Елена КРЮКОВА

Нижний Новгород

ПЕРВОБЫТНЫЕ

 

МИСТЕРИЯ

в стихах, прозе и заклинаниях

 

Посвящается всем любящим и любимым

 

Восходит Солнце, и заходит Солнце,

и, на место свое поспешая, восходит оно там.

Идет к югу и поворачивает к северу,

кружится, кружится на ходу своем ветер,

и на круги своя возвращается ветер.

Все реки текут в море, но море не переполняется;

к тому месту, куда реки текут, они текут вечно.

Что было, то и будет;

и что делалось, то и будет делаться:

и нет ничего нового под Солнцем.

Нет памяти о прежних людях;

да и о грядущих, которые будут,

не останется памяти у тех, что придут после.

 

Экклезиаст, или Проповедник, глава 1, ст. 5, 6, 7, 9, 11

 

 

ГОЛОСА:

 

Анеле, по прозванию Рыжая Лисица — молодая женщина Племени.

Черная Лисица — двойник Анеле.

Хэш — вождь Племени.

Арэхт — старый охотник, впоследствии новый вождь Племени.

Горбун — лекарь и певец Племени.

Юм, Огненный Шар, слетающий к Анеле с небес.

Огненный Мальчик — сын Анеле.

Волк Рэо — первая собака Племени.

Старая Фанио.

Молодая мать Гэ.

Огненный Вестник, нарисованный Фанио на стене пещеры.

Синие Нелюди.

Каменная Трехлапая Черепаха — жертвенник Племени.

Старая Волчица, мать Рэо.

Голый Мальчик-Волчонок на берегу Сапфир-Озера — последний ребенок Земли.

Лазоревый Дракон, Пурпурный Фазан, Белый Тигр и другие звери — друзья Анеле.

 

ПЕРВОБЫТНЫЕ

 

Трехлапая зубастая Черепаха

с черной хвостатой Звезды

На зыбучем песке ископаемого страха

твои живые следы

Они — рисунком улыбки

полной хищных зубов

Младенцем в пещерной зыбке

орет от страха любовь

Мне страшно но чтобы не сойти с ума

иду по следу твоему туда где тьма

Трехлапая Черепаха

пожрет жемчужную Звезду

Вот топор вот плаха

я голову кладу

Я — без панциря я — нагая

тело хватайте кости клыки

Жизнь — это просто стрела тугая

посмертно в нерожденные входящая зрачки

 

***

 

…Это только гул сердца, не больше. Группа крови? Кардиограмма? Струенье горячих токов? Прапамять, осевшая трилистниками тайных аминокислот в хитрых спиралях наследственных кодов? Темный гул. Грозный гул. Слепой гул. Сгущение мрака, не больше. Не бойся. Не бойся, это не сон. И ты даже не человек теперь. Вот она — на замшелом пещерном амазоните — крестовидная голограмма твоей голой души. И ты не убережешься сейчас от копья, летящего в тебя. Оно — без промаха. О, тебе уже рассказывали сказок без счета про смещение времен! Ты тонко улыбался — до той поры, пока сам не очутился перед густоискрящимся черным прогалом.

Гул идет, поднимается, ширится, затопляя тебя. Ты кричишь — только воздух миров клубится близ немого рта. Ты распахиваешь глаза — взрыв за взрывом слоятся, сливаясь в безумные радужные фосфены. Ты жаждешь пасть на колени — Время поднимает тебя под мышки, дышит в лицо, смеется: не склоняйся передо Мною, властвуй, цари.

И ты понимаешь — не сознаньем, а кровью, — что Древний Час, Нынешний Час и Грядущий Час — уже не твое достоянье. Что архантроп — не предок твой, не родоначальник, не полузверь, лижущий след твоей пятки, а Вершина, к коей ты — идешь и вернешься.

Черный гул настигает, красно клубится, сыплет тысячью искр.

Не бойся.

ВЕРНИСЬ.

 

ХОД ЗВЕЗД

 

Там — внизу — и крик — и боль — и лед.

Там — внизу — все рвется и дрожит!

Там — внизу — всему придет черед.

 

…В небесах — Великий Звездный Ход.

В небесах — безмолвно Свет поет.

Временем никто не дорожит.

 

Там — внизу — сраженье: чья взяла?!

Чьи-то очи — сомкнуты навек!

 

…В небесах — катят небесные тела

По орбитам. Их заносит звездный снег.

Их заносит горько вечный снег…

***

 

…Страшно перевоплощенье. Крутит суставы тоска. Тяжко перекрещенье двух ипостасей. А если — не двух? А если — множество живых — прежде — тогда — всегда бегущих по пустым просторам дикой планеты — вселяется в помраченное вселенской любовью тело?

Кто разделил Бытие на тело и душу? Вот камень — у него есть душа: он гордый кристалл. Вот черепаха — у нее есть душа: ее медленное время тянется медовою лентой. Вот мы двое — вот твоя рука, вот моя рука: о, как крепко пожатье, как беспощадно, как неостановимо.

Озираюсь. Холод простора пронзает! Не знакомые глазу папоротники дрожат на утреннем морозе. Ощупываю глазами длинные красные косы, круглые валунные плечи. Ты! Обнимаю взором низкий лоб, скулы — панцирем броненосца, зрачки — два наконечника ледяных копий, летящих навылет. Ты!

Я — сразу в двоих?!

Перевоплощенье страшно.

Небытие — страшней.

Сплетайтесь, лианы. Схлестывайтесь, ласты и клювы. Сливайтесь горячею смолою, шеи. И вы, первые руки! — не разжимайтесь.

Я приму участие в твоем пире, Земля, продевшая кровавую серьгу месяца в белую мочку снежной горы.

 

ПРОМИСКУИТЕТ

 

…Да, ты моя. Да, мой ты — берегами

Обеих ног я обхвачу реку.

Нагая жизнь! Тебя пронзает пламя:

Открыт живот безумному быку.

Мой мир! Ты мой. Тебя сожму в объятьях —

Да так, что хрустнет мерзлый позвонок.

Пещерные нечесаные братья!

Вы живы. Перегной у ваших ног —

Да это я… да я это, предлюди,

Архантропы звериные мои —

Несомая на плоскогорном блюде

Закланною косулею любви!

Я вас люблю.

Пусть рты позажимают —

В гневливых ахах — те, кто жив одним

Либо одной! — люблю и обнимаю,

Провижу чрез пещерный смрадный дым,

Архантропы, и волосы и плечи,

И ноги ваши — бревна! и глаза

Раскосые, кровавые, как свечи,

И зубы ваши — чисто бирюза,

Сверкают над растерзанною тушей! —

А вы идете, тяжело дыша,

Ко мне, ко мне, — мои тела и души!

О, я на вас на всех — одна душа!

Одна жена я вам! Ну что ж, хватайте,

Терзайте и свежуйте впопыхах,

И на огнище жертвенном сжигайте,

Чтоб Звездный Купол бабьей казнью пах!

Целуйте! — Так топор — в затылок, тупо…

Милуйте! — Так железо из костра

Кладут в ладонь…

Ты зришь ли, Звездный Купол,

Как я люблю всю ночь их, до утра,

Моих широкозубых, низколобых,

Со скулами, что — бивнями торчат,

Чья жизнями полным-полна утроба —

О, жизнями, что далеко кричат,

Там, в будущем!.. — моих мохнатоспинных,

Моих полулюдей, полузверей, —

Так каждый мной возлюблен предмужчина,

Как не был Бог — у сотен алтарей

Возлюблен! — я люблю вас безустанно,

Дышать невмочь, в разверстых ложеснах —

Огонь галактик, яростных и пьяных,

Навстречь летящих в сумасшедших снах!

Пот по спине катится меж лопаток,

Вулканом — рот, соленым морем — грудь:

Ваш первобытный век жесток и краток —

Я вас рожу! Я сотворю ваш путь!

Пригвождена я вами и распята

На ритуальном камне, на снегу —

Там кровь мою ребрастые волчата

Все лижут, подвывая, на бегу…

 

…и две змеи, что заплелись хвостами

В безумную горячую косу;

Двух рыжих лис танцующее пламя;

И два шмеля, на ветке, на весу

Застывшие во времени смолистом;

Марал, загривок чей бруснично-ал —

То с ревом трубным, то с хрипящим свистом

Он в грудь земли копыта упирал!.. —

И тигр, урча, пластающий тигрицу

На мертвом дерне, в золотых камнях, —

Все рождено, чтоб ринуться и слиться,

Сцепиться насмерть в криках и огнях!

И в яме Тьмы, где дичь лохматым стогом

Спит, мертвая, в орущих ртах пещер,

Где снег и град еще не стали Богом

И человек — кровавейшей из вер,

Где не дрожат венцы над головами,

Не чертят краской на груди жене

Священный знак, где не горит над нами

Свеча любви — жемчужиной на дне, —

 

А где бушует карнавал соитья,

Где братнино в сестру летит копье,

Где съединенье — что кровопролитье

И свежей шкурой пахнет бытие,

А шкура-то растянута на славу —

По всем горячим молодым горам,

По кратерам, залитым слезной лавой,

По рыщущим вокруг пустынь ветрам,

И здесь, на сей распяленной шерстине,

Где ржавой кровью запеклась тайга, —

Живот в живот вдавить! прижать хребтину

Ко льду! кричать и выть, как бы пурга

Над голым полем! — здесь, на дивной шкуре,

Раскинутой повдоль сырой земли —

Вповалку — вдрызг — как ноты в партитуре —

Вгрызаясь и впиваясь — и в пыли

Катясь клубком — рыча и умирая —

Качаясь рьяно сдвоенной ладьей —

Друг друга не целуя — пожирая! —

Безумной родоплеменной семьей

Плетясь в слепые волчьи хороводы,

Пылая, плача звоном позвонков,

Любовью дышат первые народы,

Любовью — о, во веки всех веков!

Одной любовью — пусть она зверина,

Юна, клыкаста, бешена, страшна!

Возьми ее, гривастый волк, мужчина,

Из бездны жен она тебе — жена!

Она одна, твоя река и льдина,

Твоя скала, гора, волна, метель.

Войди в нее, двуострый меч, мужчина.

Отныне ваша брачная постель —

Отроги гор и рамена вулканов,

Залысины песчаных белых кос,

Пустынь буранных, далей бездыханных

Простор, залитый весь дождями слез!

Бочажины, кабаньи буераки,

Затянутые гнусом снеговым…

 

А стон зачатья — на пределе мрака,

Меж миром Убиенным и Живым.

 

***

 

Камень добыть —

Кровь выжать

Больно — жить

Больнее — выжить

Кровью на камнях

Рисуй муж мой

Как жене в огнях

Дымно

     душно

Кровью на щеках

Рисуй сын мой

Непобедимый страх

Ужас сильный

А есть в небе планета Марс

Вы ее зовете — язык сломаешь

О Соколиный Глаз

Крепко ты обнимаешь

О Лосиный Рог

Мощно — до дна — насквозь

Пронзаешь меня — от ног

Нагих — до лба и волос

 

Волосы — дыбом

Неразъемен жом

Вспорота Рыба

Звездным Ножом

 

***

 

…Все, что должно произойти, произошло.

Изумленно оглядываю свои широкие запястья, перевитые медвежьей шерстью, на нитях коей сверкают крупные сухие ягоды черного шиповника.

Мои ступни шире тюленьих ласт.

В моей круглой, каменно твердой ладони — круглый, черный, зеркально обточенный камень.

Гляжусь — и отражаюсь.

Страх и смех сразу! Я не знаю, что такое Красота!

Красота — вот она, вокруг: ослепительные гольцы, синие горизонты, влажный, солено плачущий краснозем, нанизанные на черную медвежью шерсть кабаньи зубы — звезды. А я уродлива! Я хохочу над уродством своим! Попробуйте, отнимите каменное зеркало! — глотку перегрызу: я доподлинно знать хочу, в какой миг уродство мое далекие звезды заметят. Ощерюсь! Оскалюсь! Прищурюсь!

Скошу глаза в черный лабрадор — и охну, и опущусь на колени, и кожей спины содрогнусь: пропустила сей миг, пропустила, царапнула меня серебряным когтем Звезда, красотой наградила, красотой прокляла, приказала: веди за собою от горы к горе, от реки к реке, от океана к океану голодное Племя свое, ибо не за едою они пойдут, не за новою битвой — за свадьбой живой Красоты и живого Простора.

 

ПЕРЕСЕКАЯ СУШУ

 

Взвивает огнь волос — ветр.

Пронзает лохмы шкур — лед.

Лакаем жадно звезд — свет

Из той горсти, где тьма — жжет.

 

Во чрево тьмы язык — всунь!

Зубами звезд его — хвать…

…пройдет тьма тем Больших Лун,

Пока научимся — целовать…

 

Острых гор снеговые рубила

Сердце грубо стесали огнем.

Я еще никого не любила —

Лишь дорогу, по коей бредем

Из жары несносимой — в бураны,

На Звезду, что, и очи закрыв,

Зрим: космата!..

Ступни мои — раны:

Мы по льду переходим пролив…

От кострища, где смежили веки

Сребровласые наши вожди,

Потекли мы, как чахлые реки,

По пути собирая дожди,

То становища злые кровавя,

Женам стонущим руки крутя,

То рождая в полуночной славе

Диких браков слепое дитя, —

По рокочущим глоткам вулканов,

Вдоль заливов, по белым костям

Валунов, мимо скал-истуканов,

По лосиным, кабаньим смертям,

Ибо путникам пища потребна:

Голод — это корона на лбу!

Растерзаем в рычании древнем

Мы сохатую нашу судьбу!.. —

В свежесодранных шкурах, с камнями,

Чьи заточены зубом края,

По земле потекли мы огнями,

И в цепи тех огней — жизнь моя!

 

И гляжусь я в обточенный камень,

Черный, в синих огнях, лабрадор:

Крутолоба, кудлата, с руками,

Что похожи на мощный костер,

Зубы — жемчуг громадных перловиц!

Очи — рысь позавидует мне!

Матерь будущих войн и усобиц,

Градов-весей, что сгинут в огне,

Матерь будущих казней и пыток,

Голубых и плебейских кровей,

Что в сыновних аортах — избыток! —

Да на пальцах сочту сыновей…

Вот вам я! Вот стою, Матерь Мира,

На обрыве, а блюдо реки

Ледяное! А в шкуре-то дыры,

А за бабьей спиной — мужики!

 

…Вождь серебряный, лик — морда тигра.

…Бычьелобый боец с топором.

…Острогорбый певец — нежно, тихо

Пел мне смерть над любовным костром…

Вы глядите в меня, возжигая

Взором — ветр за моими плечьми.

В бусах пота рабыня нагая —

А попробуй меня обними!

Отобьюсь! Брызнет свет через веки

Прижмурённые — в ваши сердца!

Это я вас веду через реки

И моря — им не видно конца,

Это я вас прельщаю добычей,

Свежей кровью, богатой едой —

И тебя, вождь, кричащий по-птичьи,

И тебя, копьеносец седой!

Я веду через долы и горы

Мое Племя — судьбину мою:

На скрещениях звезд и простора,

Весела, тяжела, я стою!..

Подбирайтесь — потайно, сторожко,

Ладьте петлю, и сеть, и блесну —

Развернусь я, брюхатая кошка,

И мохнатою лапой махну!

«Ты — красива!..» — завоют устало…

Хищно вьюга слепые следы

Заметет… заструится подтало

Из-под век… а на шее — кораллы…

И целебные зубы шакала…

Что, подобно алмазам, тверды…

 

А за синим хребтом — перевалы,

И за льдами — тяжелые льды.

 

***

 

— Ох-ха!.. Ох-ха!.. — ворочаются в углу пещеры, близ Гладкого Валуна, распатланные старухи. Под боком у старой Фанио верещит младенец: Гэ нынче ночью родила. Гэ лежит лицом вниз, постанывая, на шкуре седого леопарда из страны Хаора — оттуда мы сюда пришли. Пещера — наш временный дом. Мы отдохнем, напитаем младенцев, накормим стариков, поохотимся вволю, высушим шкуры — и дальше пойдем.

Гэ, как ты стонешь, Гэ. Неужто это так больно?

— О-о, женщина, больно все, за что ни схватятся твои руки и ноги, — бормочет Фанио, и мелкой росою течет по вискам ее, по щекам, по шее пот, мешаясь в яремной ямке со старческими слезами.

Гэ, успокойся. У тебя во рту камень яо — он утишает боль.

Боль — это воспоминание о боли, которая прежде была. Чем сильнее мучила — тем острее воспоминанье.

А меня как зовут?.. Я помню, меня как зовут?..

— Э-э!.. Ох-ха!.. Огонь гаснет, гаснет огонь… Где Хранительница огня?.. Где Рыжая Лисица?..

Озираюсь беспомощно.

— Анеле!.. Анеле!.. Иди. Гаснет огонь. Где хворост? Дуй! Дуй сильнее!.. Щек не жалей!.. Анеле!.. Анеле!..

Я наклоняюсь над крохотным красным комочком: то ли огонь, то ли ребенок, то ли лисенок. Дую усердно, видя щеки и губы свои. Огонь мечется, ластится. Глажу его. Он кусается. Смеюсь: кусайся, щенок. «Анеле!..» — звенят молодые голоса, хрипят старушечьи глотки.

Неужто это имя мое?..

 

МОЙ ОГОНЬ

 

Сохранить это бедное пламя…

Сохранить…

Это нищее, красное пламя в ночи,

Под сведенными скорлупою руками:

Рвется алая нить…

Пихту молния надвое расколола…

И зажегшийся ствол

Заискрил на ветру мирового раскола,

Застонал и зацвел!

Племя пялилось в жадное пламя.

Хворост я поднесла.

Красный зверь, поживи-ка теперь между нами.

Дай любви и тепла.

Запылают костры.

Загорятся барсучьим светильники жиром.

Заскрипят вертела

На рогатках огнистого Звездного Мира,

О, над пастью жерла…

Холод дышит огнем!

Мрак мерцает огнем.

Сохраню я

Этот жалкий комок

Беспредельного жара. Его поцелую —

Губы вспыхнут: ожог…

В углублении камня, в закуте пещеры,

Под моею щекой

Ты дрожишь, воздух лижешь,

Ты пляшешь без меры,

Ты — небесный изгой…

Сирота и безумец! Зажгу я тобою

Горсть последней еды,

Это озеро, рыбное и голубое,

Эти синие льды…

И на палке, на кою я шерсть со смолой накрутила,

Ты горишь! Я иду

С первым факелом —

от колыбели —

до дикой разверстой могилы:

На огонь.

На звезду.

 

***

 

…Над квадратом плеч — мощная голова бодает воздух. Не воздевай надо мной бугристые руки: они блестят маслено, золотисто, заросшие ковылями нежной прозрачной шерсти, я хочу этих рук и не хочу, я боюсь этих рук и не боюсь.

А старухи толкают друг дружку в бока, верещат:

— Вождь!.. Вождь ее избрал!.. Счастье ей!..

Пусть так — счастье свое я не ценю в обточенный водою и ветром речной берилл. Подойди и возьми, Хэш! Ты привык, что все вокруг гнутся при приближеньи твоем и вопят: «Счастье!.. Счастье!..»

Глаза его сузились. Мышцы вздулись и опали. Он опустился передо мной на литые колени. Бирюзовое монисто на ковыльной груди задрожало — так часто дышал он.

Протянул руки ладонями вверх. Я увидела гребни синих жил.

— Ты одна не кричишь: «Счастье!.. Счастье!..» Ты одна молчишь. Я не беру тебя одну. Ты не зверь. Ты не птица. Я не молю тебя. Ты придешь сама.

Руки застыли передо мною. Ждали. Старухи замолкли. Огонь ровно горел. Все замерло. Ждало все.

Я увидала его во весь рост — Вождя, могучего быка. Внутри его смуглого лица прятался робкий птенец павлина, губы дрожали, брови вставали углами. Он ждал.

И я сама легла на руки его, и восторг владычества раздвинул мне губы.

А Племя закричало, и руки и крики метались во мраке:

— Твоя Лисица!.. Твоя!..

И, закрывая глаза, слыша визги, несомая Вождем в пещерную тьму, знала я, что никогда и ничьею не буду.

***

 

— Огненная Лодка — серп Луны.

Вождь Хэш, увези меня туда, где видят сны.

Где не мяукают барсы, не кричат фазаны.

Где только спят и видят слепящие сны…

 

— Анеле, в Огненную Лодку — сядь!..

Вплету клык кабаненка в твою рыжую прядь…

А вот, гляди, Кровавый Камень, он рождает любовь…

 

— Укрась меня лучше ожерельем из укусов твоих зубов!..

 

— Анеле, ты — Огненною Лодкой подо мной…

 

— Плыви, о вождь Хэш!.. Обогни Океан земной…

А обогнешь — на снегу разложу волос своих лисий хвост,

Чтоб ты перешел по ним, смеясь, в Обитель Синих Звезд…

А я — лицом в снег!..

А я — животом в лед!..

 

— Анеле, кто-нибудь из нас первый — умрет…

 

***

 

— Каково быть украшением Хэша, дитя?..

Костер мечется, рвется. Красные космы летят во мрак, по ветру, далеко. Ночь разевает пасть над костром. Я кладу в огонь кривые сучья.

— Я не дитя.

— Каково быть бирюзинкой в роскошном монисте Вождя?..

— Не тронь Вождя. Не тронь меня. Я сама себе украшение. Я сама себе бирюза.

— Ошибаешься, Лисица. Никто не одинок. Хотя при переходе во Мрак каждый остается на миг одинок. Но и во Мрак за руку переводят Звезды. Ты этому не веришь?..

У костра, близко к языкам пламени, маленький худой человечек сидит, вытачивает из камня странную фигурку. Его горб возвышается над костром, и я глажу его по горбу. Ему приятно, углы его губ приподнимаются. Я горячо дышу ему в лицо.

— Я верю всему. Покажи талисман!

Горбун вертит перед моими глазами обцарапанный рубилом нефрит. Из мягкого камня наружу выпирают очертания трехлапой лягушки, обвитой змеею. Нежное лицо Горбуна испускает длинные лучи морщин. Пальцы напряжены.

— Все трехлапые звери — священны. Рядом со становищем мы нашли трехлапую черепаху из черного камня. Она древняя. Древнее, чем желтая кость старой Луны у тебя над головой.

Я неотрывно гляжу на изделие Горбуна. Я знаю, что он наколдует, и я превращусь в эту жабу вмиг. Я догадываюсь, для чего предназначена та, каменная черепаха близ становища.

Горбун слишком долго глядит на меня, и я начинаю дрожать под его взглядом, как под северным ветром. И глаза наши касаются друг друга так, как нагие ладони.

 

СТАТУЭТКА: ТРЕХЛАПАЯ ЖАБА В ОБЪЯТИЯХ ЗМЕИ

 

Как Трехлапую Черную Жабу

Обвила золотая змея…

Живодерка-жизнь!.. О, хотя бы

Мне до смерти дожить, — а я!..

 

В этой шкуре пупырчатой, жабьей,

Золотым живым вервиём

Глотка схвачена, — стати бабьей

Не сыскать уже днем с огнем!..

 

Время, Время, меня не мучай,

Не пытай, не сходи на крик:

Не царица — а гад ползучий

На земле, где вулканий рык,

 

Не родильница в той палате,

Где серебряным слоем — пыль,

А Трехлапая Жаба — проклятье

Первородное, хриплая быль!

 

И, распялив три мозглые лапы,

И, раззявив двугубый рот,

Кваком, клекотом, хрипом, сапом,

Гулом, рокотом — всем, что умрет

Во беззвучии, во безмолвьи

Снеговых веков, — я кричу:

Не души меня! дай любовью

Мне упиться, пока хочу

Клокотать над озером — трелью!

Рассыпать в заливах — икру!

 

…золотые кольца свистели.

Вкруг меня сжимались, шипели.

Золотые звезды горели

На моем посмертном ветру.

 

И текла золотая корона

С головы моей жабьей — в снег.

И Стоглазый Тигр Небосклона

Устремлял охотничий бег.

 

***

 

— Почему ты замолчала, Лисица?

— Теперь пой ты, Горбун.

— А если мое горло замерзло, и я никогда больше не смогу петь?

— Ты сам знаешь, что сможешь. Не пускай копья мимо цели.

Звезды и снег осыпались в тлеющий костер. Глаза Горбуна разгорались все сильнее, он поднял вверх два растопыренных пальца:

— Запомни, Анеле. Это Марс и Венера. Так их потом назовут.

— Откуда ты знаешь, Горбун, что будет потом?..

Его молчание обволокло меня огненным сполохом.

Повторяя устремление его взгляда, я уставилась в сердцевину красного костра. Уголья шевелились жуками. И в шевелении головней я узрела, дрожа, чуждый рисунок. Сложились угли в знаки, неведомые мне.

— Это песня моя, Анеле. Так ее потом запишут. Но ты склони ко мне не ухо — сердце. Слушай!

Я спрятала голову в колени, и волны снеговой ознобной дрожи катили и катили по спине безостановочно, печальными валами, и я казалась себе малой веткой — в ладони огня, малым огнем — в ладони зимы, белой ладонью зимы — в объятии ночи.

 

ПЕСНЯ ГОРБУНА О ЛЮБВИ

 

О трещина в железном синем льду

О Черепаха на изломе льда

Тебя любовь живою не найду

Ты в панцире мороза — навсегда

Оле хо ра

Вы жарили на вертелах любовь

Кромсали вы рубилами любовь

Но головы возденьте черепашьи —

Из Звездной Чаши

Отпейте

Опьянейте

И любовь —

Ее костер —

Соленой стыдной влагою залейте

Оле хо ра

 

О женщина сидишь ты у костра

Перед тобою — рыбьи кости мех куницы

Ты шьешь

Вот так всегда мне будешь сниться

Как белый коршун над тобой гора

Острее топора

Сиди любовь и штопай шкуру близ костра —

Всю боль всю ярость всю мужскую бездну

Всю нищету

Гляди какой болезный

Израненный исколотый горбатый

Тобой проклятый

урод мужик лохматый

Твою ладонь в сиянье звезд и снега

Греет до утра

В своих сосновых корневищах

Оле хо ра

 

Пляши костер на лучезарном льду

Пляши любовь

Иной я не найду

Я жемчуг на шерстину нанижу

Я след твой поцелую — задрожу

Сома за жабры вытащу — бревном

Ослизлым — о к твоим ногам излизанным огнем

Ты равнодушно оглядишь дары

Стучат стучат в морозе топоры

Там лиственницу валят там сосну

В кострище том сожгут тебя одну

Да вылетишь ты из огня туда

Где щупальцами синими Звезда

По-осьминожьи высосет простор

Нашарит погребальный твой костер

И ты пойдешь по тонкому лучу

Моя любовь иди

Я так хочу

А тело будет хладное — лежать

Глаза полузакрытые — сиять

Ты в панцире мороза навсегда

Ты женщина моя

И ты беда

Ты вся любовь

Воскреснешь изо льда

Огнем что мужикам в ладонь не взять

Оле хо ра

 

Трехлапой Черепахи долог путь

Когтями лапы — по мездре порош

Костер рыдает

о когда-нибудь

Любовь моя опять ко мне придешь

Тебя до хруста жадно обниму

Твои глаза я выпью — все до дна

Я не отдам тебя до смерти никому —

Моя Звезда

моя Луна

моя Жена

Оле хо ра

 

***

 

…Костер потух, но неистовый жар его палит нам брови, разжигает щеки, щекочет ступни.

Мы одни.

Сила Хэша в том, что он — Вождь.

Сила Горбуна в том, что он — Нежность.

Сила моя в том, что я — есть.

Сила костра в том, что он горит тайно.

Мы содрогаемся — и крупно, и дробно. Костер погас. Сильный ветер свистит по белой степи.

— Идем в пещеру. Там тепло. Там огонь.

— Нет! Останемся здесь. Здесь звезды.

Мы перепутали голоса. Он приближает свое лицо к моему лицу и пьет нежным ртом из моих глаз соленую влагу.

Мои руки смыкаются на его горбатой спине, я знаю, что он меня не обидит.

Сколько гордой бирюзы из священного мониста отдаст великий Хэш за это объятье тем, кто сделает так, чтобы оно никогда больше не повторилось? Я касаюсь раскрытым ртом тонкого хряща на перекате горба. Мы не понимаем, что мы уже одно, как не понимаем, что через лунный перекат по черному небосводу расстанемся навсегда.

Мы не понимаем, что такое НАВСЕГДА. Мы не понимаем, что такое НИКОГДА.

Мы понимаем — соль течет из глаз, и это очень больно.

ОБЪЯТИЕ. ПЕРВАЯ ВЕНЕРА

 

Я кругла и страшна. Я почти что Луна.

Из совиных очей моих брызгает пламя.

Соком грудь налита.

Вся бугрится спина.

Обниму — как сожму золотыми тисками.

Этот каменный свет — в ожерелье планет.

Подойди. Ты дрожишь. Ты трусливый, ледащий,

Тощий заяц-русак.

Тебя в будущем нет.

Ты из прошлого — прыг!..

Ты теперь в настоящем.

Не трясись, не тушуйся, премудрый пескарь.

Что, зуб на зуб попасть, как ни бейся, не сможет?!

А я мыслила: ты! повелитель мой, царь!

А я мнила: срастешься со мною всей кожей…

И мы будем как те, кто явился на свет

Неразлепленными, — лишь разрезать ножами!..

Ближе, жалкий подранок. Уж времени нет

Нам в подлунной юдоли остаться друзьями.

Между нами костер во пещере горит.

Ты его затопчи. Ты по углям — ступнею.

Тело ярко пылает. Искрится. Дрожит.

Вот ты рядом. Вот ты уже сплелся со мною.

Вот ты обнял раздутые ребра мои.

Вот ладонь возложил на валун раздвоенный.

Игла-рыба в моей заплескалась крови,

Угорь бешеный твой, моим морем вспоенный!

Ты пронзил — я забилась!..

О, верная смерть.

Это верная смерть. Не спасусь ни божбою,

Ни костром погребальным. У же не успеть.

Я слепилась — слюбилась — сроднилась с тобою.

Мы дыханьем друг друга дотла обдаем.

Заплелись языки — два роскошных дельфина.

Не разнять. Не разжать.

Мы отныне — вдвоем.

Пальцы холода сжали нам голые спины.

Животы наши лавой горячей текут.

Соль качает одна огненосная жила.

Нас когда-нибудь слиплой смолою найдут —

И увидят, как сильно тебя я любила!

О, на что мы похожи?! Гляди, кто нашел —

Это морда быка, а мы два его рога,

Два крыла мы, а тулово — в небе орел:

Он летит высоко,

близко Снежного Бога!..

То Галактики лоно, а мы — ее плод,

Мы — безумные дети, слепые двойняшки:

Кто в Сиаме таком был зачат — не умрет,

Двухмакушечный, в брачной рожденный рубашке!

Мы — гляди! — и перловица мы, и орех

В золотой скорлупе, перепачканной кровью,

Мы — двойное рыдание, сдвоенный смех,

Мы — что в мире теперь будет зваться — любовью!

Будет гибелью зваться, и пыткой, и сном,

Но, покуда мы змеями вьемся в косицу,

Здесь, во мраке пещеры, вовек не умрем,

А теснее прижмемся — перевоплотиться!

Ну, теснее, сильнее, жесточе вдавись,

Протыкай, пришивай, приживай со мной чадо.

На меня кровью рта под Луною молись.

Это все, что в пещерной юдоли мне надо.

А доколе не рубят нас напополам,

А покуда не ладят топор к топорищу —

Тебе горечь нутра, память брюха отдам

И смиренное сердце — последнею пищей!

Грейся! Ешь!

Там — надвинется тенью зима.

Там — разрежет нас надвое белая тьма.

Так вонзайся, вгрызайся, насыться, голодный,

Пока мы не сошли под Луною с ума

Во мирах, отдающих любовь задарма, —

Под Луною, что череп,

пустою, холодной.

 

***

 

…Вождь, когда ты увидел нас? Внутреннее зренье твое тебя не подвело. Ты прокусил губу до крови, хоть глаза твои были закрыты.

Я не испугаюсь тебя. Я повторю тебе еще раз — и сколько захочешь раз повторю, — я не зуб кабана, что просверлить — и носить на груди. Я Лисица Анеле, и я люблю ветер, снег и свет.

И если я услышала в крови шум слова ЛЮБЛЮ — я припаду губами к губам, щекою к биению жилы, в которой течет такая же кровь. Хочешь поглядеть, Хэш?.. Где твой каменный нож!

А, ты щадишь меня. Ты убьешь его. Ты поймаешь его, чтобы больнее мне было. Не рви повязку со лба! Не царапай живот! Вот я перед тобой. Почему ты не проведешь ножом наискосок по моему лицу? Ты говорил, что я красива. Так убей силу мою! Ты же дробишь во зле рубилом твердые розовые шары, что девушки находят в речных перловицах, — так зачем ты жалеешь меня?..

Я не жалости хочу.

Я хочу слышать, как под губами моими поет кровь сердца твоего.

Горбун — певец. Он спел мне.

Ты, безголосый!..

У тебя и на проклятие духу не достанет — вцепляйся крепче в нож, я грудь не закрою; только его пощади.

 

ПРОКЛЯТИЕ

 

На тысячу тысяч снегов проклинаю тебя.

Таэ!

Пусть Черный Дракон затменья пожрет лица твоего свет.

Гоа!

О, рыжие косы-змеи. Вас теребя,

Почуяли руки мои, что смерти на свете нет.

Таэ!

А смерть — вот она. Вот ползет — на снегу

Брусничный след, извилист, неотвратим…

Гоа!

Я, Хэш, я думал — тебя, будто огонь, сберегу!

А косы твои горят, да от них в небеса — черный дым…

Таэ!

Пусть на тебя с темносиней сосны прыгнет рысь.

Пусть вопьются зубы ее в твой нежный хребет.

Гоа!

Проклинаю тебя, Анеле-Лисица!.. Ты — моя жизнь,

Рядом с тобой я думал, что смерти нет…

Таэ!

Пусть, на краю вулкана танцуя, ты упадешь

Туда, где вихри алой лавы кипят!..

Гоа!

Пусть в драке пещерной под ребра войдет тебе каменный нож.

Пусть в рот твой во сне старухи вольют ягодный яд.

Таэ!

Проклинаю, Лисица Рыжая!.. Я был — Хэш.

Я был — Вождь. Я был — Владыка и Властелин.

А нынче я — в Звездном Куполе — черная брешь.

Нынче я — никто. Без тебя. Один.

Гоа!

Разрываю шкуру! Раздираю ногтями грудь!

Где оно, сердце?! Кровь меж пальцев течет,

Гнутся ребра… Анеле, меня не забудь,

Когда тело мое вмерзнет навек в черный лед!..

Таэ!

Проклятье, женщина!.. Проклятье тебе я шлю!

Тебя на снегу рисую — колю копьем!..

Гоа!..

 

Анеле, Лисица Рыжая,

как тебя я… лю… б… лю-у-у-у!

Таэ! Гоа! Таэ! Гоа!..

Как в Огненной Лодке… в снегах…

под Красным Солнцем, смеясь,

змеино сплетясь,

качаемся мы… вдвоем…

 

……………………………………………………………………………

 

…Я старик. Меня камнем убьют.

Тело бросят в метелях.

Выхрипну: пить!..

А Она не придет — надо мною лисьи косы свои наклонить.

А Она — с другим заплетется

В Четыреххвостую Огненную Змею…

 

Иди по снегу босая.

Целую пятку твою.

 

СНОВА ХОД ЗВЕЗД

 

Горечь на живых губах.

Кровь и пот.

Плоть, ты обратишься в прах.

Все прейдет.

Ощутишь затылком наст.

Волчий вой.

Отвечает смерть за нас

Головой.

Из гудящей черной мглы —

В полный рост —

Мерные идут валы

Ярких звезд.

Над любовью, что умрет —

Над костром —

Зимний жгучий звездный ход —

Топором:

Занесенным над судьбой,

Над кольцом

Теплых рук — и над тобой,

Золотой,

Еще живой,

Над твоим лицом.

 

***

 

— Велю вам схватить его!

Молчание.

— Велю вам схватить его!..

Молчание.

— Вы прокрадетесь в его убежище! Вы поползете за ним по следу!

Молчание.

— Вы свяжете ему руки за спиною — руки, что обнимали ее!

Молчание.

— Вы растерзаете его, вы насладитесь видом его мучений! Трехлапая хочет жертвы!.. Трехлапая сохнет, томится без жертвы!..

Молчание.

— Я, вождь Хэш, велю вам!.. Почему не падаете ниц?! Почему не кричите послушно: исполним, о Хэш?!

Молчание.

И голос издали — рыком:

— Исполним, о Хэш. Холодно нынче. Звезды нынче танцевать будут.

 

СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ

 

…Меня ударили. Я вниз лицом

Упал. В живот мне впился наст колючий.

Мне звезды лоб обвили злым венцом.

О, жарче шкур меня укрыли тучи.

И каждый подходил и заносил —

Копье и камень, ногу и рубило…

А я любил вас.

Как я вас любил!

И только лишь Она — меня!.. — любила…

 

Не бейте!.. Нету сил, не уползу,

Глядите, я червяк, я горб закрою

Засохшим лопухом… утру слезу…

А снег кружится, жалит белым роем!..

Откуда здесь такие холода?..

Убьете вы меня — и вам не будет

В охоте счастья… Звезды — изо льда!..

И люди — изо льда… о люди, люди…

 

От уха и до пятки — вот рубец.

Вот шрам — от подреберья до надбровья.

Не режьте горб ножом!.. Я ваш певец.

Я песни пел не горлом, а любовью.

Не бей мне в пах — там Сила Звезд горит!..

Не цель в ключицу — в Солнечную Яму…

Живое тело плачет и болит,

А кровь, струясь, поет, поет упрямо!..

Поет!..

Ползу…

Багряный след — за мной…

Ем грязный снег… Мороз ночной пылает…

Огонь — в Небесной Чаше смоляной…

Волк близ становища на месяц яро лает…

Перевернуться б… Волк, переверни!..

И вправду — подошел и носом тянет,

И лапой, лбом — туда, где звезд огни,

Меня катит, толкает, жмет, таранит!

Спасибо, зверь!.. И хрустнула спина,

И вжался в наледь я горбом ледащим…

 

Как Угольная Чаша звезд полна

Над нашим миром, зимним и пропащим…

 

Лежал я. Лезвие горба вошло во снег.

Горб резко землю разрезал, как рыбу.

И мне входил под завороты век

Кит золотой — сверкающею глыбой,

И рассыпался — тысячью мальков!

И проливались звездные молоки

Над сгустками икры иных веков,

Где плакал жизнью океан глубокий…

Гигантские павлины — о, хвосты

В полнеба развернули!.. Изумруды

Горят в их перьях — дивной красоты,

Горят, не зная хлада и остуды!..

И дрожь по веерам хвостов прошла,

Лиловая повисла паутина —

И серебристо заструилась мгла,

Как в инее седые волчьи спины,

И волки разбежались, и меж звезд,

Меж красных копий, меж кровавых лезвий

Она, Она стояла в полный рост —

Она, Лисица, в черном поднебесьи!

В зените косы рыжие вились,

Взлетали, гасли огненные пряди,

Пылали щеки и горела жизнь —

Костром пещерным в негасимом взгляде!

Искрили плечи. Брызгали огнем

Сосцы! Так в запредельной Чаше Неба

Стояло Солнце Женщины! И в нем

Лучи смеялись и сшибались слепо!

 

И я на красоту ее взирал,

Не чуя под собой земли зальделой,

Я оживал и снова умирал,

Следя полет сверкающего тела!

А ноги коченели… Я хриплю,

Я лед грызу волчиными зубами…

Во Тьму схожу…

Но и во Тьме — люблю

Твое, Анеле, золотое пламя…

 

От жертвенного камня я уполз

Недалеко: найдут — через биенье

Отчаянного сердца… через слез

В мороз — неугасимое струенье…

По певческому выдоху найдут!..

По волчьему — скулеж щенячий!.. — вдоху…

Оббитым остро топором — убьют…

 

А я гляжу на звездные сполохи,

А я гляжу на пламень синих стрел,

На наконечники багряных копий,

На рыжих кос костер, что полетел

Через лога, туманы, бури, топи,

Танцуя, пригибаясь на ветру!..

И, лежа в смертной снеговой постели,

Горбун, червяк, — я больше не умру,

Коль вы поцеловать меня хотели,

Небесные лучи…

 

……………………………………………………………..

 

— Молчи, слизняк.

— Поймали. Заяц!.. уши вскинь во страхе…

— Распнем его на Алтаре Бродяг —

На Каменной Трехлапой Черепахе.

***

 

…А бороться невозможно. Все равно, что бороться с Ураганом, налетающим с отрогов Белых Гор. Люди — это ураганы, это смерчи, люди исполняют чужую волю. Горбун, подчинись! Руки и ноги твои тащат, тянут в разные стороны. Рвут волосы с твоей головы.

Ты видишь Черепаху. Вот она, близко. Вот она совсем рядом. Тебя кладут на нее. Ты спиною, горбом ощущаешь скользкий черный камень.

— Отпустите его! Отпустите!

Оскал раскатистого смеха, ощеренные желтые клыки, вместо пальцев — когти, вместо языков — хвосты змей. Люди ли вы?!

— Оставьте! Помилуйте! Пустите его! — кричу я.

А мне в ухо — хрипы, харканье, хохот, холод лютый:

— Ты что, жена его?.. Поцеловать его забыла!.. Он тебя с собою во Тьму взял бы, да мы не дадим!.. Другие лекари в Племени есть!.. Другие лекари найдутся!.. Ты что, на Черепаху захотела?!

Локти мои тонут в сугробе. Колени изранены настом.

Я успеваю прижаться щекой и губами к его щиколотке, к его ступне, и волосы мои скользят по его ногам красным огнем, грязный снег возжигая.

 

ПЕРВОЕ РАСПЯТИЕ

 

Рубила вонзаются в скулы.

Зазубрины метят мне лоб.

Я слышу подземные гулы.

Я зрю Поднебесный Сугроб.

Я вижу: оскалился!.. Взмахом —

В подглазье… и боль — на краю

Сознанья… и слышу я — страхом —

Ослепшую ярость мою.

И вижу я — печенью зрячей —

Как тот, кто меня ослепил,

Запястья ломает и плачет,

Что я ему ярость — простил.

 

Руки тяните мои — кости хрустнут, уже не срастутся,

хрящи не сойдутся с хрящами,

Камнем пронзайте ладони — чтоб мрак беспредельный

вкруг родимых пещер

кроваво они освещали,

Ну же, распяльте меня, Горбуна, на каменном панцире

грозной Трехлапой Богини —

Еду на ней я верхом, скаля зубы,

царь и муж ей отныне!

А!.. Да страдаю за что — сам не знаю. Вы знаете, милые люди,

Я вас лечил, младенцев ночами в пещерах качал,

пел заунывные песни по-волчьи, по-лисьи,

нес вам сердце на блюде.

На каменном блюде сердце вам нес!..

Вот его вы схватили, сожрали,

Ибо так, как сейчас умираю, доныне вы не умирали…

Я не знаю, за что!.. А, я понял…

должно быть, за женщину эту, чьи волосы рыжи…

Я над костром ей ночами пел песни,

мы наклонялись все ближе —

И на горящих угольях она босиком,

белозубо смеясь, танцевала,

И на спину ложилась, и смуглое медное тело

мне болотным цветком раскрывала…

Мои руки летели вдоль рук ее, ноги с ногами слипались —

Наши улыбки копьями друг в друга вонзались,

И целовала горб мой она, и шептала над ним заклинанья…

Где она!.. Крикните ей!..

Позовите на созерцанье закланья…

 

***

 

Северное Сиянье мое.

Рыжая Анеле.

В живот входит копье.

Об этом мы не спели.

 

Обуглены ребра мои.

Сжечь — меня?! — хотели?..

Я горю в костре любви.

Об этом мы не спели.

 

Факел мне — в пуп и в пах…

Гроздьями слезы висели

На ресницах, щеках, губах…

Об этом мы не спели.

 

Каменным топором — в грудь!..

Лицо изрезано… еле —

Хрипеньем:

СМЕРТЬ — ЭТО ЗИМНИЙ ПУТЬ…

Об этом мы не спели.

 

Бедра, голени и ступни

Исходят красной капелью.

Меня ослепили — я вижу огни!..

Меня оскопили — прижмись… прильни…

Я весь в крови. Мы с тобой одни.

Об этом мы — не спели.

 

Гляди — мои ноги размозжены…

Гляди — рот забит метелью,

Но я кричу в свете мертвой Луны:

НЕ БЫЛО КРАШЕ В МИРЕ ЖЕНЫ!

И тяжек горб. И глазницы темны.

И страшен звон неземной тишины.

И Тьма наступает.

Шаги слышны.

Об этом мы… не спели…

 

***

 

— Ты убил певца.

Ты, проклятый Хэш.

Плюнь мимо лица.

Сердце его съешь.

 

— Ты, Лисица, — прочь!..

Все нутро болит.

Жжет морозом ночь.

Жертвенник горит.

 

— Я храню огонь.

Я дышу в костер.

Ты! попробуй, тронь.

Мой топор остер.

 

— Я хочу тобой

Сам владеть! Один!..

— Мне над головой

Небо — Господин.

 

— Ты брюхата… я

Пощажу мальца!..

— Я ему — семья.

Нет ему — отца.

 

Успокойся. Ты

Не отец ему.

Знаю я черты,

Что ушли во Тьму.

 

— Не Горбун?!

— Попал

Пальцем в небо, Хэш.

Он — во Тьме пропал

Двух миров промеж.

 

— Не Охотник?!

— Нет.

Он — Костер Небес.

Он — Огромный Свет,

Жгущий дол и лес.

 

Он — Горящий Шар,

Жгущий чрево мне…

Мой живот — пожар.

Моя грудь — в огне.

 

Я брюхата — сын

Выйдет из огня!..

Среди звезд, один,

Вспомнит про меня…

Шар его возьмет!

Жар его вберет!

Наш пещерный род

Вместе с ним умрет.

 

Мой родильный рот

Свяжет звездный крик…

Прочь ты, кашалот,

Прочь, седой старик!

 

Вот — моя земля.

Вот — мои глаза.

Вот — моя петля:

Рыжая коса.

***

 

— Волоките… Волоките его сюда, ближе, к яме… Его теперь не узнать — раны, порезы без числа, весь разорван, весь красен…

— Кладите осторожней… Анеле, не гляди!.. Что ты городила про Небесного Ребенка, про то, как он в небе пляшет?! Если ты тяжела — тебе на смерть глядеть нельзя, ибо неживого родишь!..

По коже моей бегут тысячи острых искр. Волосы встают дыбом. Я вижу Горбуна — распростертого. Это страшнее всего, что я видела в жизни своей.

— Я не тяжела, — плачу я. — Это предчувствие. Знаю, что Огонь с неба сойдет. Знаю, что плод во мне запляшет. Времена развернулись индюшачьим хвостом. Было это? Или будет?.. Или уже — совершилось?.. Фанио, приложи ухо к моему животу — может, совершилось уже!..

Фанио гладит меня по плечам, пальцы ее дрожат, седые космы трясутся в рыдании.

— Ты сама не знаешь, что сказала ты. Небо не обмануло тебя. Есть Небесный Огонь. Он прилетит к тебе. Ты зачуяла его издалека. Но сперва накрой погребальной шкурою того, кто здесь был так дорог тебе, что на щеках твоих пролегли пустынные дороги слез. Проводи его во Тьму. Ты имеешь на это больше прав, чем все мы, люди Племени. И сам Хэш тебе слова не скажет.

Фанио притискивает мою голову к своей груди, а охотники все роют и роют яму, и из-под их скрюченных пальцев и крепких пяток черными фонтанами летит и летит холодная земля.

 

ПЕРВОЕ ПОГРЕБЕНИЕ

 

…Вы согните его, будто плод в материнской утробе.

Вы колите над ямой разверстой мычащих быков,

Чтобы кровь пролилась, запылала малиной в сугробе —

На излучинах бивней слоновьих, кабаньих клыков.

Эти мамонта зубы ему по бокам положите —

Отбиваться он будет на том берегу Черной Тьмы

От чудовищ… еще предстоят ему кровопролитья —

Ибо взял он страданье земное для Неба взаймы.

Вы укройте его рыжей, в крапинах, шкурой оленя…

Дай, о жрица, укрою сама своего Горбуна!..

Я топор ему в руки кладу, я целую колени,

Я однажды была у костра ему ночью — жена…

Расплетал он и плел мои буйные рыжие косы…

Я кладу оберег костяной на иссохшую грудь.

А жена вместе с мужем уходит, глотая не слезы,

А дожди, что, косые, летят на посмертный наш путь…

А жена вместе с мужем уходит во землю сырую,

В мерзлоту, во снега, во тяжелые грозные льды…

Я целую ступни, я пронзенные руки целую,

Пламя кос на них лью, пламя жизни твоей и беды…

Припадаю к тебе! Обвиваю твой горб волосами!

А ребенок брыкается, бешено пляшет во мне…

За тобой не пойду — обмывать его буду слезами,

Обжигать, чтобы рос невредимым, на страшном огне!

Он не твой, о Горбун!

Как я ночью зачатья клеймёна…

В родах — сотнею шкур забросают старухи меня,

Чтоб не слышало Племя, как воплем буравит мне лоно

Головенка плода — острый сгусток чужого Огня!

Искусаю я в кровь свои перечно-алые губы,

Изойдусь жадным криком — как соком гранат, истеку:

Я рожу Человека — но грянут Небесные Трубы,

Ибо выжег отец мне звездою каленой щеку…

 

Спи спокойно, Горбун!.. Ты певец был, каких мы не знали.

Ты так песню мне пел, что кружилась моя голова.

Спи-дремли ты в колючем, буранном, седом одеяле,

Пусть метельный ковыль над тобой, ледяная трава…

Пусть вмерзает в граниты небес твое Лунное Семя.

Пусть сжимает рука твоя черную руку земли.

За тобой не пойду! Буду жить — и рожать свое Племя,

Слепо выть на Луну, на Звезду — под ногами, в пыли…

Вы пролейте над ним, о старухи, молочную влагу!

Вы накройте его нежной шкурой, расшитой детьми…

Спи, Горбун мой, певец мой, трудяга, страдалец, бедняга.

За тобой не пойду. Населю эту землю — людьми.

Только дай напоследок пролить раскаленные слезы

На колени, и горб твой, и тощий живот, и хребет,

Только дай напоследок обвить мои рыжие косы

Вкруг ступней твоих — ярко летящих Кровавых Планет.

 

***

 

…Я не запомнила, сколько прокатилось лун — одна, две, десять. Фанио поила меня молоком ослицы, надо мною жгли день и ночь светильник в красивом, потрескавшемся от старости черепе дикой козы. Бормотали заклинания.

— Я не больна, — шептала я и мотала головою. — Я счастлива. Я проводила певца в Путь.

Старухи кивали, поводили в воздухе руками, гудели подземными голосами заговоры.

Когда, в какой день, каким волоском в укромной ложбине тела своего я почуяла, что надо вырваться из пещеры, выбежать на мороз, задрать голову к небу?

Старухи пытались меня задержать, хватали за голени, за концы расплетенных кос.

Но я бежала по снегу, и мороз жег мне хрипящее горло.

Сейчас. Сейчас я увижу его в первый раз.

И первая, самая сильная радость полоснула вдоль меня голубой молнией.

И голос вошел мне в уши:

 

Ты увидишь меня впервые, а я покажу тебе живого Певца твоего. Так ты поймешь первый Закон Неба: живое не исчезает. Возвращение из Тьмы возможно. Но только я, Свет, могу это сотворить.

 

Я воздела руки к небу.

Тайга колыхалась передо мной тысячью черных, вставших на хвосты змей.

 

ВОСКРЕСЕНИЕ

 

Ветер в грудь толкнул.

Близ сердца — жар.

Из-за леса выкатился Огненный Шар.

 

Он приблизился.

Он надо мною завис.

Он пораздумал —

и слепо рухнул вниз.

 

Я успела лишь пригнуться и закричать!

Сердце, замерев, не успело застучать…

 

Упал на снег

Выжег красное пятно

В окружьях век

Стало дивно и темно

Моя ладонь

Мокра жарка горька

О мой Огонь

Целуй дыру зрачка

Возьми меня

В морозы в небеса

Где Тьма Огня

Где Звездные Глаза

Где Звездный Лис

Залижет раны мне

Где вспыхнет жизнь

Валежником — в огне

 

Откатился… взмыл в небо — Огненный Ёж!..

Ударил в сугроб острый луч — обсидиановый нож…

А в красном пятне, средь сугробов стоял человек,

И красные волосы текли у него с темени —

по горбу —

прямо в радужный снег.

Словно гарпун мне в колени всадил Охотник —

резко подогнулись они…

Вдоль синих жил по рукам моим замерцали, заискрились огни!

Это же Горбун!.. Ладонями, как горячими языками,

плотью живою

всего тебя оближу…

Золотое кольцо над твоей головою…

Я крупной дрожью дрожу…

На ветру бейся, лес!

Наш Певец воскрес…

Что же руки примерзли мои

К лабрадору запавших щек,

к меди бычачьих ног,

ко граниту-сугробу горба,

к нашей жемчужной любви?!

 

Нитку жемчуга речного — помнишь? — мне низал…

Слово первое — молча сказал…

Что ж ладони примерзли мои

Ко твоей засохшей крови?!

Отдираю — не отодрать!

Ободу златому надо лбом — сиять!

Горбун… значит, из колодца Тьмы есть возврат…

А мне врали старухи,

Что никто никогда не придет назад!..

Гляди, Волк Рэо от тебя на брюхе ползет,

Прожигая лапами лед…

Он чует: ты — уголь, отколотый от Тьмы!

Руки вмерзли в тебя.

     Не отодрать.

     Ха!.. Теперь срослись навеки — мы?..

ПЕСНЯ ГОРБУНА ПО ВОСКРЕСЕНИИ

 

Ты, Рыжекосая, вошла под сердце мне,

Когда во море боли плыл на плахе,

Когда я был распят на валуне

Треклятой той, Трехлапой Черепахи.

Я в стаде жил. Я Племени пропел

Все песни, что мне глотку разрывали.

Я был Горбун среди красивых тел.

Меня не руки, а бураны обвивали.

Я не роптал — точил обсидиан,

По кремню бил алмазным черным зубом…

От блеска волчьих глаз был сыт и пьян!

От блеска женских — смертно сохли губы…

Пел близ костра — бросали угли в горб

Мне дети, хищнозубые зверята!

Я их прощал. Я песнею был горд.

Но помнил — о Трехлапой, о Треклятой.

 

Я знал — у Племени для казней место есть.

Усажены там колья черепами.

Медвежьих, человечьих — их не счесть.

А волоком туда — иль по снегу стопами —

Мне было все равно. Во чрево Тьмы —

Я знал: вернусь. Я знал — наказан буду

За ночь, где пред костром сплетались мы,

Друг друга плавя, сотворяя чудо!

 

Наутро нас, оплавленных, нашли.

Тяжел был наш двойной лучистый слиток.

Разняли нас.

В пещеру — унесли

Тебя. Мне — принесли орудья пыток.

Шел снег с небес. Горел серебряным костром.

Жег белым пламенем затылки, локти, спины.

Мной выточенным тяжким топором

Меня убьет… Сын Ястреба, мужчина?..

Нет, женщина!.. Вот, вот — с копьем во кулаке — идет:

И пятна по спине, и кисточки на мочках;

Не убивай!.. В глазах — зеленый, желтый лед,

О, пощади меня, девчонка, Рысья Дочка!..

Вам зла не сделал!.. Вот все зло мое:

Песнь сиплая, что не могла не петься,

Мною вскормлённое рогатое зверье,

Чтоб выменем заткнуть орущий рот младенца,

Да эта девушка Вождя, в чьих огненных власах

Сгорел я заживо, я — хворост сухокрылый…

Казни мя, Вождь! Я — червь. Я весь пропах

Сладимым сланцем собственной могилы.

 

Но, Вождь, запоминай! Ты тело бабье брал.

Ты раздвигал колени. Мял суставы.

А я, ее рождая, умирал

На поле боя древнего — со славой!..

Плыл снег с небес.

Пуховой лавой тек.

Я обводил глазами Племя:

Вот грудь моя, вот лоб мой и висок —

Кто первый, наглый между всеми?!

 

Меня ударили!.. Я вниз лицом

Упал. В живот мне впился наст колючий.

Мне звезды лоб обвили злым венцом.

О, жарче шкур меня укрыли тучи.

И каждый подходил и заносил —

Копье и камень, ногу и рубило…

А я любил вас.

Как я вас любил!

И только лишь Она — МЕНЯ!.. — любила…

 

***

 

…Луны катились по небу — то тощими, изогнутыми в прыжке серебряными уклейками, то багряными лодками, то тяжелыми оранжевыми плодами, то ледяными круглыми лиловыми зеркалами, и в них отражались столбы звездной мошкары.

Тоска гнула меня. Хэш рассыпал передо мною на валунах богатые дары — старательно, им самим просверленные сердолики, искристые флюориты и печальные аквамарины. Я не глядела на него. Он заламывал мне руки — я плевала ему в лицо. Он утирал плевок и смеялся: благодарю тебя, Рыжая.

И я не помню, в Молодую или в Старую Луну года звезды Сэнь прибежали к становищу обезумевшие охотники, перебивая друг друга, вопили:

— Там!.. Там!.. Там Саблезубый задрал волчицу!.. Саблезубый близко!.. Уйдем отсюда — наших детей Саблезубый может украсть!.. Там волчонок рядом с мертвой матерью, красивый!.. Сейчас убьем его!..

Я прыгнула быстрее рыси. Бежала впереди, они все — бежали за мной, тяжело дыша, пар клубился около их оскаленных ртов и выпученных от долгого бега глаз.

Волчица лежала на льду, подогнув лапу, ее брюхо было вспорото и растерзано, остекленелый глаз вонзился в небо.

Рядом с нею, растопырив неловкие лапы, копошился маленький ее сын. Он поднимал морду к звездам и печально, душераздирающе нежно скулил.

— Теперь мой сын будешь, — сказала я, схватила волчонка за загривок и высоко подняла в воздух.

А охотники закричали и метнули в звезду копье — кто дальше.

 

ВОЛЧОНОК РЭО

 

Звереныш, горящие зубы, шальные глаза,

от коих — ожог на груди!..

Загрыз Саблезубый волчицу. Скулишь. Тьма впереди.

На льду разъезжаются лапы.

Тонким лимонным соком струится скулеж.

Звереныш, младенец!.. Вздыбленный мех…

Не бойся, что на груди моей — нож.

 

Я ножом протыкаю врага. Но, зверь, ты разве враг?!

Ты сын мой, ты ребятенок, ты мохнатый дурак!

Я мать твоя, глупый. Иди сюда. Хватай зубами соски.

Живот не царапай мне:

там копошатся братья твои — сынки, щенки…

 

О, выкормлю тебя, зверенок!

Ты будешь — по ветру хвост —

Бежать со мною по первой пороше —

по верхушкам сосен — до звезд!

По звону мороза, по кварцу рек,

по топорам хребтов —

Зверь мой, хвост твой вмерзнет в Небо

средь звездных Лап и Хвостов!

 

А если об лед изранишь лапы-култышки —

залижу, залечу…

А если марал рогом выколет глаз твой —

свой отдам, в твоем лбу засвечу!

У зверя глаза — два зрячих огня… Мои — застилает мгла,

И боль по щекам, и соль по губам: я из рода Волка была.

 

Прабабка моя — Волчицей была. Отец — из рода Орла.

А мать — Лисица. Я от нее лисьи космы взяла!

Нож на груди моей висит.

Я не убивала лис никогда.

И над черной тайгою горит —

над пихтой — красная Волчья Звезда.

 

О, какой ты теплый, мой сын, нежное брюхо твое бело!..

Скалься, скули, — ты не умрешь, отдам я тебе тепло.

Гляди-ка — в шерсти седой на боку торчит белоснежный клок,

Это звезда твоя, щенок!

Тебя когтем мазнул Волчий Бог!

 

Назову тебя Рэо — Звездный.

Ты ведь с неба свалился мне.

Ты лежишь, завернут в косы мои,

в их багряном горишь огне,

Как в осиновых листьях по осени… Спи, Волк Рэо!

Я — мать твоя.

Пусть минуют тебя морозы,

пасть соперника,

свист копья.

 

Мы по жизни с тобой побежим, смеясь,

скаля зубы на сильном ветру:

По сапфирам озер, по скелетам скал!

И с тобою я не умру.

А пронзит твое ребро острие —

сквозь лопатку пройдет мою,

И, Лисица и Волк, обнявшись, рухнем мы

у пропасти

на краю.

 

***

 

…Я растила волчонка Рэо, я давала ему понюхать свежей крови, я подсовывала ему под нос убитых, еще теплых дроф и фазанов. Вырастет из тебя охотник, Рэо!

Я сама возжелала стать охотницей.

Хэш улыбался. Хэш цедил сквозь зубы:

— Женщина, дело твое — плоды и коренья… Женщина, жажда твоя сравняться с богатырями смешна. Увижу ли я тебя когда-нибудь такою, как до казни Горбуна, о дикая Анеле?..

Я гладила голову волчонка. Вздергивала подбородок:

— Я не женщина для тебя, Хэш. Я вольная Лисица. А это Волк — мой сын и мой друг. Я с ним буду носиться по горам и полям. Это я, Анеле, буду приносить тебе окровавленную добычу и бросать к твоим ногам, хохоча, а не ты мне!.. Мир перевернется, Хэш, потому что я так желаю, это моя шутка над тобою, моя игра.

Он сжимал в кулаке острый турмалин так, что из-под ногтей в снег капала кровь.

— Тогда — играй.

И уходил, и спина его качалась передо мной, заслоняя небо.

А охотники Племени звали меня на последние заклинания, и я шла, стискивая в одном кулаке копье, в другом — пращу.

Никогда тебе Горбуна — не прощу.

ОБРЯД ПЕРЕД ОХОТОЙ

 

Раз — копье — в глаз.

Два — копье — в печень.

Три — копье — в сердце.

 

Мертвей тебя

Нету, нету!

Лань,

Встань!

 

Не встанет.

Никогда.

Теки, текучая вода.

 

Лоб пронзен.

Хвост спален.

В сердце — острие:

И бежит на небосклон

Тело нежное твое.

 

Лань,

Встань!..

 

…ань-янь… янь-ань…

 

ПЕРВОЕ МЯСО

 

Прыгни, мой Рэо, пригнись и спружинь —

Это святая добыча!

Лань нежнобрюхая, жирная жизнь,

Клекот — над схваткою — птичий…

 

Лихо бежит!.. Я метнула пращу.

В белое темя попала.

Я для победы волчонка ращу —

Чтобы звезда засверкала!

 

Иней зажег полукружья рогов,

Вызвездил грудь и копыта…

Лань, ты жила меж ветров и богов.

Метко ты мною убита.

 

Рэо, сомкни ей на горле клыки!

Ноздри раздуй: пахнет мясо

Ржавчиной, хвоей, излукой реки,

Звездами Темного Часа!

 

Вон они — выше синиц-журавлей,

Гроздьями дикими — близко —

В дегте небес над кистями ветвей

Катят горящие диски!

 

Льют острый свет на убитую дичь,

Волчьими брызнут глазами,

Прежде чем кликну воинственный клич,

Звездными выльюсь слезами…

 

Что же, охотница! Тушу свежуй.

Печень брось верному волку.

Снег, в алых бронхах дымящихся струй,

Вздыбил сугробную холку.

 

Вот я убила. А ты мне помог.

Вот запаслись мы едою.

Где ты, Небесный, Стоглазый мой Бог?!

Дай умереть молодою!

 

Сгибнуть мне дай от чужого копья,

Раны прорежь без числа мне —

Только б, убийца, не выла так я,

Так — головою о камни!

 

Мать-оленуха! Прости мне, прости.

Вылилось Млечное Вымя.

Плача, держу в узкодонной горсти

Рог в ожерелии дыма.

 

Волк мой завоет на Лунный Орех.

Кости обгложут шакалы.

Я для детей — для старейшин — для всех! —

В белое темя попала.

 

***

 

— А-а-а!.. А-а-а!.. Гибель приходит!.. Тьма наступает!.. Всеобщая Тьма. Бог Белой Горы, спаси нас!..

Племя — все Племя — стояло на коленях у входа в пещеру.

— Одна ты, Анеле, не видишь, не слышишь ничего!.. Наша погибель приходит, наш час настает!..

Глаза людей шарили по небу. Солнечный диск слепяще пылал по-прежнему. Но тьма слева — наползала, надвигалась.

Солнце умрет — умрем и мы. Это ясно. Это неотвратимо.

— Лисица!.. — рвали мне нутро крики. — Ты одна спасешь!.. Ты должна вспомнить заклинания, что шептал и пел Горбун в тот час, когда Затмение совершалось!.. Вспомни!.. Вспомни, Лисица!.. И мы весь век свой будем тебе и детям твоим приносить к обеду свежее мясо и молить Пурпурного Фазана, чтоб никогда румянец не сходил с твоих молодых щек!.. Вспомни, скажи заклинанье!.. Спаси нас!..

Я выпрямилась во весь рост. Сложила лодкою руки. Воздела их к небу.

— Солнце! — крикнула я. — Я люблю тебя! Вернись к нам из Тьмы! Я люблю тебя! Я — смотрю — на тебя!..

Я распахнула глаза шире, подняла голову выше, вперилась в белое жгучее сердце неба. Я готова была ослепнуть во имя Племени моего.

Но любовь закрыла мне зрачки пеленою пощады: средоточье ярого света уже закрыл зловещий черный щит.

И люди упали ничком, лбами на землю, плача.

 

СОЛНЕЧНОЕ ЗАТМЕНИЕ

 

Все умерло.

Мышь прянула в нору.

Жуки сложили бедные надкрылья.

Диск Солнечный!.. Вот так и я умру,

Царапая слежалый снег в бессилье…

Тьма пожирает. Вот уже кусок

Огня отъеден. Тьме еда потребна…

О, хоть бы ты прошла наискосок,

Слепая чернокожая царевна!..

Но черное безумное лицо

На золотое наползает дико.

И вот уже смертельное кольцо —

Вокруг власы подъемлющего лика!

Все умерло! В подземье, на юру:

Приникло, вжалось, скорчилось, застыло…

Шар Огненный! Вот так и я умру,

И Черепаха спляшет над могилой!

Вот так же почернеет лик живой,

Лучи вот так же над затылком встанут,

Над мертвой одинокой головой

Все звезды из небытия восстанут!..

Гляди, сколь звезд!.. Ну верно, это ж ночь.

Смерть — та же ночь. В ней звезды — осетрами

В глазных морях. Бегут планеты прочь —

То зайцами, то волчьими ветрами,

То змеями Сатурновых колец

Вкруг щиколоток девичьих совьются…

Смерть — это ночь!

И небо — ей отец:

По скулам старым звезды льются, льются…

Смерть — то затменье! Разума, души…

Сухая куколка покинутого тела,

Развейся по ветру! Поземкой запляши…

Ведь воли, счастья, света ты хотела!

А света нет! Есть тяжкий молот — ночь!

Он падает на лбы, затылки, длани,

Тот молот Тьмы! И ждать уже невмочь,

И в мире нет живого — бездыханней!

Затмение! Твой смертью выжжен лик.

Твой черный круг — изнанкою светила.

Смерть — это ночь! Младенец и старик,

Вас всех возьмет одна и та же сила.

Сочти мгновенья. Прядь волос со лба

Содвинь ладонью потною. Не надо

Роптать. Смерть — лучезарная судьба.

За черным кругом — яркая награда.

Гляди. Протуберанцы, хохоча,

Тигриных языков нам сотни кажут.

И золотом встают из-за плеча

Тугие крылья — их уже не свяжут…

Ты, Племя первобытное, кричи!

Захлебывайся и вопи от света!

То Солнце, воскрешенное в ночи,

Вновь молоком златым зальет планету!

Танцуют ягуары, журавли

И мамонты, похожи на чащобу, —

Затменья нет!.. Живите у Земли

За пазухой — до счастия, до гроба…

А там — затменье снова.

Но — на миг.

И снова встанет свет за черным кругом.

И вырвется из глоток общий крик:

Поодиночке — скопом — друг за другом —

Воскреснем мы.

Воскреснем в свой черед.

Пускай Луна Звезду закроет телом.

Живое от Затменья не умрет —

Ни на Земле,

ни за ее пределом.

 

***

 

…Затмение предвещало то, о чем беспечные люди уже перестали думать, радуясь удачной охоте либо быстрым родам.

Это был черный знак войны. Из-за холма на заходе Солнца вышло огромное синее шерстяное облако. Облако приближалось, вопя и урча. И тогда мы рассмотрели страшное лицо каждого, поросшее синей шерстью.

Мы были люди. Они были нелюди.

Противоборство было неизбежно.

И вождь Хэш, придя ко мне и склонясь передо мною, попросил меня тихо:

— Ты ненавидишь меня, Анеле, но приложи ладонь свою ко лбу моему. И я уйду сражаться с твоей печатью на лбу. Кожа моя будет помнить прохладу твоей руки, похожей на стебель мяты. Я никогда никого ни о чем не просил. Но просьба моя к тебе будет такая: если меня убьют и загрызут в бою синие нелюди — возьми, сними с мертвой груди моей себе на память мое монисто. А если родится у тебя дочь — надень ей на грудь. Тяжело носить мое монисто. Но каждая бусина в нем, каждая каменная пластина голубая — это моя слеза по тебе, Лисица. Я не лил в жизни слез. Я собирал камни.

И я приложила руку к его лбу так тихо — тише полета осенней паутины в солнечном воздухе.

 

СРАЖЕНИЕ ПЛЕМЕН

 

Мы вздыбили лес копьевидных волос

И пальцы мы палицами воздымали

И пламя хребтов иссеченных зажглось —

Между позвонков птицы гнезда свивали

Мы мамонты стали

Мы ринулись в бой

Враги наши — нелюди — синею шерстью

Покрыты до пят

Их вожак — он слепой

Он рыбу цепляет застывшею перстью

Как будто рогатиной — из-подо льда

И череп его и рогатый и плоский

И сыплются зерна-зрачки в никуда

И зубы — ущельем закатной полоской

О синие нелюди вы тяжелы

Ломаете нас как тростник сухопарый

Нас рвете урчите насытясь из мглы

На нас синемордым таежным пожаром

Идете

Под вами трещит бурелом

Мы челюсти сцепим

Мы выйдем под ваши

Клешни и тиски

И покатится ком

И красная в снег опрокинется чаша

О кто от объятий тогда отличит

Великую битву

Друг в друга вонзимся

Не рты не тела — это небо кричит

В замерзшей воде его мы отразимся

Нас синяя толща небесного льда

Где водоросль солнечных кос побурела

Куда вмерзла рыбою красной звезда

До дна отразит до тюленьего тела

А бьемся мы бьемся мы рыбы об лед

Летит чешуя

Из орбит вылезают

Глаза просяные

Наш вождь не умрет

Но он умирает как загнанный заяц

Вот зубом топаза прогрызли плечо

Вот сшиблись каньоны гранитными лбами

Вот кровь из аорты реки горячо

Течет меж ладонями

между губами

 

Великая битва

Мы — люди

Они —

То волчьи хвосты то пантеровы когти

А вкупе средь леса мы — злые огни

И звезды о нас обожгут себе локти

Чьи зубы острее

Чья каменней грудь

Чье огненней сердце

Живот леденее

Узнаем сейчас

Ведь война — это путь

Дорога Костей

Победитель — над нею

Стоит колыхаясь кровавый марал

Раздутые ноздри

Пятнистые скулы

Великая битва

Здесь Марс умирал

Седая Луна здесь навеки уснула

В закатной грязи серебристым лицом

Взошла утонула затмилась крылами

То коршун летит черноперым листом

То хищно горит черноклювое пламя

Кругами снижается

Это конец

О синие нелюди

Мы победили

Крест-накрест дровами мать сын и отец

Лежат под ветрами в разверстой могиле

Нацелилась птица чтоб выклевать глаз

 

Стоит победитель нагой будто древо

Зимою

 

Живем только здесь и сейчас

На битву миров излетаем из чрева

 

Стоит победитель

Он руки простер

Над космами старых

Над воплями малых

Луна погляди — погребальный костер

А людям победы и радости мало

А людям все мало — на глотках сцеплять

Веселые зубы

когтистые руки

А людям все мало —

во льдах умирать

Оскаливши зубы

в сверкающей муке

 

***

 

…Он остался жив.

Он бежал к становищу впереди всех, и с лица его градинами брызгал боевой пот.

Женщины, что сгрудились в кучу вокруг потухшего костра, зашевелились, воспрянули, застонали, младенцы запищали пронзительно.

— Победа! Победа!.. Хранительница огня, Лисица, разжигай костер! Пламя пусть взовьется высоко — чтоб узрели Белые Боги.

— Ну, теперь-то ты Хэша полюбишь, девчонка, охотница, попрыгушка!.. Сама к нему прибежишь: победитель — выше вождя, он звезды ладонью снимает!..

Я несу пылающий хворост, наклоняюсь над пеплом, оживляю умерший огонь, ворошу угли большим пальцем ноги, пяткой отталкиваю волчонка, чтобы нос не совал.

Волны будущей пляски проходят по мне.

И когда макушка моя скрывается под волнами теми, когда я тону в страхе и радости так, что уже не выплыть, и отчаянно бью руками и ногами, я выбегаю к костру, я пляшу — и не знаю, пляска ли это или рождение мира, пляска ли это — или предсмертный мой крик, к ласковым звездам летящий.

ТАНЕЦ АНЕЛЕ

 

Разожгу я костер,

разожгу своенравный,

Полыхнет до небес!

Я победу отпраздную пляскою славной,

Раздвигающей лес.

 

Притопчу я порошу.

Вкруг ног моих голых —

Ветра северный мех.

От серег моих тяжких, ладоней веселых

Брызжет свет — в лица всех!

 

Изукрашен мой каменный нож гессонитом —

Он искрит меж грудей.

Я станцую победу, жива — не убита,

Средь кричащих людей!

 

Эти длинные стоны, немые хрипенья,

Язвы колотых ран,

Словно стрелы, войдут

в обнаженное пенье,

В моей пляски буран!

 

Не нога — хвост волчицы!..

А выгнутой грудью

Повторю ту скалу…

Я танцую все кровопролитья, безлюдья,

Всю скелетную мглу.

 

Все колеса — стремглав! — неподвижных моллюсков.

Все надгробия гор.

Соль лучей глаз кошачьих, зеленых и узких,

Весь ладонный простор.

 

Да, Земля, подержи!..

О, держи на ладони

Золотую меня!

Я танцую — так в храпе взвиваются кони,

Так рычит лев огня!

 

Я ступнями прожгу рек серебряных копи,

Жарких трещин слои,

А в последнем порыве возденусь на копья —

На вершины твои!

 

Я была этой пляской победы богата.

В ней — рожала! И в ней

Умирала, на кольях отрогов распята

И полночных огней!

 

О Земля, удержи!..

Мышцы вязкие слабы.

Я танцую, пока

Не согрела слепой Черепахе Трехлапой

Нежным телом бока!

 

Я сегодня царица… а там — растерзают!

Дудки визгом зальют

Мой костер! И замерзну, как все замерзают,

Когда радость убьют…

 

Но сейчас, разъяряясь последнею пляской,

Плавлю косами ночь!

И по локоть — в костер — руки — лисьею лаской,

Я, Лисицына Дочь!

 

И темнеют вокруг, наливаются лица

Гневом вызревших слез:

Довелось лишь для этой мне пляски родиться,

Им — глядеть довелось.

 

СНОВА ХОД ЗВЕЗД

 

Звезды мерно идут. Звезды мрачно поют. Звезды вечно звенят —

Звезды сыплют зерно лучезарных минут, сторожами — стоят.

Я стою. И лицо мое ветр исхлестал — так румяно оно.

Взор мой звезды вбирать, пить их пламя — устал, золотое вино.

По Земле, пригибаясь и горбясь, века, умирая, идут.

Я стою, умирая. Звезда далека. Горизонт гол и крут.

Снег колючий пронзит зеркала мокрых щек. Солью выстудит лоб.

Звезды молча идут. Путь их тяжкий далек: люлька, трон или гроб —

Им равно. Россыпь мира — небес круговерть. Над тобой, надо мной.

Звезды нежно идут, как звенящая смерть, под пахучей сосной.

Это белка-летяга — сребрист ее хвост!.. — с сердца на сердце — прыг!..

Меж зверей, меж людей — и уже между звезд — ее беличий крик…

На Земле кто погиб — возрождается род меж созвездий, во тьме…

Ты иди, звездный ход,

рыбий плес,

лосий лед,

По Вселенской зиме.

И горит Альтаир, и блестит Процион — малахитовый скол.

И сверкает очами нагой небосклон,

Что над полем бессмертным, буранным

Серпом острой Веги

Прошел.

 

***

 

— Он — Огненный Шар — прилетает обычно по ночам… он бродит по небу, бродит, как раненый олень, а потом — стремглав бросается вниз…

— Ах-ха!..

— До него нельзя дотрагиваться рукой. Все тело твое тогда станет синим, покроется блуждающими огнями, а изо рта вылетит свет.

— А он приносит горе или счастье?..

— Он приносит горе — если человек хочет горе. Он приносит счастье — если ты изнемог без счастья. Он прожигает собою времена, и ты можешь мгновенно переселиться к праотцам или на далекие Красные Звезды.

— Фанио, а он — человек?..

— С жуками он жук. С мамонтами — мамонт. С осетрами — осетр. С человеком — человек.

— Ах-ха!.. Но у него же нет головы, ног, рук!..

— У него есть сердце, и оно живет вечно.

— А ты видела его когда-нибудь?..

Старуха вздохнула, и серьга-ракушка выскользнула из ее мочки, покатилась на сморщенную, как кора дуба, грудь.

— Близко он не подлетал ко мне. Он не избрал меня. Только издалека узрела я ослепительный Шар, катящийся по шкуре Черного Медведя Ночи, но и этого было довольно, чтобы дыхание мое пресеклось.

 

ЗАКЛИНАНИЕ ОГНЕННОГО ШАРА

 

Оол-хоо

Не подлетай Шар Огненный

 

А если подлетел — то не зажги меня

А если уж зажег — сожги дотла

А если сжег дотла — роди опять

А если уж родил — заставь сиять

 

Но если я сияю — сделай так

Чтоб я века пронизывала мрак

Оол-хоо

 

Возьми меня к себе

Возьми меня

 

А если взял — уже не выпускай

Пусть будет больно — стану я тобой

 

Шар Огненный

Кто различит теперь

Сплетенных нас

 

А если мы сплелись в могучий свет —

Неси меня туда где брода нет

Где злое пламя хлынет через край

Оол-хоо

Ты улетай в родимый край

 

Шар Огненный уйди

Не подлетай

 

ОГНЕННЫЙ ШАР — ЮМ

 

Свет Свет Оранжевый Лимон Сцепленье Сил

Зерно Граната Соль Сияющая Соль Непобедимый Свет

 

Я испускаю веера лучей

Я — каждый луч живу сияньем

Мига длинного как горе или смертный змей

Я мысль кочующая в бездне

Докочевал до Шара круглого

Как чрево женщины как голова ребенка

Они здесь думают что мертвый этот Шар

Они его ногами топчут

Они на нем живые листья жгут живых зверей свежуют

Они его изрезали ступнями

Телами заклеймили

Слезами искромсали

А их так мало

Их еще так мало

Людей

 

Свет Свет На вспышку не гляди Зрачки — две белые дыры Я приближаюсь Алые рога маральи Протуберанцы пляшут Их размах суров Я Свет Я сильный Свет Алмазный бой Непобедимый Свет

 

Я прилетел из Тьмы Живой

Они-то думают — из смерти

А смерти нет но это они узнают позже

Когда я прилечу мильоны лун спустя

И в грудь младенческую вклинюсь

Войду в мальчишье сердце еще в утробе материнской

Он вырастет со мной внутри

И над мужицкой головой мое сияние увидят

Тогда они поймут что смерти нет

Пройдут мильоны лун спешить не надо

Я долетел до Шара Живого

Этот Шар — мой брат

Озера и моря горят глазами и слезами плачут

Я — Огненный

Он — Земляной

Два Шара мы

Я одинок Я долго плыл во Тьме

Хочу найти родное пламя

Того кто мой огонь разделит

Обнять его не побоится

 

Свет Свет Глаза ихтиозавра Глаза печальной нерпы Носорога безумного Глаза двух мамонтов свивших хоботы в чащобе А в хоботе самца — горящий изумруд Он думал — это спелый плод И подарил подруге подарок — Свет Свет Зеленый нежный и стогранный Подземный Свет Непобедимый Свет

 

Снижаюсь

Ниже

Ниже

Копья пихт расходятся

Ворота льдов отверсты

В проеме леденистых стрел и языков метелей — поляна

На поляне — Племя

Это люди

Они танцуют дикий танец

Они врага сегодня победили

Мой брат костер

Как пляшет женщина близ буйных струй огня

Как руки ее бешено ощупывают небо

Как ноги взлизывают лед

Она упорствует в безумье

Ступою ступни толчет снега

Ее в крови запястья

Волосы кровавы

Еще приближусь

Я ее узнал

Все множество лучей моих в один собралось

Я вспыхну

Опалю снега

Я сам не знаю что со мною что со мною

 

Свет Свет Свет Свет Буянный Свет Острее быть не может Всё слепота Всё красота Слепец ощупай счастие руками лучей Всё сердолик и сердцевина смеха Свет непобедимый

 

Я пролетел Галактику насквозь

Я пересек наискосок морскую Крабовидную Туманность

Я звездные прорезал рукава

Квадранты нуль-полей я прочертил своею плазмой

Я на планетах золотых садился

Я выжигал каменья суши драгоценной

В мякоти болот планет безлюдных осьминожьих

Я вкруг юдолей мрака бегло обращался

Дурное тяготенье огненной стрелой пронзая

Я близко черных дыр похмельно дерзко вился

Я помнил код Вселенной

Я — хромосома Мира — знал его геном

Но я не ведал

Столь изведавший Пространства

Столь Времени вкусивший

Что косы рыжие и желтые глаза притянут и приварят

И только их обжечь захочешь

И только в них войти паля сжигая ослепляя

До дна

До мрачной сердцевины

Где пламя бесится подобно моему

 

Свет Свет Пусть пляшет О гляди как пляшет Все Племя воплями исходит Колышется туда-сюда В ладоши бьет и пятки рвет о камни И лед от крови солон Я соль Я Свет Я боль твоя О как зовут ее Не слышу Свет глухой Свет от себя ослеп

 

Пляши о Племя

Выйдет время плясок

Дождусь покоя

Она в пещере ляжет меж старух

Я просочусь сквозь камень коим вход заваливают

Чтоб Саблезубый не прокрался

Зависну я над нею

Она глаза прикроет рукою

Послушно встанет и пойдет за мною

Я выманю ее из мрака шкур — под ягодные звезды

Под росы розы россыпи миров

И я войду в нее не в духоте мездры притоптанного ложа —

Под радугою звезд под коромыслом диких искр

под огненным мостом

под ветром  Времени меня сюда занесшим

под сильным ветром Времени земного

И руки обовьются вкруг меня

И засверкает выгнутое тело

Везде повсюду вспыхнувшей

ДУШОЙ

***

 

…Мой прищур, направленный в черное небо, обшаривал горизонт и зенит. Успокойся, сердце. Сойди, сон. Старики давно уснули. Младенцы — и те не пищат. Одни мои пламенные косы землю метут у входа в пещеру.

Воины, и вы заснули тоже! Мне одной заваливать каменную щель валуном. Не сдвину с места его. Сильна я. Но ветер сильнее. Помоги мне, ветер!..

Вот так, хорошо, и никто не войдет, никто не вползет, не проникнет — ни змея, ни тигр, ни мамонт грозный, ни…

Предчувствие сжало мягкой лапой мне печень. Сердце, на миг замерев, забилось бубном, зашлось в бешеном танце.

Окоем зимы и кромку тайги залил великий свет.

И над снегами стало подниматься круглое зарево.

Я закрыла глаза. Я держала сердце руками, чтобы вон не выпрыгнуло оно.

— Здравствуй, Огненный Шар, — пересохшие губы шепнули. — Но я не хочу ни горя, ни счастья. Я не твоя. Я ничья. Летай в небесах на просторе. В теплую, в родную пещеру спать я пойду.

И, пока я пробиралась в пещере к своему ложу — двум медвежьим шкурам, лежащим крест-накрест, — я глаз не открыла.

 

ЗОЛОТОЙ ДОЖДЬ. ЮМ И АНЕЛЕ

 

Пещера тьма ты лучезарно спишь

У локтя твоего скребется мышь

 

…Я сплю… Мне сон запястия скрутил…

А щеки как горят — что было сил

А горы сна мне застят небосвод

Где скалит Волк Полночный звездный рот

 

Вставай во сне

Смеясь иди во сне

Сквозь дымчатый гранит — иди ко мне

 

Тяжелый Шар

Ты огненный

Ты дум

Моих не знал

Ты назовешься — Юм

 

Зови как хочешь

Розовы ступни

Снега белы

Поляны

Мы одни

Ты не поднимешь полукружья век

Спиною ляжешь на слежалый снег

Раздвинь колени

Как они слепы

Раздвинь ворота сонные судьбы

Летят планеты в ночь с кедровых лап

Пульсирую дрожу тяжел и слаб

Стекаю плазмой на тончайший наст

Поляна

Ночь

Поют лучи меж нас

 

…Тяжелый Шар

Ты Юм

Ты сильно жжешь

Вошел в меня твой луч твой медный нож

Я жабою-красавицей распнусь

Я камбалой двуглазою площусь

Ты ближе

Бедра болью опалил

Так плоть любви восстанет из могил

Разымешь две серебряных луны

О Красный Рак клешни твои страшны

О Красный Змей как жаден твой язык

Смерч золотой

Нерукотворный крик

 

 

Вибрирую

Я раскаленный диск

О добела мой раскалился риск

Чем горячее звезды тем синей

Я брошу бредень соткан из огней

Забьешься ты

В развилку плавников

Всажу острогу огненных веков

Ты — белый крест

На острие огня

Кричишь вбираешь пестуешь меня

 

О что это

Дождь золотой идет

Монеты капель прожигают лед

Расплавленные брызги жгут живот

Разверста я как мощный небосвод

А сквозь меня идет горячий свет

Скоплений звезд туманностей планет

И бьюсь я ноги грозные скрестя

Огонь

Я понесу твое дитя

Огонь огонь

Ты весь уже во мне

Прохладный ландыш тела весь в огне

По кровеносным жилам — низка бус

Огня — я износить ее боюсь

О будь во мне

О только не уйди

Клейми ожогом острия груди

Не покидай

Ты в небо улетишь

А я в пещере заскребусь как мышь

 

Не плачь

Не плачь

Пролился дождь златой

Ты расцвела небесной красотой

Не баба не Лисица не Земля —

На горле мира ты — любви петля

В ночи во льдах на режущем снегу

В опале тела твоего бегу

Переливаюсь там где женский страх —

В белугах бедер

В мочках и ступнях

Я Космос прободал

Горящий Бык

Я был Огонь

Я стал с тобой — мужик

 

Я по снегу катаюсь и хриплю

Горю нутром

Но я тебя люблю

Испепелится сердце

Кости в прах

Рассыплются белея на холмах

Но я доколе род наш не прейдет

Шар Огненный впустила в свой живот

Я лбом — во льду

Кос рыжие крыла

Летят

Огонь

Твоей женой была

 

Возьми меня туда где стаи звезд

Где по ветру пущу я лисий хвост

Где Землю я увижу как живот

Беременной

Где лунный хоровод

Возьми не покидай

 

Когда-нибудь

Когда-нибудь мы соберемся в путь

Я покажу тебе что Пламя — есть

Бессмертья торжествующая весть

Что лишь Огонь на крыльях и перстах

Над теменем меж пальцев на устах

Несет из мрака мертвого сюда

Навеки навсегда

Багряный Вестник — крупная Звезда

Пройдут еще мильоны лун — и вот

Ожжет Звезда пустынный небосвод

То я вернусь…

Не плачь…

 

…Пещеры тьма

Старухи Шкуры

Я сошла с ума

Мне снился сон

Мой так живот горяч

Огненок там

Кусай кулак

Не плачь

 

***

 

…Луны, зачем вы катитесь по небу! Остановили бы хоть на мгновенье свой неудержный бег!..

Пока я носила своего Огненного Сыночка, мне было два видения. Одно — черное: страх. Другое — светлое: радость.

Поняла я, что, кроме моего живого тела, что носилось по зимним полям этого мира вместе с Волчонком Рэо, что росло огромным сугробом не по времени длинных лун, а по времени взмаха крыльев синей стрекозы Томмо, кроме меня — Рыжей Лисицы — есть на земле Лисица Черная.

Как я ее увидела? Отнюдь не глазами: разве можно увидеть себя со стороны?

Но я испугалась не на шутку, ибо это была я — и не я.

С моим лицом, с моими глазами, только вся черная, с нехорошей усмешкой, со злым разлетом бровей, что, как два лезвия каменных, зависли над едва зачатым счастьем моим.

Двойник мой! Оставь меня! Иной я не стану — я такая, какая есть.

Но когда я внесла в погруженную во мрак пещеру свой живот и, осторожно переваливаясь с боку на бок, подошла к холодной каменной стене совсем близко, волосы мои поднялись дыбом: на стене пещеры сиял мощным красно-золотым светом нарисованный охрою и гематитом высокий золотокудрый человек. По обе стороны от плеч его вздымались большие ослепительные крылья.

— Ты летаешь!.. — горло мне перехватили рыдания.

— Да, летаю, — послышался нежный голос. — Забудь Черную Лисицу. Забудь кровь и страдания. Человек рожден на твоей планете для того, чтобы летать. Чтобы полететь однажды. Земля держит. Тяжесть давит. Но Огонь царапнул тебя когтем. А полет Огня — неостановим.

 

ДЕМОНИЦА: ДВОЙНИК АНЕЛЕ

 

Зажми в прогале глотки крик.

Зубами — губы — в кровь.

Я — чернокосый твой двойник.

Я — смоляная бровь.

 

Воронки мрака, пасти тьмы,

Посмертные врата —

Мои! Там будем вместе мы —

Лоб в лоб, и рот у рта.

 

Когда рождалась ты на Свет —

Я выпала из Мглы.

Мы в перекрестье всех планет

Летим с тобой, теплы!

 

Куда бежишь? Я — за спиной.

Смеешься?! Тьма горит

Моей улыбки белизной

И перцем глаз горчит!

 

Ты рыжая — а я черна.

Ты добрая — я зла.

Я знаю: жизнью смерть одна

Повторена была.

 

Ты любишь? — Ну, люби, пока

Рта моего змея

Не обвила твои бока,

Не усмехнулась я!

 

Ты дочь Снегов. Я дочерь Тьмы.

Мы враз явились в мир.

И враз его покинем мы,

Его кровавый пир.

 

Без промаха ты бьешь зверье.

Целуешь волчий нос.

Но я — проклятие твое,

Захлеб последних слез.

 

Я черный уголь. Твой двойник.

Я смоль твоя и тьма.

Зажми в прогале глотки крик,

Чтоб не сойти с ума.

.

ОГНЕННЫЙ ВЕСТНИК,

НАРИСОВАННЫЙ НА СТЕНЕ ПЕЩЕРЫ

 

Раздвигаю тьму руками…

Прямо — на стене —

Рана золотая: пламя —

Хлесь! — по сердцу мне.

Два крыла его широких —

Перья все горят!

Пышут алым жаром ноги.

Искрится наряд.

Он не в шкуре — в шелке жгучем.

На груди — рубин.

Над его висками — тучи,

Молнии седин.

На пожар гляжу великий

Юного лица.

На моих ключицах — блики

Грозного венца.

Кто ты, Вестник? Предвещаешь

Нам жестокий бой?..

Нас, людей, за что прощаешь,

Манишь за собой?..

Мы кудлаты, низколобы,

Мы кровавей стрел.

Нам до первой медной пробы —

Сгинуть в сотнях тел.

Нам до первой пляски стали —

Кости, камни грызть.

Мы в дороге не устали,

Нам в пути — корысть.

 

Вестник! Ты раскинул крылья.

Каждое — костер.

А за ними — звездной пылью —

Черный лабрадор.

Ты ведешь в века чужие,

Страшные века.

Но — пока мы здесь и живы —

Вот моя рука.

Прокопченный свод пещеры.

Бедные огни.

Пламя первой, детской веры

Ты не обмани!

 

Грохот града. Крики снега.

Мерзлых веток стук.

Красный Ангел — человеку

Не протянет рук.

Красный Ангел улыбнется,

Развернет ладонь.

На ладони вверх взметнется

Золотой огонь.

Будет мука. Будет радость.

Страсти круговерть.

Будет золотая ярость

И слепая смерть.

И целую я лишь воздух

Близ того огня:

Это Золотые Звезды

Выбрали меня.

 

***

 

…И, едва я поцеловала воздух близ Огненного Ангела, он исчез с пещерной стены, как не бывало!

А высокий живот мой начало крутить, и мять, и швырять из стороны в сторону, и легла я навзничь на холодные пещерные плиты, и закричала от неистовой боли! И все заклинания, что помнила еще с младенчества, стала бормотать, шептать, повторять, каждое слово родильными слезами поливая! Сцепила руки наверху живота, над пупком, помогая сыну моему скорей на свет выйти!

— Хочу в лицо ему поглядеть скорее!.. А-а-а!..

— Кричи, кричи, Лисица, крик — он один нам в подлунном широком мире остался…

 

РОДЫ

 

Изгибаюсь в грязных шкурах, стыну каменной дугой!

Не рожайте, бабы, дуры, — о, короткий век такой…

 

В рот взяла я камень яо — он отнимет боль… на миг!..

Повитухи мне отравой затыкают стон и крик.

 

Я — гора, Голец Подлунный. Я — курган, сугроб, торос.

Пишут мне старухи — руны на щеках меж лавы слез.

 

Я живот свой ненавижу. Ходит небо ходуном.

Вот лицо старухи: ближе!.. Наколдуй, чтоб было — сном!..

 

Явь, ты режешь по живому. Я — зияющая брешь.

Подчиняюсь ножевому камню: пуповину — режь!

 

Как, рогатиной прижата, вся узорчата, змея,

Я ворочаюсь, распята, и ладонь кусаю я…

 

Мука — нету солонее! Это древняя юдоль.

Ну, крути меня сильнее, потроха прожги мне, боль.

 

Ты кругла, головка лука… Крепкий вытолкни росток

В зимний мир, где кровь и мука, где живущий — одинок!

 

И судьба меня скрутила! Судорга свила петлей!

Меж крутых колен катила шар кровавый, золотой!

 

И последняя потуга изгнала его на свет —

В хоровод земного круга, в ночь блистающих планет…

 

Повитухи, не ожгите пальцы, пястье и ладонь!

Вы в ладонях сберегите нежный золотой огонь.

 

На локтях привстану… Гляну я на сына своего…

Мальчик Огненный! Ты — рана, боль моя и торжество.

 

Моют молоком ослицы… В шкуры быстро завернут.

Мне каким богам молиться, чтобы ты остался тут?!

 

Чтоб отец твой междузвездный, из поднебесья сойдя,

Не увез бы в Лодке грозной семя Звездного Дождя…

 

Ты ручонки огневые раскидал повдоль шерстей.

Мать, — свою сгибаю выю под ярмо своих детей…

 

Твой отец — Огонь Небесный! Он избрал меня одну.

О зачатии чудесном губы навсегда сомкну.

 

Только жги меня очами, только грудь мою цепляй,

Чтоб снедающее пламя перемчало через край,

 

Чтобы выплеснулось пламя в мир, где мраз, и хлад, и лед,

Чтобы шло — промежду нами — через тьму — из рода в род.

 

***

 

ЭМЕГЕЛЬЧИН ЭЭРЕН. ДУХ ПРОДОЛЖЕНИЯ РОДА

 

Черная кошка — ночь — свернулась вверху бытия.

Желтым злым медом текут глаза ея.

Она запускает когти елей и кедров в тела

Сладких форелей. Горящий ручей течет оттуда, где мгла.

Земля жжет босую пятку. В ночи земля отдает тепло.

В юрте две жирных бараньих свечи коптят, чадят тяжело.

 

Закрой глаза. Секунда — век. Закрой — и уже зима.

В юрте предсмертно кричит человек. Зверем сходит с ума.

В юрте — стоны, крики, возня. В зубах зажат амулет.

Ноги роженицы, как ухват, держат бешеный свет.

Тот, кого нет, ломает мрак, сквозь родовые пути

Продирается, сквозь лай собак: до холода, до кости.

Обнимает голову тьма. Луковицу — земля.

Винтись, грызись, — так входят тела в тебя, земная зима.

Зубья красны. Кровавы хвощи. Пещера: звездами — соль…

Дави, бейся рыбой, слепни, — ищи! — пробейся наружу, боль!

 

Тебя не ждали на этой земле. Тебя не звали сюда.

Плыви, червяк, голомянка, во мгле. Хрустальна небес вода.

Раздвинулись скалы. И хлынул свет. И выметалась икра

Слепящих планет!

Но тебя уже нет —

Там, в небе, где звезд игра!

 

Плачь, мать! Прижимай пирожок к груди! Сама месила его!

По юрте — снега.

По юрте — дожди.

Небесное торжество.

 

Ты рыбу жизни словила опять. Кто ей приготовит — нож?!

Ты выткала звездами полог, мать. Ты завтра в степи умрешь.

 

Но сын созвездья твои прочтет на черной глади ковра:

Вот Конь, вот Охотник, вот Ледоход,

Вот Смерти свистит Дыра.

 

А в самом зените — Кол Золотой отец крепко в матерь вбил:

Чтоб род продолжался его святой,

Чтоб тяжко качался живот над пятой…

 

…чтоб старой елью, слепой, седой,

Все помнила, как любил.

 

***

 

…Я все время была одна.

Я одна кормила моего Огненного Мальчика. Я одна собирала кедровые шишки и коренья. Я одна плакала, уткнув широкоскулое лицо в сгиб руки. Я одна глядела в небо безустанно — не прилетит ли он, мой Огненный Шар?

Пустое небо скалило зубы.

И не видела я, не замечала, как рядом со мной старый охотник, ладя копье, васильковых глаз с меня не спускает.

Склонился надо мною, кормящей, в руки мне цветок сунул.

— Возьми!.. Далеко ходил я, к Сапфир-Озеру. Если долго смотреть на цветок будешь — молока в твоей груди будет, как воды в Озере том. Малец сыт всегда будет. Туда уходить надо Племени. Большая охота там. Красиво там!

А синие глаза его, в птичьих лапах морщин, говорили иное:

«Одни вы. Одни вы. Одни вы на свете. Беру вас. Беру тебя, гордая Анеле, беру тебя, сосунок, кожа твоя горячее угля из кострища. Тебе тяжело, Анеле. Со мной тебе станет легче».

Вскинула я ресницы:

— Не хочу легкой жизни! Сама себе праздник устрою!

Печально глядел охотник.

— Кончаются все праздники на свете, девочка.

— Твоя дело, Арэхт, лося гнать!

— Мое дело, Анеле, чтобы ты на свете одна не осталась.

 

ОХОТНИК АРЭХТ

 

Я издали тебя глядел

Я издали тебя следил

Ты — радуга меж черных тел

Ты — молния среди могил

Тебе ни слова не сказал

Держу дубину на зверье

Охотник я

Я замерзал

Во имя нежное твое

 

Ты чья добыча — то Вождя

То Горбуна то Мудреца

Ты просто малое дитя

Без матери и без отца

Твой Мальчик Огненный рожден

Такою лютою зимой

Глядит из ледяных пелен

Под погремушкою-Луной

 

Тебе — руками лань убью

Тебе — рог зубра вепря клык

Ты душу подняла мою

Как на копье на тайный крик

Паду я ниц перед лицом

Твоим сверкающая Мать

Я сыну твоему отцом

Хочу под мрачным Марсом стать

 

В пургу ты выйдешь нагишом

Ты мой подарок не отринь

Точил его за шалашом

Прекраснейшая из богинь

Из носорожьего клыка

Сработал цацку для мальца —

Ночь мировая далека

А сын не может без отца

 

Игрушка эта костяна

Пусть учится держать копье

Охотник я

Мне смерть дана

Во имя нежное твое

Мне прошивает грудь рубец

Мне лик пересекает шрам

Гляди твой Огненный Малец

Бежит ко мне меж волчьих ям

 

К нему я руки протяну

Не отвергай меня сынок

Твою люблю я мать одну

Я под Луною одинок

А от тебя — горит трава

И хвоя вспыхивает вмиг

Твоя пушиста голова

А я изморщенный старик

 

А матерь пляшет близ огня

А матерь ходит на зверье

Погибну на излете дня

Во имя нежное ее

 

ПЕРВАЯ ОХОТА. АРЭХТ И БЫК

 

Рога изогнулись будто

Угри — бродячие рыбы

Я выждал — застыла минута

Огромной снежною глыбой

Бык плыл как черная лодка

Дышал как черная туча

Я жизнь ощутил короткой

Я понял себя могучим

Белков его турмалины

Вращались буравом диким

Смекнул я что мы — мужчины

И каждый пребудет великим

Гремели рева раскаты

Грозой вулканного гула

Вот ноздри огнем объяты

Струя под хвостом блеснула

Рога торчали короной

Над потной шерстью курчавой

Клянусь: не будет ни стона

Ни крика победной славы

В молчании мы сразимся

Хрипение с пеньем схоже

И лишь во льду отразимся

Светясь израненной кожей

 

Бык выкатил лоб

Две смерти

В мои подреберья целят

Мое гранитное сердце

Пьянится кровавым хмелем

Бросок — так рушатся горы

В последнем землетрясенье

Зажег меня горький холод

Воинственного веселья

 

Он бросился раз и третий

Он рыл копытами землю

А пламя в реберной клети

Ярилось юною зеброй

Я кинул копье и сетку

Царапина цвета мака

На шерсти угольно-серой —

Как огненный Марс из мрака

 

Он выгнулся сгустком лавы

Я прыгнул ему на холку

Малиновый снег кровавый

Погибнуть теперь недолго

Мотнет головою — сбросит

Ноздря как пропасть зияет

Царь Черный пощады не просит

Короной рогатой сияет

Царь-Бык

А я — Царь-Охотник

Гляди

Мужики мы оба

Не буду я твой угодник

Борец пребуду до гроба

 

И спрыгнул я — по колено

Ушел во красно-соленый

Сугроб холодной Вселенной

В звериную смерть влюбленный

Я руки вытянул резво

Схватил за рога крутые

Взвихрилась черная бездна

И звезды в ней золотые

Я мышцы напряг в усилье

Нездешнем нечеловечьем

Усыпан снежною пылью

И пеной с губ его млечных

 

И так я стоял — упором

Двух ног — во землю сырую —

Бугристый мускул Простора

Ощерясь плача ликуя

В моих кулаках два рога

Вились шипели как змеи

Я думал — еще немного —

И льдиной окостенею

Круги горячие плыли

В зеницах

Пот — по ресницам

Мы с Черным Царем застыли

Гигантской мертвою птицей

Двуглавой

Четырехглазой

В буране раскинувшей крылья

Застыли — и ждали часа

Когда мы рухнем в бессилье

 

И вот его шея набок

Свернулась жгучим уродцем

Копной на ржавую наледь

Он лег перестав бороться

Трезвоном хрустнули кости

Схватились инеем веки

Мы все в этом мире — гости

И звери все — человеки

Прости меня бык дружище

Тебя поверг не по злобе

Пребудешь шкурой и пищей

Детей во зимней утробе

Разделаю разыму я

Твою глыбастую тушу

Согреюсь перезимую

И мясом потешу душу

 

Да только закрою очи —

Ты прянешь живой и грозный

Чудовищный зверь полночи

Обрызганный кровью звездной

Ты бьешь о землю копытом

Впиваешь мой дух ноздрями

Твоя судьба — не убита —

Встает Луной за горами

И я тебя не бичую

А я над тобою плачу

А я тебя в лоб целую

И в рог от Солнца горячий

И пред тобою зверюгой

Стою на коленях зная

Что вечною будет вьюга

И вечною — кровь земная

И вечно будет глядеться

Сатурн угасшего глаза

В мое охотничье сердце

Не дрогнувшее

Ни разу

***

 

…Мальчик садился. Мальчик хлопал в ладоши. Мальчик лепетал песни на своем языке. Если ребенок Племени подносил к его лбу ветку — ветвь загоралась. Дети плясали, веселились, кричали:

— Сын Огня!.. Сын Огня!..

Растрескавшиеся губы мои разлеплялись, и я говорила моему сыну то, что еще ни одна женщина Племени своему младенцу не говорила. Слова слагались в узоры. Из чащи приходили диковинные звери, терлись головами о наши колени, нам руки лизали. О них, о зверях, удивительные истории рассказывала сыну я, и глазенки его горели так, что загорались и тлели волосы у меня на висках, а на скулах появлялись ожоги.

Что он понимал в рассказах моих? Что запоминал? Я говорила от имени зверей, что пред очами нашими стояли, замерев на то время, пока лился рассказ. Как только нить слов обрывалась — зверь ли, птица ли, рыба ли, змея — срывались с места и исчезали бесследно.

Огненный Мальчик смеялся, ножонками бил.

Дети Племени на корточки близ ног моих садились. Слушали. Личики становились печальными. Вдруг — зажигались невозможным восторгом.

Так говорила я первые сказки, и слезы радости текли по лицу моему.

 

ЗАКЛИНАНИЕ МЛАДЕНЦА

 

песни и сказки Анеле для маленького сына

 

Крепкие ручки

     (лапы когтятся)

Крепкие ножки

     (змеи змеятся)

Крепкие пятки

     (птицы клюются)

Пусть звери да птицы тебя не боятся

 

Гладкий животик — каменный пупок

Стрела без промаха бьет — отскочит

Налью в пупок воды — козодой ее пьет

     от птичьего счастья хохочет

 

Мальчик, будь сильным —

На груди твоей зуб кабана

Мальчик будь добрым —

Ухо лани на шее твоей

Смуглые ноги задрал —

Трогаю розу твою

Иди далеко меж людей

Зверей убью — шкуры тебе

Девушек за косы — в жены тебе

Детям твоим нерпичьи зубы храню —

Дети твои придут к моему огню

 

В кучу собьются — сказку заведу

Как рождался ты

Как увидел Звезду

 

Мальчик мой

Вот твоя Звезда

Твое черное счастье

Твоя золотая беда

 

МАМОНТ

 

Красные умные глазки навыкате в чащобах грязной непролазной шерсти над белыми спиральными галактиками бивней, — о, они на украшения пойдут, а с бедер охотники срежут детям лучшее мясо, — но ты скорее затруби, вожак, вонзи злые огни мудрых глаз в ту плясицу, что изгаляется перед тобой в судорогах заклинанья!

Гляди. Гляди, как она бесится, кабаньи зубы прыгают на ее коричневой груди.

Труба хохота — труби!

Отныне и навсегда я, охотница Племени, прозываемая Анеле, вселяюсь душою в зверей, убиваемых мною.

…Окружили. Сонм красных огней меня объял. Шерсть подпалили. Грозно трублю. Пяткой на человечью ступню наступил — вопль детский в ухо громадное малой жемчужиною вкатился, застрял.

Пляшут; факелы мечутся. Космы горят. Северный ветер огонь раздувает.

Бог мамонтиный, Мамонт мой Звездный! Беги, помоги…

Пятка нащупала пропасть, и хобот втянул пустоту, и над затылком шерсть запылала венцом золотым.

Гибну!

Но гибну я — царь и вожак.

А мелкие мышки, жучки с факелами, трясутся, вопят предо мною, пока я в бездонную пропасть на острые камни

лечу.

 

ВЕЛИКАЯ РЫБА

 

Дай жабры кипящие! —

Владыка-Рыба.

Плавником ладонь рассеки —

брызнет сок! —

Владыка-Рыба.

Нож разноцветье круглых чешуек взвихрит,

доберется до кожи,

зубы детей вопьются

в мясо цвета зари! —

Владыка-Рыба.

Дай глаз агатовый!

Дай хвост нефритовый,

весь в косах-водорослях!

Дай рот распяленный,

где воздуха глоток застрял навек! —

Владыка-Рыба.

Дай брюхо лиловое, закатное,

пальцы вгрызутся, рванут —

в расселину кожи

икра потечет

красными плотными звездами,

Ртом их буду ловить, любить, глотать! —

во чреве моем они будут сиять! —

О Владыка-Рыба.

Икра огнем по рукам

потечет вверх и вверх,

До локтей дотечет,

Доструится до плеч, до ключиц,

Нос и брови в нее обмакну —

Ты метала икру в небеса,

Ты небо Красными Звездами населяла,

Мальки твои небо вспахали,

Хвостами в бубен Луны били в брачном танце! —

Владыка-Рыба.

Не злись на меня, что тебя растерзала.

Я съела твою икру —

Я стану красивой,

о Владыка-Рыба.

Улыбнись. Я сама тебе пальцами рот разведу, растяну.

Я ногой наступлю на твое серебристое темя,

выдавлю пяткою,

выпью мудрый твой мозг,

Владыка-Рыба.

И сложу руки лодкой,

И ноги хвостом заплету,

И стрелою чешуйчатой вытяну тело,

И на Солнце январском сверкну,

И кану в синюю воду тяжелым ножом,

повторяя твой царственный,

земноводный твой путь,

ноздрями смертельную воду вбирая,

дыша погибельной золотою водою —

золотой оттого, что в ней целый век важно,

печально плавала ты,

о Владыка Реки моей,

золотобрюхая Рыба.

 

ДИКАЯ ЛОШАДЬ

 

Молния — хвост.

Грива — седая сеть.

Меж землею и небом — мост!

На дыбы! — больно на тебя глядеть.

 

Храпишь.

Я тебя догоню.

Я тебя оседлаю.

Январская стынь и тишь —

И ты средь полей летишь,

Без брода и края.

 

…………………………………………………………………

 

И внезапно — закрылся свет

глаза повернулись внутрь

и вылетела я из себя

из тела солено сверкающего —

бабочкой

 

И бабочка та влетела

В горячие ноздри лошажьи

И гордо забили копыта

И хвост распустился по ветру

И я по степи полетела

Из-под копыт в мое тело

Летели ошметки осколки

Стеклянного снега и наста

Хрустальной поземки пречистой

Вонзались в ребрастое брюхо

В блестящую потную холку

И так я по ветру летела

И жизни иной не хотела

И звезды об этом молила —

Чтоб дали мне дикие силы

Еще в этой жизни брыкаться

Еще на дыбы подыматься

Еще — чрез пургу — буреломы —

Лететь по великому полю

По родине

Вдоль по планете

Впивая ноздрями мой ветер

Впивая последнюю волю

 

ЛАЗОРЕВЫЙ ДРАКОН

 

Из-за скалы — сколом черной соли —

Когтистые лапы

По белому полю.

Синий хребет — костяные пластины.

Льется по пяткам синяя тина.

Звон позвонков голубых.

Золотая гиблая пасть.

Огненный дых.

Державная власть —

Лапой на мертвенный снег наступил,

Всеми когтями шестью — ночь прожег:

Царь Плоскогорья средь белых могил

Зуб свой вонзил в краснокрылый Восток.

И потекла его кровь, потекла —

Вдоль по теснинам, по мощи вершин,

Вдоль по Луне, что, беззуба, смугла,

Плачет меж зарослей — звездных рябин…

Кровью замазан пустой небосклон!..

Вот уж меж каменных пальцев течет,

Вот багровеет излучины мед,

Вот на озерных торосах — огонь!..

Красный елец — на морозе ладонь —

Хлопает, плещет в игольчатый лед!..

Только Лазоревый гордый Дракон,

Царь Плоскогорья, меж звездных пелен

Смотрит, как вдоль по январской земле

Красную песню утро поет,

Красная кровь его горлом идет

Прямо в колени старухе-зиме…

 

ЧЕРНАЯ ЧЕРЕПАХА

 

Ты старый жертвенник.

Ты старая колода.

Ты астероид костяной.

Ты каменные слезы точишь.

Ты свежей крови хочешь.

Ты — Черный Шар — застыла предо мной.

Трехлапая!

Ты Черная Планета.

Тебя вскормила Черная Звезда.

Твои глаза — слепые сгустки света.

Твой рот — слепого смеха борозда.

Твоя спина распяленных видала.

Вопили жертвы.

Им втыкали кляп.

А ты во тьме незыблемо стояла

На выгнутых кривых корягах лап.

И тот, кто корчился на жертвеннике древнем,

Чью печень рвали ввысь из-под ребра,

Не знал, что ты — Трехлапая Царевна,

С чужой Звезды

Упавшая вчера.

 

ШЕРСТИСТЫЙ НОСОРОГ

 

Три слоя толстой кожи моей с меня сползают. Рог слишком тяжек: голова болит — его носить весь долгий жизни день.

Я каменный от злобы.

Я однажды так стоял и каменел от злобы, в то время, как румяный, низколобый гладкий детеныш выпрыгнул из чащи и стал, как вкопанный, мой рог увидя.

Я, каменный, стоял, — а он, дитя, за рог руками взялся.

Захохотал! Вцепился в рог и ну меня шатать.

А сильный ты, детеныш!

И тут почуял я, что я не камень, а сердцевина мягкого ореха, а ягода под языком у зебры, а броненосца нежный хвост, а брюшко солнечного зайца, а…

Я закрыл глаза, детеныш сел верхом, и я в чащобу углубился, качаясь, как скала, землетрясеньем сдвинутая с места, грозный рог подъяв: малец ты человечий, что ж, катайся — но помни, что от рога не спастись,

когда от злобы я

окаменею.

 

ЗМЕЯ

 

Я Нагая!

Мы наги, мы змеи,

мы кольца ползучих миров,

я голо сплетаюсь с Нагим, что узлами

и кольцами щедр,

он вползает до недр,

он меня обвивает огромною мышцей —

до стона,

до подземного грохота лона.

Мы, Нагие,

мы, первые змеи, —

я любить не умею,

любить я еще не умею,

а только свиваться, сплетаться, сжиматься,

до тьмы обниматься,

до первого яда,

до первого черного ада —

нагие, с узором спинным,

вдоль по золоту — черным,

сплетясь — не разнять!.. —

в бедном мире, пустом и просторном,

качаясь, клобук раздувая, немые, нагие:

а кожа назавтра другая, узоры — другие,

змееныши плачут,

и сетует черная вьюга,

и мы так сплелись —

никогда не разнять,

никогда не прожить

друг без друга.

 

БЕЛЫЙ ТИГР

 

— Приди.

На лбу твоем знак: ГОСПОДИН —

Тайными черными полосами.

Ты в зимней тайге один.

Ты — белое пламя.

 

— Я — Белое Пламя.

Я — твой Господин.

Вспорю я клыками

Кость рабьих хребтин.

Реку перепрыгну.

Созвездьем когтей

Чертоги воздвигну

Для смертных людей.

Я не растерзаю.

Тебя пощажу.

Тебя я узнаю —

Скулю и дрожу.

Ты малым тигренком

Знавала меня.

И звонко — в усы! —

Целовала меня.

И мясом оленя

Кормила меня…

 

Я помню это, о Девочка с рыжими волосами.

Ты рыжая, а я белый.

Белый — потому что седой и старый.

Старый — потому что наши времена не совпали:

бросили две гальки — нефрита и агата,

одна упала в воду, другая — в плач заката…

Не бойся. Тигры идут на водопой.

Тигров зрячих ведет тигр слепой.

Отрежь мой ус и подари тому, кто тобою любим.

Пусть носит ус на груди.

 

Но я — Белое Пламя.

Глаз от костра моего до конца

не отводи.

Сочти, сколько во мне волос!

Столько раз мне, любя,

убить довелось.

 

БИЗОН

 

Лес шерсти над озерами — над гейзерами глаз…

Хвост — бешено крутящийся лоскут!

Пронзен стрелой. Гляди в последний раз —

Тебя, танцуя, освежуют, подожгут.

 

Как вкусно жареным потянет в вырезы ноздрей!

На вздыбленную холку — серебро летит из туч…

Бизон, красавец, умирай скорей,

Из глотки выпусти кричащий луч.

 

Копыто подогнул — а кисть хвоста

Обмакнута во льды белил…

Я хвост отрежу твой. Душа моя чиста:

Я нарисую все, что ты любил.

 

Хвостом бизоньим — о, на мраморе пещер,

На всех базальтах, антрацитах и гольцах —

Рисую веру в Жизнь,

Последнюю из вер,

В ночи зверино-человечьего лица.

 

ОЛЕНЬ

 

Подошел к водопою.

На золотые рога

Снег осыпался с черного кедра

И уселся испуганный клест.

 

Морда в маслянистой воде отразилась —

Такие мягкие губы

Ребенка коснутся спящего —

Не разбудят.

 

Тронул копытом заберег.

Лед хрустнул, запел, как горный хрусталь.

Близ копыта кедровая шишка упала.

 

Пил воду и губы поранил.

Багряные пятна

Поплыли осенними листьями

По разлучной, холодной воде.

 

ПУРПУРНЫЙ ФАЗАН

 

Крылья мои распахну я в полнеба.

Светом малиновым тьму зачеркну.

Брачный полет. Камышины зальдели —

Тяжек январь, и ракитовый плес

Так заморожен — подобно Вершине…

Сколько во льдах водяных черепах,

Жаб пышногорлых застыло пластами!..

Я же — над ними — Пурпурный Фазан —

Громко лечу, остроглазо сверкаю,

В судорге — лапок поджаты кресты!..

Жизнь подо мною все мечет молоки

Сладких метелей, сухих ковылей,

Папоротник и лианы свивает

В зябкие сети для зимних рыбалок, —

Под небосводом, что горек и ярок,

Я пролетаю, Пурпурный Фазан!

Все подо мною замерзло… А в небе

Я возжигаю лохмотья грозы.

Тучи меня принимают за факел.

Звезды — за Виттову пляску кометы.

Люди — за вестника близкой еды,

Резко за луки хватаются, стрелы,

Вот уж свистит в меня смерть моя птичья,

Только лечу я, Пурпурный Фазан,

В бешеных перьях, во птичьем обличье,

Оборотень, давший волю слезам!..

Нет, не убьете…

Нет, не убьете…

 

…стынут в болоте.

Гибну — в полете.

Красных лапок

Глядят кресты

В прорезь небес:

Чистоты, пустоты.

 

ВОЛК РЭО

 

Мой первый рык и мой последний рык —

Тебе, Лисица Рыжая, тебе.

Мой первый крик и мой последний крик —

Твоей руке. Твоей стопе. Твоей судьбе.

 

Смерзается, вся вздыбленная, шерсть.

Стираются зазубрины когтей.

Но ты, Лисица Рыжая, ты есть.

Ты — Мать зверей, детей, богов, людей.

 

Твоих молочных кратеров сосцы

Пробрызнут звездами — в немую стынь.

Ты — Матерь Мира.

Мы — твои отцы.

А я — твой зверь. Меня ты не покинь.

 

Я голову на лапы положу

В огонь костра, зажженного тобой.

И от прикосновенья задрожу

Твоей руки, как Вега, голубой.

 

Я первый Волк. Но я тебе не пес.

Не затупились треугольные клыки.

В зубах твое, Лисица, сердце я унес

Туда, где не видать ни зги.

 

Ты обними. Ты пальцы в гриву запусти.

Прижмись ко мне округлым животом.

Обвей ногами.

И за все меня прости —

За то, что держишь жизнь мою в горсти!

За то, что зверь!

Что пламя — до кости!

За то, что с нами будет там.

Потом.

***

 

— Ну, все сказки про зверей выслушал?.. Двенадцать месяцев в земном году, и двенадцать волшебных зверей я тебе дарю — каждый месяц будут прибегать, приползать, прилетать к тебе, выныривать из водных глубин… Не обижай их!.. Не убивай их зря!.. У них тоже есть сердца, как и у нас… А пуще всего любит тебя наш мохнатый волчонок Рэо… Спи, золотой мой мальчик, дорогой!.. Прижимаю тебя к себе, грудью-Луною закрываю ночное небо тебе. Спи. Пусть приснится тебе Пурпурный Фазан, пусть Лазоревый Дракон приснится тебе…

Над становищем шел звон: это Гэ мерно ударяла камнем по Звенящему Камню.

Звон усыпил меня. Я задремала. Огненный Мальчик снова заплакал, новой требуя сказки. Я встряхнула его, стала качать, целовать, приговаривать. Тлеющий костер ворошила хворостиною.

Горящие глаза из-за Звенящего Камня жадно следили за мной.

Я давно не глядела в эти горящие глаза.

Я была первой женщиной Племени, которая повелела Вождю быть одному.

Хэш, ты ведь не вынесешь ни позора, ни муки. Ты и так долго терпел. Подойди и убей. Ты ведь боец. Где твое копье?

Мерно звенел Звенящий Камень.

Сонно говорила я младенцу последнюю сказку.

Горящие глаза из-за Звенящего Камня двумя смертоносными копьями бесшумно летели в меня.

 

УБИЙСТВО ХЭША

 

Она сохнет по Горбуну

У грудного мальца в плену

Я люблю лишь ее одну

Я люблю лишь ее одну

 

Вершины лиственниц сойдутся

Пестрая змея

Моих страданий снова ребра сдавит

Я подниму ее на молнию копья

Пускай пронзенная богов зубастых славит

Как в хохоте оскалились хребты

Как звездные резцы вонзились в зиму

Ты не моя

Тебе не жить

Свободна ты

А это значит — ты мертва для всех любимых

И для меня

Копье острее заточу

Сверкают зубы кремниевых сколов

Хохочет все

А я тебя хочу

Убить Лиса как всех лисиц веселых

Вершины лиственниц сойдутся в алый круг

Ты — сгорбясь у костра

Я — из-за камня пряну

Ребенка обними

Не бойся мук

Кровь вырвется

Жизнь выпадет из рук

Я никогда тебя любить

Не перестану

 

…Копье свистит.

Анеле сидит.

Сын — на руках.

Месяц — в облаках.

Сын — сверкает.

Месяц — горит.

Сыну и Месяцу

Анеле сказку говорит.

 

***

 

…и не простил синеглазой Дочери Звезд великий Дух Голой Горы коварной измены, и сделал он могучее копье из белого бивня Священного Мамонта, и подстерег он Дочь Звезд, когда она спустилась на Землю, чтобы разбросать из пригоршни звезды по озерам, рекам, падям и болотам, чтобы из звезд выросли цветы озерные, болотные… звезды она разбросала, села у костра отдохнуть, пред тем, как пуститься в дальний небесный путь… и тут Дух Голой Горы послал проклятие Дочери Звезд, лицо его исказилось от боли и любви, он размахнулся — и метнул копье!

 

***

 

Я увидел его

Я зачуял его

Я задумал его

Я его угадал

Эта месть — торжество

Эта кровь — торжество

Вождь Лисица твоя —

Это радость моя это робость моя

Вот ты поднял копье —

Головою в живот твой набычился я

 

И копье полетит —

Только мимо груди только мимо плеча

Только мимо щеки — под губами костра

Ее твердь горяча

О костер я тебе разрешил

Ты — целуй

А Вождю — никогда

Пусть пасет в небесах звездных ланей

И звездных оленей стада

 

Обернись и оскалься

Ногою тебе наступлю я на грудь

Ты Лисицу свою среди яблочных звезд

Не забудь не забудь

Что ты щуришься Вождь

Вся клыками расшита одежда твоя

В левом ухе на нитке — пантеры резец

Победил тебя я

 

Пой последнюю песню

Молитву Луне восьмикрылой читай

Я сильнее тебя

Вот рубило

Вот жизни сверкающий край

Ты зажмурился

Ты о пощаде кричишь

Я тебя не виню

Вон из горла — фонтан ярко-красный соленый

Подобный огню

 

Ты Анеле любил

Ты ее убивал

Я тебе помешал

Оглянулась она —

И младенец у ней на груди задрожал

 

Ты кричал очень сильно

Вот люди бегут

Вот Анеле нема

Кожа мальчика светится золотом

Дышит таежная тьма

 

Я ее защитил

О глядите

Провыло поодаль копье

Я ее сохранил

О возьмите живое страданье мое

 

Что вы пялите мне лученосный венец

И на грудь — львиный клык

Что вопите

Какой я вам Вождь

Я охотник

Старик

 

Что ты плачешь Анеле

Что пляшете вы

Пятки — молотом — в снег

О какой я вам Вождь

Солнце льется из прорезей раковин-век

 

Черепахи старее и Волка седей

Узловатей Змеи

То не я спас Лисицу —

Спасли все убитые звери мои

 

ТЕНЬ СТРЕЛЫ ОТЦА

 

Ковыль серебряные шеи приклонял.

Катились громкие повозки.

Звезд табуны на Север угонял

Полынный ветер, медленный и плоский.

А воины хрипели песню, и

Кровавые мечи свои отерли

О голубые травы. От любви

Пересыхало золотое горло.

Косички ветр трепал. Монист в ушах

Не счесть. Копченой рыбой спали стрелы

В узорных колчанах. Убитая душа,

Дрожа, опять вселялась в тело.

Собаки спали: рыжее кольцо

Из лап, хвоста. Назавтра ждали снега.

И ветер дул, посмертно дул в лицо

Кривого колеса телеги.

 

И воин крикнул: “Тень Стрелы Отца!”

И пленницы, что поперек коней лежали,

Завыли. Снег летел с небес. Конца

И краю снегу не было. В начале,

Когда малец выходит из яйца,

Он помнит красной памятью икринок

Лик матери и дрожь ребра отца

И содроганья кровь, и слез суглинок.

 

Ты помнишь Тьму?! Я — помню только Свет.

Как я рвала ногтями лоно

И головой, круглей доверчивых планет,

Толкалась, издавая стоны.

А ты не знал меня. Ты в мать вонзал копье.

Они лисицей закричала.

И брюхо выросло Луною у нее.

Большой казан. Варилась я. Молчала.

А мой отец, с косичкой, с бородой,

С ножами глаз, — он стал тайменем.

Светясь, он прыгал свечкой над водой

И больно падал на каменья.

И кровь лилась из глаз, из головы.

В золу костра его вложили мясо.

И съели, и пучками голубой травы

Утерли рты, и только ждали пляса…

 

Отец, отец! Как я тебя люблю!

Ты птицей кружишь! Рыбой бьешься!

Я лбом в сухую землю бью. Молю:

Когда-нибудь ко мне… вернешься?!..

Родись опять! Иль я тебя рожу.

Ты разрисуй меня, шаманку,

Всем: синью неба, кровью звезд, что по ножу

Течет, — ты в царские наряды обезьянку

Свою одень!.. и на руки схвати!..

Рисуй на мне смех воинов, повозки —

Солому, грязь, — отец, меня прости,

Что жизни я ношу обноски

Твоей! А я не знаю, кто ты был.

Кто брешет — царь. Кто: пьянь и раб вонючий.

Ты мать мою, смеясь, любил —

И билась под тобой в падучей

Сухая степь, каленая стрела,

Соль озера, небесно-голубая, —

Она женой твоей была,

Шаманка, девочка седая.

Ее убили на войне. Лица

Не помню. Медным казаном укрыли.

 

И бьется, бьется, бьется Тень Стрелы Отца

В полынно-голубой траве, в небесной пыли.

 

СНОВА ХОД ЗВЕЗД

 

Долог, древен Звездный Ход.

Зверь в чащобе всяк умрет.

Острые края гольцов

Звездных захотят венцов.

Ветер землю обовьет.

Колыбельную споет:

Спи, земля, спи-усни.

В небесах плывут огни —

И дотла прожгут лучи

Всех, кто умирал в ночи,

Всех, кто замерзал в буран,

Погибал от стрел и ран,

Всех, кто нож в руке сжимал

И друг друга обнимал…

Кто ноздрями воздух пил,

Кто своих детей любил —

Всех пронзят небес огни,

Все дрожат в ночи, одни:

И дитя, чей резок крик,

И охотник, и старик…

Лица и сердца сожжет

Поступь мира, Звездный Ход.

И одна молитва лишь:

Обод мира, свет и тишь,

Боль мою не утолишь, —

Но плывите мимо, звезды,

Мимо вы, чужие звезды,

Ты, Звезда, любимей — нету,

Средоточье боли, света,

Ты, Звезда моя, горишь.

 

***

 

ТРОПА ВРЕМЕНИ

Звезды ходят вокруг Золотой Оси.
Кони ходят и снег едят.
Глаз коня безумной планетой косит.
На замерзлых озерах — наряд
Снежной ряски алмазной, кругов и стрел.
По хребту застылой реки
Катит царский воз: в нем Мороз воссел,
Тяжек перстень с его руки.

Я младенца схвачу. Заверну в доху.
Выйду под Колеса Небес.
Перед ликом звездным, как на духу,
Островерхо-монаший лес.
Клонит выи, скрипит стальным кедрачом.
Звездный диск кренится ребром.
Из грудей ночных брызжет снег молоком —
Всю забрызгал парчу хором
Горностаевых!.. Пихта летит копьем
Во Медведицу — в вышине.
Сладко мы едим, сладко, бесы, пьем.
Забываем о Верхнем Огне.

Холод бьет по щекам. Сын, гляди, гляди,
Ходят как Колеса в выси.
Вдоль по ободу — снег; а внутри — дожди;
И вокруг Золотой Оси
Дивно крутятся: роды, и смерть, и смех,
И Мороза рука в перстнях —
Во людских слезах… — и, одна на всех,
Ты, планета любви, в огнях!
На веревке, кругами, будто волы
Или кони, бегут, хрипя,
Наши годы-разбойники; режут из мглы
Нам морщины, чтоб мы себя
Проклинали, зуб утопив в узде,
Разбивали кулак об лед,
Не узнали, пуская кору по воде,
Где огонь небеса разорвет!

Погляди! В дегтярной тьме оборот
Сделал круг горящих веков.
Только тайна есть. О, не всяк умрет.
Сбросит цепи земных оков.
И в сиянье лунных морозных свеч
Я затеплю Чагирь-Свечу,
Колесо Орионов разрубит меч —
Из зенита корону схвачу,
К сердцу крепко прижму… вот она, мой сын,
Для тебя, для Царя снегов!
Все уснут, сгниют, — только ты один
Воцаришься — без берегов!
Будешь славен! Тьму тем заимеешь жен!
Кровь прольешь бессчетных побед!..

Ось хрипит. Кренится, жжет небосклон.
Тряпки дряхлые. Хлеба нет.

Лишь в доху кудрявую закручу
Я комок печали и слез:
Спи, царенок, а то я так закричу —
Заплету сребро Лунных Кос —
Шею вдену в платок — закачаюсь в ночи —
Над широкой зависну землей…
Не вопи, бедняк, замолчи, молчи.
Лучше — волком в ночи завой.
Нет свечей, чтоб избу свою осветить.
Нет воды, чтоб испить — до дна.
Нет любви, чтоб бедных людей любить
Под звездою, что — ледяна.

 

***

 

…И настал день.

И сорвал нас резкий ветер с насиженного места.

И покинули мы теплое обжитое становище, и пошли, побрели, потянулись, в меховые котомки сложив скарб, навстречу Солнцу и холодному ветру.

Что нас тянуло? Что толкало нас? Я не искала ответа. Я воздымала сильную руку свою, указывая путь, и Племя, визжа, крича, гогоча, устремлялось туда, куда тянулись мои дрожащие пальцы.

Позади, за плечами и спинами, мы оставляли погребенья убитых в сражении воинов, могилу Горбуна, могилу Хэша. Впереди, перед простертыми руками и потными лбами, что цеплял снежный ветер клешнями, расстилались равнины и застывали в судорогах горы, ждали и звали новые жизни, новые смерти, новые звезды.

Я шла, прижимая к груди орущего ребенка, глохла от его крика, смеялась, когда на язык мой крутящийся снег садился. Белой бабочкой снег опускался на огненные волосы мальчика — я сдувала бабочку, и она дальше летела, в лихолетье простора.

И шли мы и шли, то приплясывая, то ноги переставляя с натугой, то хороня в пути от голода сгибших, то принимая, суетясь, причитая, долгожданные роды, то зубами в мясо козы жадно вгрызаясь, то пощечины друг другу давая, то нежно, чуть заметно улыбаясь друг другу, и нас было не остановить, и знали мы, что расступается перед нами Пространство, называемое Временем.

 

ГОРЫ АЗИИ. ВЫХОД ПЛЕМЕНИ К БАЙКАЛУ

 

Течем синеокой рекой… Раскрутились метели.

Напряли вихрящейся шерсти созвездия Рук

Небесных. Наш путь далеко. Мы конца не узрели.

Мы сами не знаем, слепые, где Север, где Юг.

Где Зло, где Добро? — мы бредем и бредем неустанно,

Сминая становья, для битвы катя валуны —

Как зубы, повыбиты старцы великого клана,

Из рода Орла не осталось Орлицы-жены…

Род Мыши — два тощих мальчонки: как семечки, зубы.

Род Волка — охотник-старик: пальцы-крючья молчат.

Из рода Лисицы — красавица: ягодны губы,

А рыжие косы в ночь мед ядовитый струят!..

Еще насбираем, еще перечтем наше Племя —

Течем синеокой рекой по колючей тайге,

И наше бескрайнее, наше короткое Время —

Кусок лазурита в мозольном мужском кулаке…

Охотник — наш Вождь. Мы венчали его, мы избрали.

Он слышит по духу. Он чует по нюху. Он весь —

В том будущем нашем, где мы от любви умирали,

А мы возжигаем костры погребальные — здесь!..

Вперед!.. Раздвигаются льды. Дикобразом торосы

Встают. Стрекозою кедровою сыплют гольцы.

И — что там, неужто, сквозь наши голодные слезы

И детские вопли, — теснины, вершины, венцы?!

О дикие горы, дремучие плечи и груди,

О шубы собольи, раскосые — блеском — белки,

О дикие горы, глядите!.. Мы дикие люди,

Но видим мы вас — и от счастия слепнут зрачки!..

Сверкнули багряно, со звоном небес расступились —

И стадо людское, исторгнув горячечный крик,

Скатилось к Сапфиру, чьи волны во снег больно бились,

И Вождь наш шаманом, юлой закрутился, старик,

От радости сильной! От радости свежей, как рыба,

Которую — сетью тащить из-под юного льда,

А как над Сапфиром нависли гранитные глыбы

И кедры гудели, ветвями несясь в никуда!..

Вода развернула свой синий язык онемелый,

Но шепоты рыб, и игру жемчугов, и любовь жирных нерп

Мы вняли! Ладонями гладили нежное тело

Прозрачного Озера, синий сияющий серп!

О грозный Сапфир, длинный глаз, прямо в Бездну глядящий…

Гляди прямо в нас — мы зверины, угрюмы, чисты,

Мы зрим: небосвод — настоящий, и мир — настоящий,

Но все позабудем во имя твоей красоты!

Останемся здесь!

Резкий омуль и гладкие нерпы,

Елец золотой, сиг тяжелый и хитрый ленок —

Мы всех назовем, всех покрестим прозванием нежным,

Но после!.. А нынче, Сапфир, пламенеешь у ног!..

Вода, ты красива… Так женщина наша красива.

Бай-Кель — наречешься отныне: Царица-Вода…

Хрипят и блистают снега обнаженною силой,

И кедры подземно гудят, уносясь в никуда!..

Мы вышли к тебе, о Бай-Кель, о Сапфир светоносный.

Замерзнем. Застынем. Задрогнем на злобном ветру:

Кулачный удар култука под костром многозвездным,

Пока рот роженицы плюнет проклятья в жару,

Пока засыхает старуха скелетом тайменя,

Пока потный вождь, хохоча, добивает врага, —

Мы вышли к тебе, о Сапфир, а иные каменья

Пусть вихри источат,

Пусть хищная сгложет пурга.

РЫБЫ-ЛЮБОВНИКИ

Боже, Боже. Мы две рыбы. Ты багряно-золотой.
Я, серебряная глыба, возношусь над чернотой.

Заплелись навек хвостами, Время пахтая, вдвоем.
В мощное густое пламя Звездный Океан собьем.

Ты копьем ударишь света в чешуи моей броню —
Вон из брюха — в ночь — планета, вся подобная огню!

Ты, живой, — кричи, сгорая! Мертвый — спи в гробу своем…
Рыбы, мы в воротах Рая, в небесах горим вдвоем.

Сети сильные изловят. Распахает чрево нож.
Но от смерти, от любови ты, живущий, не уйдешь.

Так, как мы, ты будешь биться. Так же — страшно — будешь нем.
Так — в когтях небесной птицы — возопишь: «За что?!.. Зачем?!..»

И, как мы, горбат от страсти, и от голода — скелет,
Будешь вечно плыть за счастьем сотни долгих тысяч лет…

Под водой — мой бок сребряный! Твой — багряно-золотой!
Нам — игра, двум рыбам пьяным,
Под метельным караваном;
Лед не хрустнет под пятой.

Человек в холстине драной, наклонись… мы подо льдом…
Рыба, алая, как рана, как в густом огне — Содом…

По водам Он ходит просто. У Него на лбу венец.
Он берет в ладони звезды, как икру берет ловец.

Он прикажет — нас подарят — в сетях — царским поварам.
Нас на угольях изжарят. На сребре внесут во храм.

Причастятся люди мяса, нежной плоти, звезд икры.
И никто не вспомнит часа красоты. Любви. Игры.

Лишь безумие добычи. Лишь вязание сетей.
Лишь Божественный обычай — на тарелки площадей

Вывалить нас вперемешку — жабры, ребра, плавники, —
Чтоб вкусили Ад кромешный, чтоб звенели пятаки

Золотые, ледяные, —
Ввысь! вокруг!.. — хвостом бия:
Серебра дожди косые,
Серебра снега босые,
Золотая чешуя.

 

КОСМОС ЮРТЫ

 

Я полог юрты тку: вот Конь и Коновязь.

В уздечке — бирюзовая звезда, еще одна…

Кто их туда заплел?

Вот Три Маралухи бегут.

Они бегут, хрипят, зверюги.

Копытами наст разобьют и морды в реку окунут.

А вынут морды — сто веков прошло.

Вперед, игла!

Разгрызенный орех: кругла слепая половина ночи.

Еще Охотника я вышью: Когульдея.

У юрты есть скелет паучий, каркас.

На нем лежат меха зверей убитых.

У медведя глаза красней рубина ханского сверкали.

Теперь на небе он. Я все равно боюсь.

 

Огромны шкуры. Входит мне под дых

Победный страх, звериный, сладкий:

Какие звезды вытку я на них,

Какие вышью — без оглядки —

Миры? Ты дуй в дуду, слепой шаман,

И в бубен бей. И на моем соленом теле

Мир кровью нарисуй, патлат и пьян,

Где звезды — в кулаке вспотели.

 

Иглу из рыбьей кости я беру.

Туда седой вдеваю волос.

Сажусь в степи на камень, на ветру,

Чтоб слышать с неба черный голос.

А звезды — это люди. Есть у них

Глаза и брови, руки, щеки.

Они глядят на нас — и плачут о живых,

О мертвых плачут одиноких.

Не плачьте! Вот моя ладонь, мой рот.

В горсти перенесу вас — от

Котла огнистого, ночного —

Сюда, где водопад ревет,

Смерзается в гортани слово,

Где грубо содрогается живот

В глотке желанной, жадной ласки…

Глядите, звезды, как продолжу род,

Какие наложу на тело краски…

 

Так! Вами, звезды, ребра распишу —

Грудастой стану Матерью-Вселенной!

Так! Вами, звезды, плачу и дышу —

С исподней тьмы, с изнанки сокровенной!

Луна взойдет, царица Ай-Каган,

Тяжелым серебром брюхата;

Я положу чеснок в ее таган,

Я ей рожу Последнего Солдата.

 

И пусть истлею. Срежет пусть главу

Серпом ущербным враг визжащий.

В камнях, пришитых к шкурам, я живу.

Вот зуб горит звездой. Вот глаз слепящей

Планетой катит: яростный гранат!

Веселый лазурит! — я их любила…

Повешу в юрте — нет пути назад —

Мой полог, где глаза небес глядят

В мои глаза — из тьмы моей могилы.

Пусть в очаге огонь, хрипя, погас.

Пусть хрустнут ребра под чужой стопой.

Ликуя,

Гляди, гляди, мой Сириус, алмаз,

Как по тебе в ночи я вою и тоскую,

Гляди, гляди, угрюмый Лунный Глаз,

На мышь степную — жизнь людскую.

Ладонь я разжимаю. Мышь, беги!

Через траву — потоп — пожары — бури…

Отныне мы со смертью не враги:

Я вышила себя на Черной Шкуре.

Я, улыбаясь во весь рот, встаю.

Я на мороз из юрты выбегаю.

Возьмите жизнь. Возьмите жизнь мою.

Она одна. Она уже другая.

 

***

 

…Места себе не нахожу уже давно.

Тяжесть давит. Червь точит. Века спустя — это тоской назовут.

Мы разбили становище близ Сапфир-Озера. Наш новый Вождь, старик Арэхт, доволен. Мы исполнили его мечту. Сбываться больше нечему. Он успокоился, как гранитный валун: птицы могут на него садиться, клекотать, дикие кошки спать в его углублениях, дети — цветными мелками на нем странные узоры чертить: не вздрогнет валун, не потревожится. Не носи мне еду, Арэхт! Сама добуду. Не целуй в темя моего сына! Рот обожжешь.

Спору нет, красив Сапфир. Долго глядеть — соль из очей потечет, подбородок запрыгает. Где я видела такой синий цвет?

Опускаю глаза: на груди моей — бирюзовое монисто, что я с шеи Хэша сняла, когда его хоронила. Вот он, цвет этот синий. Капает соленая мелкая роса на гладко обточенные бирюзины. Век тебя буду помнить, Хэш могучий. Почему то, что потеряешь навек, любишь больше всего?..

Но не по живущим и не по ушедшим во Тьму я тоскую.

Тоска моя — по тебе, Небожителю.

Прилетай. Думаю о тебе всегда, всечасно. Кормлю ребенка, хватаю козу за рога, раздуваю огонь — думаю о тебе. Прилетай. Косые дожди идут, косые снега летят, косые ветра косы мои над головой рыжими ветвями поднимают, превращая меня в осеннее дерево, — прилетай. Прилетай, ибо тоска без тебя.

Я томлюсь и тоскую по тебе.

Я не знаю, что ждет меня с тобой.

Может быть, гибель и Тьма.

Прилетай! — среди Тьмы я по Свету тоскую.

 

ОБЛЕТ ВОКРУГ ЗЕМЛИ.

ЮМ УНОСИТ АНЕЛЕ В КОСМОС

 

В огромной тишине застыла я.

Ходили кедров синие вершины

Под резким ветром. Вот моя семья —

Глаза волчонка да макушка сына.

Отвесно с неба падал яркий свет.

Лицо мое цвело в ладонях света.

Я Голос услыхала:

 

«Смерти нет.

Летим. Я покажу тебе планету

Твою. Синь лазуритовых морей.

Сухие тыквы охряных нагорий.

Ножи хребтов. Лицо свое согрей

В ковыльной гриве!.. Ты забудешь горе —

Раскинется медвежьей шкурой свет,

Весь черный, весь в пиропах и алмазах

Сыпучих звезд!

Летим же!.. Смерти нет.

Никто из нас не умирал ни разу,

А совершал лишь вольный переход

В миры, что распахнутся пред тобою,

Живой. Летим!»

 

И, зрак слепящий, плот

Сошел, покинув небо голубое.

 

Волчонка я поцеловала в нос.

Прижала сына к тающей ключице.

Прощайте. Я иду. Не надо слез.

Гало вкруг Солнца плачет и лучится.

Шар Огненный! Я так тебя ждала —

Сбирая зерна, дикую ослицу

Доя, — ждала, ждала, когда же мгла

Тобой осветится, тобою освятится…

 

Внезапно, резко тяжесть отошла.

Незримый хобот мамонта обвился,

Подкинул тело — легче, чем игла

Из кости карпа. Воздух заискрился.

Невидимые длани понесли

Меня пушинкой — к сердцевине Шара.

Небесные, родные корабли…

Одним из вас жила я и дышала…

 

Вот я внутри. Я мыслила — умру

От слепоты, от ярости кинжальной!

В прозрачной сфере, будто на ветру,

Стояла я в объятьях чужедальних.

Свет обнимал недвижную меня.

Стонала я, пронзенная лучами.

И Голос плыл:

 

«Гляди — среди огня

Твоя Земля осталась за плечами».

 

Я распахнула длинные глаза —

Как бы мальки ставрид, они вобрали,

Плывя кругом:

Аляски бирюза,

Вот Океан — тайфунные спирали,

Как косы матери, что зрела смерть детей!..

Вот сколы хищные хрустального Тибета…

А вот Байкал в метели: все лютей —

Из века в век — вопит по белу свету!

Откуда знаю я их имена?!

Внутри громады Огненного Шара

Я зрю: да ты, Земля моя, одна

Летишь в пустотах холода и жара!..

Откуда помню: вот брусничный Риф

Австралии, вот бледная Сахара —

Загар не сжег!.. — вот Берингов пролив

И пламенный опал Мадагаскара…

Кричу: Юм! отчего их так зовут,

Просторы эти, ребра, пятна, плато?!

Они под нами вспыхнут и умрут,

А мы летим к усмешке Тьмы кудлатой…

И вот — беззвучно — склеились они,

Цветные лоскуты, во плат чудесный,

И синий Шар, кидая в ночь огни,

Веретеном над угольною бездной,

Крутясь, поплыл!

Так Шар — мой бедный дом?!

А думала: Трехлапой Черепахи

Покатый бок… Здесь, плача, мы живем,

Здесь, погибая, восстаем из праха…

 

А между тем Шар Синий уплывал —

То тыквой, то гранатом, вот уж сливой

Глядясь, — то виноградом, как коралл,

Пылающим, то ягодой красивой

Малютки-земляники… он катил

Прочь — от очей! вот уж зерном ячменным

Мерцал… Глядела я что было сил

На родину, на перегной Вселенной…

А черный мир лучился предо мной,

Дыша, топыря радужные жабры!

И я над круглым зеркалом — Луной —

Клонила скулы бешено и жадно!

Сколь там морщин, не выцвела ль коса

Оранжевых лучей, и в мочке уха

Горит ли сердолик… а мне глаза

Мои поют: о, девочка-старуха…

 

Вокруг Луны мы обернулись вмиг.

На тыльной стороне я разглядела,

Вогнав ладонью в рот дикарский крик:

Во тьме ложбины каменного тела

Сидели кучно, пчелами, Шары.

Такие же, как Юм. Они сияли.

Как светляки. Рыбацкие костры.

Так на сухой руке, на шкуре-одеяле

Лежащей, мертвой, — ярок сноп колец…

Они тут отдыхают… слышу звоны…

А Космос Долгий — мать им и отец,

А их, детей скитальных, миллионы…

 

И — разворот! И полетели мы,

Давясь, сминаясь ускореньем диким,

В подвздошье мрака, к пуповине Тьмы,

Планетному хохочущему лику!

Он, огненный Меркурий, хохотал!

Он лавой целовал меня во щеки!

Венеру я в ладони, как кристалл,

Брала!.. И Марс любила одинокий,

А Голос мне шептал:

 

«Дадим ему

Двух сыновей —

Тот Деймос… этот — Фобос!..»

 

И уходили спутники во Тьму,

Туда, куда приказывал им Голос…

О алый Марс, о рыжий мой, родной,

Ты рыж, как я, и ты кровав, как сердце,

Пронзенное копьем, — твоей женой

Я стану! Ты — моим единоверцем!

Вся кожа выжжена, и просят пить уста,

И краснота шершава жаром бреда —

Сухого черепа слепая красота,

Отчаянно багровая планета

Моя!.. Не плоскогорье это — грудь,

Не реки — а глаза в меня струятся!..

Суровый Марс, наш болен дальний путь,

И нам с тобою боле не встречаться…

 

Но он, пока пересекли провал,

Где в лабрадоре вспыхивали искры,

В меня каналы-стрелы посылал!

Они у лба, у плеч свистели близко,

И полумесяцем из-за пелен

Созвездья Лебедь, из-за Крабовидной

Туманности — вставал мой Фаэтон,

Стремительный, как земляная выдра,

Бежал во тьме! Его кометы жгли.

А Голос плыл:

 

«Гляди, пока он целый,

Настанет срок — и в золотой пыли

Взорвется он!.. Осколки-корабли —

Цепь астероидов без края и предела —

Помчатся по орбите вкруг Звезды…

Возьми их — то тебе на память бусы…»

 

Катится новый Шар из черной борозды —

А вдоль него волчиные укусы!

И Красное родимое Пятно

На золотой живот вползает в родах —

Юпитер, виноградное вино,

А свита спутников — семья твоя, свобода!

За ним Сатурн — искрится лед колец:

Лиловый слой, медвяный и зеленый, —

Распахнутый мой мир, где твой конец?!

То ледяной, то Солнцем опаленный,

Неистовствуешь ты!.. Но молчалив

Уран тяжелый… и Нептун пещерный…

Старик Плутон, седой, ты еще жив,

Ты жив еще — над черною каверной,

Над угольным мешком!.. Лети!.. В прогал,

Где Облака блистают Магеллана —

Туда, где черный вихорь настигал,

Забвеньем перевязывая раны!

Забудем все!.. Мой жаркий, нежный Шар,

Меня вобравший, дочиста втянувший:

Земля — мой сон… тайга, где пел пожар…

Волчонок мертвый… мальчик ли уснувший —

Не разберу… Полет неисцелим

И неостановим! Я бестелесна,

Уже бесплотна и бескостна… дым —

Дым золотой над черноликой бездной!..

Шар Огненный!.. Опять твой слышу глас.

Замкнула уши — трубы загремели:

 

«ЖИВИ — И ВПРЕДЬ, И ПРЕЖДЕ, И СЕЙЧАС.

ПОЙ ПЕСНЮ ТУ, ЧТО ЗВЕЗДЫ ПРЕЖДЕ ПЕЛИ!..»

 

И пред зерцалом, где глухая Тьма,

Где змеи звездные навек сплелись узлами,

Я поняла, почти сойдя с ума,

Какая бездна сомкнута над нами,

Какое море в наши ребра бьет,

Каких пустот я утлая монада —

И как велик непобедимый лет

Копья души — сквозь гиблые преграды!

И как летим мы грешно сотни лет,

Пронзая колыбели и надгробья —

Комок огня, Незагасимый Свет,

Что назовут и Смертью,

И Любовью —

На той Планете, третьей от Звезды,

Что катится по серебру лимоном

В мороз, где кулаки в бою тверды,

А губы в горе плачут потаенно…

На той Планете… где и я жила,

Где сказку жизни хрипотою пела

Младенцу, где спалил мое дотла

Любимый с Неба земляное тело:

Из праха, крови, камня, из костей,

Из срубленных стволов, из шкур, из крика

Предсмертного, из смеха всех детей,

Глядящее в зенит широким ликом,

Где скулы — и за век не обойти,

Где грудь — гора, а грудь еще — другая,

И где в разжатой светится горсти

Сапфир, Бай-Кель, торосами сверкая…

 

Живи — и впредь, и прежде, и сейчас.

Пой песню ту, что звезды прежде пели.

Я умирала в жизни столько раз.

И столько ж — просыпалась в колыбели.

И временем сожженное лицо

Старухи — наклонялось и мерцало,

И разбивалось радости яйцо,

Чтоб горе ярко, страшно запылало,

Чтоб повторилось все — в бессчетный раз:

Пещера древняя.

Малец орет голодный.

И с неба — свет.

И в ветре — трубный глас.

И сумасшедший глаз

Звезды холодной.

***

 

— Ты — показал мне мир…

— Видишь, какой он прекрасный и страшный.

— Я не боюсь его. Я полюбила его. Где мы летим?

— Гляди внимательней. Видишь три Шара, крутящихся в черноте? Один из них — твоя родная Земля. Другой — Марс. Третий — Венера. Марс и Венера вот уже долгие, бесконечные века и тысячелетия сражаются друг с другом. На обеих планетах живут существа, подобные твоим земным собратьям. Они сражаются за твою планету, Анеле. Кто будет владеть твоей Матерью-Землей — Красный умирающий Марс, пересохший от жажды, хватающий воздух слипшимися жабрами сухих речных русел, желающий насытить себя грозовыми дождями и мощными снегами, а Землю, в благодарность, насытить своею древней скорбной мудростью, — или Синяя дикая Венера, лесная кошка Венера, с вздыбленной шерстью обжигающих вулканов, с изумрудными глазами бездонных горячих морей, с бешенством атмосферы и ярчайшими разрядами густых молнийных пучков, заряженная такою безумной силой, что — дай ей волю — все сметет на своем неостановимом пути?! Марс — смерть. Венера — рождение. Между ними — жизнь: Земля. Жизнь озирает с высоты и роды, и неизбежную гибель. Но ни рожденье, ни смерть не могут завладеть жизнью навек. Потому и битва длится вечно.

— А я увижу исход битвы?

— Нет. Как не увидит его никто из живущих.

 

СРАЖЕНИЕ МАРСА И ВЕНЕРЫ

 

— Анеле, гляди!

Льют звездные дожди.

Звездные ливни — в грудь.

Щурься! Зри долгий путь.

 

— Вижу… о, вижу их,

Яблока два тугих:

Крови одно красней,

Другое — синих огней

Полно, бирюзе сродни!..

 

— Гляди, гляди на огни…

 

— Как алое жжет копье!..

— Анеле, то сердце твое.

— Как падает синий щит!..

— То горе в тебя глядит.

 

— Они катятся, слепят —

О красный яд, синий яд,

О смесь артерий и вен —

Орбит пожизненный плен!..

На синем яблоке — кровь.

На красном яблоке — синь.

Пред ними — бездонный ров:

Чернейшею — из пустынь.

 

Приблизились!.. О, вот-вот

Столкнутся!.. Лбами!.. И звон

По Космосу вдаль идет —

Кругами озерных лон…

 

И встала сплошная стена

Скрещенных дико лучей —

И выкатилась Луна,

Увидев, что Мир — ничей.

 

— Гляди, Анеле, гляди!

Заплачь над Марсом своим.

Венеру согрей на груди —

Волос ее синий дым

Клубится: рыбачья сеть

Потащит и повлечет…

Им — вечно в ночи висеть.

Тебе — жечь стопою лед.

 

— О нет! Кровь моя красна!

Тяжка! Ножа не бежит!

Лисица, Огню жена,

От алых копий дрожит.

Сполох угрюм и кровав.

Я Марсу себя отдаю.

Превыше будущих слав

Возьми безвестность мою!..

 

— Копья скрестили.

Стрелы пустили.

Марс и Венера

Друг другу простили:

Гордость и голод,

Пыль и пустыню —

Лишь черный холод,

Мглистый холод

С ними отныне.

 

Так — переливом —

По небосклону:

Красная слива,

Синяя слива —

Горестным гоном:

Красный комок

Неистовой плоти,

Синий чертог —

Синий лебедь в полете:

Люди, глядите —

В оба глядите,

Плачьте, молитесь,

В небо молчите,

Не позабудьте,

Не обессудьте —

Нас помяните.

Красные нити,

Синие нити:

Все вы живете,

Все вы уйдете,

Все вы умрете.

 

Та же планида.

Та же пещера.

Кровного рода

Та же победа,

Та же обида.

Марс и Венера.

Марс и Венера.

МАРС И ВЕНЕРА.

 

***

 

— А какие планеты тебе больше всего приглянулись?.. Ответь, и я подарю их тебе. Они будут твои навсегда.

— О, Юм!.. Когда мы летели мимо них, я знала, как они назывались, я сама называла их тебе… Откуда я знала все имена, которыми их люди нарекут потом, тысячелетия спустя?.. Но память моя помрачается, она некрепка, все дрожит и плывет, я уже забыла… Одна из планет такая… знаешь — очень большая!.. цвета золотого самородка, а по ней ползет, как алая морская звезда, большое Красное Пятно… И еще одна… охваченная кольцами, как запястье руки моей охвачено браслетом из рога горного козла…

— Я понял, Анеле, ты говоришь про Юпитер и Сатурн. Хочешь видеть их с Земли всегда? Даже тогда, когда небо будет заволокнуто плотною пеленой серых клубящихся туч, а глаза твои ослабнут, ослепнут от старости и многой печали?..

— Да, Юм. Я хочу их видеть всегда.

ЮПИТЕР И САТУРН

 

— Я дам тебе второе зренье.

Невидимые линзы дам.

Узришь Юпитера горенье.

Сатурна темнокрылый храм.

 

Тот медноскулый, желтоокий

Гигант, чей Алый Глаз остер —

Как ты, такой же одинокий,

Глядит на Солнечный Костер…

 

— Огромен! Плывет

По смоли дрожащей —

Тюленем, лежащим

Близ пламенных вод:

Вокруг — хоровод

Печальных шаров,

Сопутных миров…

Как имя ему?

Уходит во Тьму,

Катится навстречу

Тоске человечьей,

Навстречу лицу

В слезах, — о, навстречу

Чужому кольцу!..

 

— Возьми же это кольцо.

Взгляни старику в лицо.

Он так обручился с тобой —

С твоею земной судьбой.

Костры племена сожгут.

Прорежет небо гора.

Сатурн — его назовут

Те, кто уснет до утра.

Скуют морозы хребет.

По стланику дрожь пройдет.

Сверкнет горностая след,

Слезой на скуле блеснет.

Кто голову задерет,

Чья шея хрустнет, как прут?..

И в линзах слез поплывет

Кольцо — обручальный плот,

Кольцо — позабытый код,

Лучом перевитый жгут:

Сатурн — его назовут.

 

Обоих тебе дарю:

Юпитера рысий агат,

Сатурна гранатовый яд —

Пускай горят на снегу,

Пылают другу, врагу,

Январскую жгут зарю.

Ты их на грудь нацепи,

Любуйся ими в ночи,

Играй ими, плачь, молчи,

Хвались ими январю

В волчиной, снежной степи.

Навек их тебе дарю.

 

***

 

— Все. Прощай. Я тебя принес к становищу. Я опускаю тебя на Землю твою.

— Шар Огненный, Юм. Неужели мы расстаемся опять — здесь и сейчас?..

Внезапно сетка из синих и золотых лучей закачалась перед моими глазами, и мне стало внятно все, что творилось когда-либо под старою желтозубой Луною, все, что когда-нибудь слетит в мир, осенив его новым счастливым крылом.

— Что это, Юм?!

— Это Свет Земли. Я дарю его тебе на прощанье. Ты теперь будешь любить свою планету так, как никто и никогда ее не любил. А еще я подарю тебе Свет Космоса.

И сотни сотен искр посыпались на мой затылок, плечи и грудь, и закричала я:

— Вижу Время!.. Вижу!..

— Да, Анеле, — печально раздавался голос Юма в ушах моих, в ходящем ходуном сердце, — теперь ты видишь Время. Теперь ты владеешь Временем, а не Время — тобой. Ты пройдешь свой земной путь. Ты соберешься в дальнюю дорогу — во Тьму. Но отныне ход всех времен и всех миров внятен тебе. Да пребудет с тобою живое. Живи! Прощай!

Он бережно опустил меня на землю. Черный валун был отвален от пасти пещеры. Солнечный зимний день. Снег хрустит под босыми ногами. Поднимаюсь на цыпочки. Руки к Огненному Шару тяну.

— Нет!.. Не прощай!.. Прилетай!..

— До нашего свиданья, Анеле, прошу тебя, высеки на бивне мамонта исчисления всех времен, что отныне — родные тебе.

 

АНЕЛЕ ВЫСЕКАЕТ НА БИВНЕ КАЛЕНДАРИ

 

Запах плоти. Кости хруст.

Красен мертвый зрак и пуст.

Тихо. Хрипы влажных туч.

Вот он, бивень, белый луч.

Я его сожму в ладонях —

Болью выцветших агоний,

Соком брызнувших рождений,

Заклинаний, наваждений —

Бивень зверя и царя…

Бивень — Белая Заря!

 

Беру его. Рубилом тяжко бью.

Я высеку на нем всю жизнь мою —

Вкруг костяного белого ствола

Узорчатая обовьется мгла:

В полосках, точках, выемках, крючках

Я высеку рождение и прах,

Я высеку любовь, и Тьму, и тлен,

И ход планет, не знающих измен!

О, сколько дней вершит вокруг Звезды

Земля свой бег — щербина борозды…

И сколько лет Венерину серпу

Висеть во Тьме — сочту его судьбу

Зарубкою!.. А сколь Сатурн летит

Веков — о том лишь выемка кричит

На гладком бивне… мамонтова кость,

Ты вся испещрена — я тоже гость

Под хохотом Луны!.. ее оскал

Меня во льдах лесов давно искал,

Рубило бьет, и я подчинена

Небесной воле — будто я пьяна

От теплой крови мамонта!.. я бью

По бивню, я и плачу, и пою,

Я высекаю грубо — до зари —

Неведомых миров календари:

На Марсе жил?.. — на Веге проживет!.. —

Мышонком вмерзнет во грядущий лед —

Народец, племя, горстка тел живых,

И я — меж них, на волосок от них —

На волосок от Вечности и Тьмы —

По бивню бью, чтобы остались МЫ —

Во впадинах, царапинах, крюках, —

Их вычислят, нас уличив в грехах

Всезнания и чуда! что могли

МЫ — написать — от имени Земли —

Картину мирозданья, Космос весь:

Он веер звезд развертывает — днесь!..

А это я!..

Всего лишь только я,

Анеле… вот и вся моя семья:

Волчонок Рэо да младенец мой,

Да мой Горбун, что плачет предо мной…

Да бивень в кулаке, — на нем пишу

Всю жизнь мою: рожаю и дышу,

Люблю, хриплю, молю, бегу, кричу —

Мгновенная, подобная лучу —

Чей дух летит, чье пламя выше сил,

Что наискось пронзит, кого любил.

 

ВОЛЧИЦА, ЖЕНЩИНА, МАЛЬЧИК, ВОЛЧОНОК

 

Гул, звон… Пещера вся уснула.

Кряхтение распятых тел.

Горящие гранатом скулы.

Малец под мышкою вспотел

И плачет… Малая куница

Так задыхается в петле

Ловушечной… так — плачут птицы

И все живое на Земле…

Не плачь, мой сын! Земля поката,

А яма смерти глубока.

Перед тобою жизнь разъята.

Ее пантерии бока

Теплы, пестры… ты завтра будешь

Ей брюхо вспарывать ножом…

Охотник, ты меня забудешь

В безматернем краю, в чужом!..

Ты будешь басовитей тучи,

Смуглее пихтовой коры,

И отрешенный, и могучий —

Мужик, сдвигающий миры,

Летящий между Лун округлых

Боль излучающим копьем!

Я, вороша — старухой — угли,

Одна запомню — нас вдвоем…

А надо лбом твоим мерцают

Тугие синие лучи…

Во сне волчонок хрипло лает,

Полярный сыч кричит в ночи.

Крыла распахнуты. Морозны.

Узор зловещий изнутри.

Летит — между прогалов звездных,

Вдаль — от заката до зари…

 

Мир спит…

Блестят людские спины,

Лоснятся жирно лбы, ступни…

Но тяжек близкий рык звериный,

И глаз нефритовых огни

Фосфоресцируют, — двойною

Звездой им холод возжигать…

Оставь дитя мое со мною,

Волчица!.. Ты ведь тоже мать!..

 

………………………………………………………………..

 

Да, человечица, я тоже

Пришла на сына поглядеть.

А, у тебя мороз по коже?!

О жизни ты своей радеть

Привыкла?! Подрожи немного.

Да, хвост мой сед, а коготь туп,

Но ты зови Лесного Бога,

Когда резцы сверкнут меж губ

Мои! Да не резцы, а горы,

Гольцы, иссохшие хребты,

Язык холодного Простора,

Где рыжий лист по ветру — ты!

Я загрызу тебя!.. Но прежде

Дай я на сына погляжу,

Пока не выправишь одежды

Из шкуры, проданной ножу!..

Волчонок мой!.. Огромны лапы.

Нос влажен. Веки смежены.

Теперь ты сын кормящей бабы,

Златоволосой той жены!..

Тебя натравят на оленя,

Расчешут гребнем костяным.

Развеется меж поколений

Твой волчий дух, как сизый дым —

Мой сын, ведь ты уже собака!

Ты пес! Я презираю псов.

Отныне между нами драка —

На иглистых щитах лесов,

На сребротканых плоскогорьях,

На глинах выжженных плато,

В ночных сияньях Лукоморья —

Нас не разнимет уж никто!..

Ты пес, я волк. Враги отныне.

Хозяйку слушайся, смотри…

А мне — бежать в мерзлотной сини,

Хвостом сметая кровь зари…

 

………………………………………………………………..

 

…О, тихо, старая волчица.

Детей разбудишь. Не рычи.

Ползи сюда. Обнюхай лица —

Все спят. Лишь ухают сычи.

Лишь в смоли ночи синий веер

Лучей — летит небес Фазан…

Твой сын, волчица, — ярый ветер,

Ниспосланный моим слезам!

Я мыслила, что Саблезубый

Тебя навеки умертвил.

А ты воскресла!.. Звезды любы

Живому — и в клещах могил!

Ползла по насту. Испятнала

Его: кровавы письмена.

Я эти знаки угадала.

Я знала: ты придешь одна.

Не бойся, мать. Люблю волчонка.

Младенца моего люблю.

Во сне, кряхтя, заплачут тонко —

Я меж двумя себя делю…

Отыди с миром. Не усердствуй.

Мой сын второй тяжел, мохнат.

Разломлено орехом сердце.

Гляди, спят нежно — брат и брат —

Обнявшись крепко, златотелый

И серошерстный, два клубка:

Я им обоим песни пела,

Светилась грудь от молока.

И, золотою рыбой, голый,

Мальчишка жжет волчиный бок —

Под куполами рук веселых,

На звездных сквозняках дорог

Тысячелетних, под устами

В ночи хохочущих богов:

Мой крест — ликующее Пламя

И долгий вой немых Снегов.

***

 

…Мое Племя. Племя мое.

За валуном — пурга. Ты спряталось в жаркой пещере.

Кто ударяет камнем по камню, вытачивая острое рубило; кто копошится в разлетающихся светлым венком волосах малого ребенка; кто спит, тесно обнявшись, в темном закуте под прикрытьем высохшего плюща. Гэ сидит, задумчиво положив руку на высоко взошедший живот — она опять тяжела. Дремлет Арэхт, прислонившись сутулой спиною к стене, на которой старая Фанио намалевала соком волчьих ягод бегущих от опасности мамонтов и бизонов. Молодые воины спят вповалку, крепко — их не разбудишь и ревом вепря.

Племя, родное Племя мое! Как люблю я тебя! Сколько еще переходов, сколько дорог, сколько скитаний! Сколько рек перейти вброд, сколько снежных перевалов преодолеть, где звезды близко, а жизнь далеко, ибо дышать тяжело, и Тьма ходит рядом, как осторожный, мягколапый барс!.. Только ты одно, Племя мое, и осталось у меня. Ребенок вырастет. Другую женщину обнимет. Ручной волк, бешено блестя глазами, однажды на волю, в лес убежит, на прощанье оскалясь. Уйдет во Тьму Арэхт, как ушли Горбун, Хэш и все, кто когда-либо царствовал надо мной.

Но ты, Племя мое, ты не уйдешь. Ты превратишься. Ты перевоплотишься. Когда мы летели меж ярких звезд, Юм сказал мне: «Гляди!.. Видишь отсюда?.. Земля — островок. На островке — нора: пещера. В пещере колышутся огни, снуют малые фигурки: то собратья твои, Анеле, то Племя твое. Гляди! Запоминай! Как в животе у тебя рос твой сын — родоначальник будущих племен, так в твоей пещере — животе Земли — зреет плод. Но грядущие роды тебе не дано принять».

Память моя. Племя мое. Пламя мое.

 

СНОВА ХОД ЗВЕЗД

 

Кресты, лучи из звезд…

Плывут года.

Всегда — о, было так.

Тверда алмазно, скорбная звезда

Ножом проткнула мрак.

Польется кровь под лезвием таким!..

Я боли не снесу…

Сцеплю я зубы… Трудно быть живым

В созвездьевом лесу…

Плутаю здесь века!.. Плыви, Плутон…

Жги лоб мне, Ахернар…

Любой живущий — звездами спален.

Неистов этот жар.

И над тайгой, когда она зимой

Стоит, поджав хвосты

Худющих пихт, — проходит звездною стеной

Пожар, пожар, где гибнешь ты со мной,

Где угли — я и ты…

Кресты, круги, лучи… Плывут года,

И небо — черный сом…

От звезд не уберечься никогда.

Стозвездно Колесо.

Плывут года.

И ты — под Колесом.

 

***

 

…Склоняюсь над огнем. Он гаснет!

О, нет, не может быть. Не умирай. Прошу тебя, не умирай. Не уходи. Сейчас я помогу тебе. Я раздую тебя. Спасу тебя, защищу. Вот так. Укрою руками. Видишь, я глажу тебя ладонями! Пусть обожгутся они! Пусть они сгорят! Ты под крылом моим, ты под грудью моей. Разгорись. Не исчезай. Не растай в кромешной Тьме.

Я спасу тебя и сохраню. От всех бед, от всех ветров, от страшных снегов, от великих бурь, от мрака бездонного. Не умирай. Не умирай. Живи.

Живи, мой огонь. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Я скажу над тобой заклинанье — о, только живи, дыши, люби, гори, не исчезай.

 

СОХРАНЕНИЕ ОГНЯ

 

Гори…… гори…… люби…… люби…… мерцай…… мерцай…… храни…… храни…… под куполами черных рук…… храни…… храни…… ладонь…… тяни…… целуй…… бери…… огонь…… огонь…… всегда…… всегда…… беда…… любовь…… любовь…… звезда…… сквозь январи…… и черный лед…… гори…… огонь…… и звездный ход…… межзвездный код…… гори…… огонь — он……

……не умрет……

 

***

 

…А! Кто это!.. Кто, черный, стоит за моею спиной!

Это ты… Черная Лисица, двойник мой. Демоница. Как ты страшно молчишь.

Ты с какою вестью пришла?! Что ты пророчишь?.. Куда целишь черные стрелы из-под ресниц?!

Молчишь… Не шевелишься… Ночные космы до земли висят.

До черной мерзлой земли — и она цвета кос твоих.

Ты хочешь сказать мне будущее, знаю.

Нет! Молчи. Лучше не говори. Я не хочу знать, что ждет меня и Племя мое.

Ты улыбаешься. Губы твои изогнуты, как рог полумесяца — Огненной Лодки, над тайгою висящей в черной пучине.

«Прощайся!» — говорят мне безмолвно эти красивые губы.

Прощаться?! Неужели с любимым моим бытием, с этими горами, и снегами, и детьми, и людьми, и Ходом Звезд в Черном Озере Неба я должна навек попрощаться?! О, Черная Лисица, злая вестница… Скоро, совсем скоро повернется небесная ось, дрогнет Гамма Цефея, раздвоится единая, полыхающая жарко звезда на Мицар и Алькор, и Лебедь, вытянув длинную шею, полетит к югу, кося в меня ярким горячим синим глазом — Денебом, и открою я глаза свои в ином времени, уставясь безотрывно в сверкающую Андромеду и робко мерцающую Кассиопею — вот они уже бегут друг к другу, прекрасные женщины Неба, унизанные звездными перстнями руки друг к другу тянут…

Сколько мигов остается до ослепительной Вспышки?!

До резкого, как свист ветра в ушах при падении в пропасть, Перехода?!

До великого Взрыва?!

Огненный Вестник, Огненный Вестник, почему меня, одну меня ты для Смещенья Времен избрал?..

Земля родилась в пламени.

Земля погибнет в пламени.

Земля в пламени возродится.

Последние мгновенья глотаю, впиваю, вбираю глазами, губами, памятью, сердцем родное Время свое.

 

ПЕТЛЯ ВРЕМЕНИ

 

И Взрыв раздался!..

 

…Крабии клешни

Он выпустил, дрожа, из эпицентра —

Рассыпались креветками огни,

Пощечинами жгли ладони ветра,

Горел скелет обугленной Земли!

Взвивались космы облаков багряных…

Так вот, планета, мы куда пришли,

Вращаясь во пустотах бездыханных!

Огнем ты стала.

Вся — насквозь — огнем.

Тебе огонь судили все пророки.

Предлюди! Вы молили лишь о нем —

И вот пришли предсказанные сроки!

Вы сбились в кучу слепнущих кутят —

Да уж нельзя обратно вам, в утробу…

Тысячеглаза смерть! Ее глядят

Зрачки — из неба, моря и сугроба!

Костер сухой валежник тел объял…

Огнями — волосы!

Огнями — ноги, руки!

 

Так ты, огонь, меня поцеловал,

И выгнулась, живой светильник, в муке!

Исчезло все! — пещера, и быки,

И мамонты на отсыревших скалах, —

Где наши дети, старцы, где щенки?! —

В глазницах — огнь! напрасно я искала,

И шарила корнями диких рук —

Где ягода пупка, где головенка,

Проросший вверх волосиками — лук…

Айвою — пятка моего ребенка?!

Огонь! Огонь! Отдай его! Отдай!

Но красным снегом осыпались ветки

Железных кедров, пламя через край

Хлестало, —

хворост, головешки, детки, предки,

Прощайте!.. Громко волосы трещат,

Ах, рыжие мои, дождались брата —

Огня!.. как будто сто веков назад

Стонал мужик, лицом на них распятый

Горящим… Алым ливнем гул небес,

Метелицей багровой полыхает…

Не выживу! Прощай, великий лес,

Твоя Лисица в битве издыхает,

Вся шкура в дырах — копьями огня

Я пронзена!.. и вот уже ослепла,

И — руки к небу, и встает стена

Стенаний, крика, гари, горя, пепла…

 

Мой Волк, где ты?.. Мой Рэо, ты сгорел

Один! завыл, звереныш желтоглазый…

Но что это?! Водовороты тел

Сошлись в кристалл — подобие топаза,

Сверкнул он мощно, — я была внутри,

Он повернулся в пальцах великана,

И мир поплыл, кровавее зари,

И зрение заволоклось туманом,

 

И встала — ПУСТОТА.

 

Седая мгла

Звенит.

Одна серебряная нота —

В слепом ничто.

Вот так — я умерла.

Вот так — я миг спустя вселюсь в кого-то.

Нет. Это я. Себя я не отдам.

На лазурите — резкие прожилы,

Неповторимые… Пойду я по звездам —

Но той, какой дышала и любила,

Лисицей Рыжей!..

Пустота звенит.

О, серое ничто владеет нами.

Клубится Тьма. Висит пустой зенит.

И только Дух несется над водами.

Пусти, слепая пустота. Пусти.

О, разорвись. Я задыхаюсь. Больно.

Кулак я сжала. Пепл в моей горсти.

Я не могу. О, пощади.

Довольно!

 

И разорвалась мрака пелена!

И раздвоилась серая завеса!

И разошлись парчою времена!

 

И я — на дне котла зимы,

и леса

Тяжелый гул.

Нагая, я лежу

Ничком на корневищах кедра. Плачу.

То Воскресенье по Сожжении. Дрожу.

И прожигает снег живот горячий.

 

***

 

Где я? Поют снега

     Волчьими голосами.

          Средь острых пихт — дуга

Синей воды горит.

     Пусто, безлюдно, страшно.

          Яростно плачу навзрыд.

На четвереньках ползу.

     И поднимаюсь гордо.

          Мороз слизнул мне слезу.

Бреду. Так мне на роду

Написано. Ветки хлещут.

Багульник поет, трепещет.

Вперед — против ветра — иду.

 

Да, против дикого ветра!

И — против смерти самой…

 

Поле синего света

Разостлано передо мной.

***

 

Тихо. Я все поняла. Я не сгорела дотла. Это иное Время. Я перенесена. Все времена сместились. Смешались все времена. Сгорели все времена. А я осталась — живая. А я осталась — одна.

 

Какая ширь засверкала! — слепящий, древний обряд… Я озеро это узнала: так тысячи лет назад к нему мы вышли, все пади, все горы и долы пройдя… — горит в снеговом окладе прозрачней капли дождя, небес звездотканых шире, раскосых гор холодней, — горит в грязной шкуре мира Сапфир — до скончанья дней:

 

Бай-Кель!.. плачу…

Бай-Кель!.. щекою горячей,

Широкой скулой —

Прижмусь к сердоликовой гальке,

Согнусь пред тобой…

 

Изгорблюсь, колени закраину льда

Прожгут — о, от слез солонеет вода!..

И нельмы, и сиги,

И окуня лики,

И нерпа-звезда

Со дна поднимаются — и навсегда…

 

И шепчут мне тайно:

«Погибель была.

Здесь мира окрайна.

А то, что пылало

Великою жизнью, —

Сгорело дотла.

Одна лишь осталась,

Одна навсегда —

Великая жалость,

Лесная вода —

О, как ты губами прижалась,

Анеле-Лисица,

Лесная плясица,

К сапфировой гальке

Да к лезвиям льда!..»

 

***

 

О длинный мой Глаз, — как глядишь ты в меня!

О мощный мой ветер — как сосны обнимешь!..

Смерть вброд перешла. Ты мне жизнь не отнимешь.

Я выбрела из сердцевины огня.

В какую века закрутились петлю?

Я выплюнута в послевременье горя.

Прими, о Сапфир, мое Озеро-Море,

Меня — ведь тебя одного я люблю.

Был сын у меня.

Был волчонок со мной.

Обоих я круглою грудью кормила.

А нынче бреду под скелетной Луной —

Мне лунный хребет светит дальней могилой…

То было тогда. В тех иссохших веках.

Протаяли реки. Повытерлись горы.

На дне моих глаз, во широких зрачках —

Наплечные шкуры и скулы Простора

Иного, родного. Гортанная речь.

Жир в черепе лошади ярко пылает.

И, если с Вождем возжелаю я лечь, —

Никто не посмеет и не возжелает…

Хэш! Где ты!.. Мониста на шее звенят,

На шее израненной, смуглой и бычьей, —

Никто никогда не вернется назад,

Не внидет душа в молодое обличье…

Бреду я, бреду, по колено в снегу,

И стопы в порезах, и локти в уколах —

И я от Бай-Келя уйти не смогу

Последней Лисою планеты веселой!

Последняя бойня гремела вчера.

Душа моя, ввысь поднимись над землею,

Гляди: вся планета черней, чем дыра,

Одно это Озеро лишь — голубое…

Мир умер. И умерли все времена.

О, как уцелел камень, вправленный в горы?!

О, как уцелела я в мире — одна —

Среди обреченного небу Простора?!

Бреду я, бреду — и внезапно — чей крик? —

Вонзен под лопатку — выходит под грудью…

Агония?! Роды?! Мальчонка?! Старик?!

Скорее! Безумье: отчаянье: люди!

Там люди! Там люди! Там есть человек!

Живой! И кричащий! И неповторимый!

Бегу, задыхаясь, кляня вечный снег, —

А там, на снегу…

 

…на снегу — мой любимый…

 

***

 

…Маленький, да откуда ты, мальчик, ты голый, у тебя горб, у тебя шерстистая холка зверя, откуда ты, на тебе лохмотья, сквозь них просвечивает нежное избитое тело, не улыбайся беззубым ртом, видеть улыбку счастья не могу, Горбун, румяные щеки, ясные глаза, беру тебя за угластые плечи — ох, обожгла ладони, ты весь горишь, ты горячей раскаленного железа, ты что-то говоришь, нет, ты поешь, поешь, твоя песня душит меня, пронзает, тысячью иголок входит под сердце, мальчонка, погоди, не бормочи, иди сюда, обугленная барсучья шкура свисает с моего плеча — вот, — укрою, согрею, обгорелые волосы тоже сгодятся, — закутаю, рыжими были когда-то, о, узнай меня, о, узнай, боль под левым соском моим, сейчас, сейчас я узнаю тебя, Горбунчик мой, горячий, с волчиной спиной шерстяною, Бог Белой Горы, помоги, Бог Синей Воды, помоги, Владыка-Рыба, помоги, Господин-Тигр, помоги, Пурпурный Фазан, помоги, Лазоревый Дракон, помоги, Царь-Мамонт, протруби!.. — поддержи меня хоботом, Царь-Мамонт, падаю на колени близ мальчугана, ум мой мрачится, искры моих очей брызнут, были у меня любимые на земле, те, что любили меня, мальчишка, не дрожи, не мерзни, прижмись крепче к моему животу, не бей дробь зубами, ты на всех троих похож — на моего Горбуна, на моего Сына, на моего Волчонка, — обхвати меня сильнее, не вой, не плачь, не пой, не бойся, мы уже с тобой вместе навсегда, эта земля умерла, а мы живы, значит, нам вместо смерти суждено иное, Волчонок, Горбун, Сынок мой, нет, не умолкай, пой, подвывай, терзай, прощай, ласкай душу мне, я теперь знаю, что есть душа, там, в становище, в пещерном Племени, я этого не знала, я была просто Лисица, только Лисица, Рыжая Лисица, я кусала Арэхта, я боролась с Хэшем, но любила я только тех, кого любила, вот и пришли они ко мне сейчас — одним тобою, мальчонка, худышка, дягилек, высохший омулек, звереныш, о, ты глядишь на меня так пронзительно, неистово так, счастливо так — ты меня узнал…

 

***

 

Обнимемся мы, сироты,

Мы — сироты с тобой.

Волчонок! ямы вырыты.

Свод неба голубой.

 

Ребенок! тепел мой живот.

Круг рук моих горяч.

Никто — не бойся — не умрет.

Ты не скули, не плачь.

 

Горбун мой! ты мне песню пой.

Их не слыхала я

С тех пор, как плыли мы с тобой

На льдине бытия.

 

Нам этим лютым холодом

Одеться — в дальний путь.

Нам этим смертным голодом

Наесться — и уснуть.

 

Согреемся. Насытимся

Дыханьем, обнявшись

Так оттепелью, сыростью

Слепит и льется жизнь.

 

О маленький, волчонок мой,

Покрепче обними —

Мы не расстанемся с тобой:

Тогда — нашла тебя зимой,

Сейчас — умрем с тобой зимой,

Ко звездам мы уйдем зимой —

Огнями, Рыбой Золотой,

Змеей под конскою пятой,

Кедровой веткою святой,

Волками ли, людьми……

 

…Нету, нет ничего поесть. Нет, милый.

Голод? — шишки на кедре высоко, омудь в воде глубоко…

Нерпа хохочет. Близко занебесное дно. Нам от голода умереть суждено.

 

…Помнишь, как я тебе в ухо кричала:

вместе по жизни пойдем —

Под ударами града, под ремнями ветра,

под молниевым дождем?!

Помнишь, как я тебе тихо пела:

вместе из жизни уйдем —

Одна стрела нас пронзит навылет, смелых,

в одну струю кровь сольем…

 

Настало время. Настало время. Помнишь песню мою:

ЛИСИЦА И ВОЛК

РУХНЕМ МЫ

ОБНЯВШИСЬ

У ПРОПАСТИ НА КРАЮ

О мальчик мой! О волчонок мой! Горячий ты мой комок!

Живущий приходит в мир одинок.

Уходит всяк — одинок.

***

 

…Не грызи ты мой локоть, не соси слипшиеся пряди обожженной шкуры, не тереби пустую грудь мою, волчонок, зверенок, больно, страшно, ребра вжимаются в ребра, одна осталась еда, одна беда — глаза в глаза, и глядеть, глядеть, и, умирая, насыщаться великим огнем, что из живого в живое перетекает, мощно играя… Голод! Любовь! Наши — оба. Ветер сугроб наметает. Кедр сумасшедше качается над головою. Нас навсегда уже — двое. Навеки нас — двое.

Когда тебе будет очень больно, зверек мой, сынок мой, — я низко склонюсь над тобою, я поцелую тебя и вдохну тебя, я сказку тебе расскажу, я снова тебя рожу, я заверну тебя в пелены земляные, я тебя воскрешу, я во льдах тебя синим огнем продышу, полыньей голубою, я стану тобою, Волчонок, Горбун мой, любимый, мой Огненный Мальчик, Я СТАНУ ТОБОЮ……

***

 

…мы во сугробе лежим головами…

Снег ли слежалый — иль камень под нами?..

Сдую снежинки… Воистину — камень:

Черный панцирь блестит под руками…

Черный горит лабрадор.

Черный горит костер

Давно забытого страха.

С каких ты спустилась гор,

Какого ты дочерь праха,

Какой отпел тебя хор,

Трехлапая

Черепаха?!

 

***

 

…Последние жертвы.

Последняя боль.

Трехлапая, шествуй.

А мы — за тобой.

 

Трехлапая ступа.

Трехлапый таран.

Вокруг тебя — буря, безлюдье, буран.

 

Ты — мертвенный камень.

Ты — жертвенный гроб.

Засыпан веками

Твой каменный лоб.

 

Когтистые лапы.

Во впадинах — кровь.

Живые, мы — слабы.

Мы — меж позвонков

 

Великих столетий…

Трехлапая! Сгинь!..

 

Волчонок мой, ветер,

Один мой — на свете,

Меня — не покинь…

 

***

 

…И над лесом, над грозною гладью Байкала,

Над хребтом по прозванию Хамар-Дабан

Круглым глазом огня ночь до дна засверкала,

Прорезая болота, и стынь, и туман!

Это Огненный Шар к нам катился из Рая.

Это Огненный Шар приближался, горя.

Поздно, Огненный Шар!.. Видишь — я умираю,

Застываю в снегу — чешуей янтаря…

Погляди, о Волчонок!.. — какая громада,

И летит, и мерцает, и манит, и жжет…

Только нам ничего уже в мире не надо,

Ибо знаю всем сердцем — никто не умрет…

Поздно, Огненный Шар!.. Души плоть эту кинут.

Наши души — сверхплотные сгустки огня.

Юм, гляди на тела — на снегу они стынут,

Но тут нету Волчонка! и нету меня!..

Вон тела наши — шкуры да ребра худые,

Кисти, голени, икры, волос рыжина —

Это палые листья и травы сухие,

Это вервие сети и кость гарпуна!

Вон лежит наша плоть — а огней уже нету,

Улетели!..

О, ты проворонил сей миг —

А огни опоясали Третью Планету,

Обвязали платком золотым мертвый лик!

Пусть планета мертва.

Души в небе играют.

Ходят омулем в небе златые огни.

И, доколе плывут они, не умирают —

Будут сниться, лучиться грядущие дни!

Поздно, Огненный Шар!.. Заволокнуто зренье…

На руках моих мальчик звериный хрипит.

О, спасибо тебе, золотое виденье —

От котла золотого все небо кипит:

Золотые в нем ходят и синие рыбы,

Гарпуны золотые и копья летят —

Мой волчонок, прижмись!..

С неба падают глыбы,

С неба рушатся горы и стрелы свистят…

Умираем — какое великое счастье

Умирать и лететь,

умирать и любить,

Умирая, рождаться Звездой — в одночасье

Обращаясь в тугую слепящую нить,

Мой волчонок любимый, сожми меня!.. рядом,

Очень близко, вжимаясь плечьми и костьми,

Мы уходим с Земли — родом, племенем, стадом,

Погибающим роем, маральим надсадом, —

О, какое же счастье, что все же — людьми,

О, какое же счастье —

так тесно, так рядом,

Только крепче ты, крепче меня обними.

 

ПОСЛЕДНИЙ ХОД ЗВЕЗД

 

Звездный долог Ход, тяжел.

Омуль в небеса ушел.

Светится хвостами сиг —

Весь — до дна — озерный лик

Улыбнется… Вот волна

Рыбу подняла со дна:

 

Каждая — Галактика — брызнет чешуей…

Перламутром, молоком — светит над водой…

 

Все прозрачно и черно.

Омуль в небесах давно.

Нерпа — ластами на лед:

Долог, тяжек Звездный Ход.

Рыба ходит косяком.

Рыба ищет звездный дом.

Рыба восстает со дна —

Поднимается стена

Прямо в яшмовый зенит,

Где звезда кричит, болит,

Омулевый светит глаз —

Где земной наш пробил час…

Рыба, вставшая стеной,

Омуль — искры надо мной!..

 

Вы — Галактики мои ненаглядные,

Вы — сверкающие плавники громадные,

 

Вы плывете надо мной,

Над кедровою зимой,

От хвостов — синий блеск,

В небесах — звездный плеск,

Яркий омулевый плес —

О, рыбак, мой рыбак,

Жжет меня твой звездный зрак —

Счастье ты мое унес…

Омуль, бейся ты об лед…

Перламутров рыбий рот —

Ну, хватай скорее воздух,

Рыба, бейся мощно, грозно,

Рыба, слепни ты от слез…

Радость, вставшая до неба,

Омуль!.. вот — рыбачий невод,

Счастье он твое унес…

Тащим сеть — еда, добыча,

Рыба, зверь, и гомон птичий

Дичи, — а над головою —

Освещая мертвый лед —

Небо звездное, живое,

Ненасытное, живое,

Неубитое, живое,

Неумолчный

Звездный Ход.

ПРОЩАНИЕ ЮМА С ЗЕМЛЕЙ

 

Прощай Земля

великая Земля

Прощай — медвежьей шкурою — тайга

Из Огненного вижу Корабля —

Река иные моет берега

Прощай Земля

Байкала синий вал

Гора цунами

копья Хан-Тенгри

И то становище где я поцеловал

Ту женщину

с косой красней зари

Прощай Анеле

был тот Страшный Суд

Предсказанный после тебя потом

Прощай Земля

я знал — тебя распнут

Но зрел зарю за воплем и крестом

Я видел как горели города

Я слышал крики смертной хрипоты

Прости любимая

я взял тебя сюда

Чтоб смерть своей Земли вкусила ты

Прости меня

я Временем владел

Но я не завладел твоей душой

В нежнейшее из нежных женских тел

Огнем входил

а вышел — вновь чужой

Лисица

ты любила не меня

Но ты одна мне равною была

По пламени по ярости огня

Красой миры спалившая дотла

 

Я улетаю

россыпи миров —

Развернутый тетеревиный хвост

Прощай Земля

прощай моя любовь

Ты рыжекосая ослепшая от звезд

Ты огненные кудри расплети

Когда родишься вновь

в иных веках

За краткий миг огня меня прости

За то что обратишься ты во прах

За горькое бессмертие мое

За то что я скитаюсь по мирам

За то что я метнул в тебя копье

Огня — и Черной Пасти не отдам

 

Прощай Анеле

Огненный я Шар

Пульсирую

из сердцевины — жар

Струится вниз на мертвую тебя

Прощай моя великая судьба

Я подымаюсь

Черный Космос ждет

Я показал тебе его — живой

Прощай

никто на свете не умрет

Пока созвездий смех над головой

Пока созвездий негасимый рой

Морозной пылью сыплется в Байкал

В Амур в Юкон

пока Небесный Бой

Еще гремит между безмолвных скал

 

Прощай Анеле

навзничь

две руки

Раскинуты

ты смотришь в небеса

Целую плечи шею лоб виски

Целую неподвижные глаза

Целую всю тебя — хребты колен

Мальки ногтей

и рыбины ступней

И жимолость сосцов

и реки вен

Зальделые

ресницы — солоней

Всех вековых рыданий всей тоски

И лодкой перевернутой — живот

Целую сгиб младенческой руки

Где тайна тела твоего живет

Целую заревой тюльпан груди

Худые ребра — как они звенят

Целую всю тебя — не уходи

Запомню все но не вернусь назад

И всю тебя исцеловав дотла

Изрезав тело воплями лучей

Найду я рот — о ты еще тепла

А я чужой небесный и ничей

И я в волос зароюсь рыжину

Осеннюю

и припаду к виску

Я житель Космоса

любил тебя одну

Я человечью испытал тоску

 

Везде где плоть погибшая болит

Везде где вещая горит душа

Везде где затаился древний стыд

Тебя целую плача не дыша

Так целовать мужчине не дано

Сверкающую женщину свою

Тебя целую — как у бездны дно

Тебя целую — как мольбу пою

Не знал я Шар

откуда было знать

Кромсая Космос пламенным мечом

Что женщину так можно целовать

И обмирать над лебедем-плечом

Над зимородком-оком

над губой

Воздернутой по-заячьи смешно

Целую зуб — подснежник голубой

Подплечных впадин пьяное вино

Ударившие молнии ключиц

И радугу еловую бровей

И родинки — следами хищных птиц

На молодом снегу

в дыму ветвей

Лежи в поземке

косы вмерзнут в наст

Целую косы все — по волоску

Мы два огня

любовь ты вмерзни в нас

А мы — как мамонт в мерзлоту —

в твою тоску

В гранит вмерзает огненный опал

Алмаз вмерзает в синий кимберлит

Я всю тебя насквозь исцеловал

Я вмерз в тебя

внутри тебя горит

Огонь — мой драгоценный поцелуй

Он вмерз в тебя

а ты — его гранит

Огонь такой —

свирепый ветер дуй

Земля прощанье наше сохранит

 

И резкими лучами тьму рубя

Вися над лесом в куржаке ночей

Скользя дрожа

целую всю тебя

Всем горем ослепительных лучей

И если вся в прощании — судьба

И если все проститься норовит

Под звездами —

целую всю тебя

Целую навсегда

навек

навзрыд

.

Художник — Владимир ФУФАЧЕВ