моя нога так больше ни разу не ступила на оживлённые гранитные мостовые Пикадилли и на крытые булыжником кривые улицы Сити.
В октябре я ещё один раз наступлю на грабли, сделав всю подготовительную работу для открытия представительства другого лондонского брокера, после чего мне пришлют короткое сообщение, что я «не прошел службу безопасности». На моем месте окажется другой человек, мой старый и «добрый» знакомый, который мягко всплывёт под обещание привести за собой «Архангельское морское пароходство» в качестве клиента. В ноябре я окончательно пойму, что моя карьера подошла к концу и что нужно делать что-то совершенно иное. Однажды вечером мы встретимся с друзьями-путешественниками, чьи рассказы, мечты и фотографии сделают главное: я начну вынашивать новый проект – клуб путешественников. В январе я отправлюсь в первое длительное самостоятельно путешествие в Индию. В феврале я напишу заявление об увольнении. В марте я буду мучиться от искушения, потому что мне предложат выйти вице-президентом одной из крупнейших страховых компаний России. А в апреле я куплю билет в Азию в один конец. Кажется, приходило время попрощаться с двойной жизнью, Лондоном и старыми привычками.
А через год я раздарю все свои костюмы, галстуки и сорочки, которые ещё через несколько лет каким-то странным и причудливыми путями попадут на передачу «Модный приговор», где историк моды Александр Васильев, увидав издалека мои вещи и, многозначительно прицокнув языком, воскликнет на всю страну: «а рубашечки-то дорогие, под запонки!»
«Шоу маст гоу он!!!» – пел великий Фаррух Булсара, рождённый в Африке индиец с британским паспортом. В шесть вечера седьмого мая две тысячи пятого года колокол Биг Бена исправно отбивал временные промежутки, солнце клонилось к закату, а мы оторопело и неспешно брели в свою гостиницу. За этот короткий день длиной в жизнь она странным образом изменилась и, наверное, никогда уже не будет прежней. Но при этом она, эта жизнь, странным, буквально фантастическим образом продолжалась.
«Шоу маст гоу он!» Ведь правда?
А ты бродяга и странник, не забывай, помни об изменчивости этого преходящего мира. Не оставляй надежды, будь искренен и не сворачивай с Пути!!
И конечно же… Mind the gap! And keep your stiff upper lip!!
.
Об авторе:
Андрей ФЕДОРОВИЧ
Профессиональный путешественник. Основатель клуба путешественников «Миры». Самостоятельно путешествует по миру с 1996 года: Центральная, Южная и Юго-Восточная Азия, Сибирь и Крайний Север. Водит группы с 2006 года. Последние 30 лет глубоко интересуется и изучает культуру и традиции Востока (Индия, Непал, Тибет, Китай, Япония). Член Русского географического общества (РГО)
Андрей Федорович: «Мне часто задают вопросы: какая у тебя профессия? кто ты? кем ты работаешь? где?
Раньше я отвечал очень просто: я путешественник! И точка!… Даже визитка такая была: Андрей. Путешественник!
Народ ржёт, крутит у виска, недоумевает: а что есть такая профессия? за это ещё и платят?
Тогда я, приняв подобающую случаю позу, приосанившись и подбоченившись, добавляю: профессиональный путешественник!
Народ, опешив от такого захода, замолкает и начинает судорожно чесать в затылке… а ведь и правда, за что можно платить путешественнику? как на этом заработать?
И тогда я пускаюсь в пространные объяснения: вожу группы, читаю лекции, пишу статьи…
– Ах, так ты гид?
– Нет!… Я не гид… Не совсем я гид.. .или даже совсем не гид.
Меня коробит это слово… Не то чтобы оно плохое… всё же лучше чем “экскурсовод”. Но всё равно есть в нём что-то истерзанно-замученно-замусоленное… штамп какой-то, наклейка на лоб. Местным парням я говорю, что я group-leader, но это так, отмазаться… ведь и это словосочетание не вмещает в себя всего того, кем ты должен быть, чтобы делать то, что ты делаешь.
На российском рынке путешествий уже лет десять или пятнадцать назад появился термин “авторские маршруты”, а сейчас только ленивый не является “автором маршрута”. Но и этот термин мне не нравится… Сухой он какой-то. Нет в нём вкуса, запаха, красоты, страсти…
Как назвать человека, который живёт в дороге? Живёт в прямом и в переносном смысле?
Однажды, лет пять назад, когда я разговаривал в Катманду с англичанами, в попытке объяснить, чем же я занимаюсь, у меня вырвалось: “дизайнер маршрутов”… тогда это название мне тоже не очень понравилось, хотя англичане офигели от находки, цокали языками, махали руками и взахлёб обсуждали “такую крутую работу”… it’s really cool job. Дизайнер – это хорошо, круто, модно! Но ведь я же не только дизайнер! А, наверное, год назад прочёл у Димы Козлова: “маршрутный сомелье”… Ещё теплее, смелее, богаче, но… а) я не пью от слова совсем, б) я не только сомелье…я не только составляю, пробую и оцениваю маршруты на вкус, не только могу о них рассказать и провести по ним…
Как только меня не называли мои группы: Предводитель, Проводник, Андрей-Баба, Гуру, Папочка, Наставник… я всегда с юмором отношусь к ним, хотя и приятно, что тебя оценивают… Я не знаю, как называется то, чем я занимаюсь… я просто путешествую и рад, когда могу подарить свои знания, любовь и восприятие тем, кто только встаёт на этот благородный, хотя и не всегда лёгкий Путь!… Я просто “шествую по пути”.. По своему пути, как умею и как считаю правильным :)»
Григорий Паперин
Привет, Андрей!
Рад вновь посмаковать сочным вкусом твоей прозы, тем более на страницах данного портала, где наши пути, надеюсь, пересекутся ещё много раз.
Успехов!