Андрей РОМАНОВ, Валентина РЫБАКОВА — ДВОЙНАЯ ИГРА ЛУКЕРЬИ НАГУЛЬНОВОЙ

Андрей РОМАНОВ, Валентина РЫБАКОВА

Санкт-Петербург

 

 

ДВОЙНАЯ ИГРА ЛУКЕРЬИ НАГУЛЬНОВОЙ 

На всю оставшуюся жизнь, в каждом поколении, покидающем советскую среднюю школу, осталась память о шолоховском образе фривольной сельской женщины, разгульной Лушке Нагульновой. Возмутительница общественной нравственности, она предпочитала не трудиться на благо гремячинского коллективного сообщества, а ходить в фельдиперсовых чулочках, «туго обтянув круглые колени», соблазнять всякого приезжего молодца, предаваться любви, будучи «беспечной к собственной женской репутации и полной пренебрежения к приличьям».

Откуда она, собственно говоря, появилась? Может быть, как Ева – из адамова ребра, при содействии всесильного Господа Бога была спущена в гремячинский рай под крыло неспособного к деторождению парторга Макара?

Что за «тетка», к которой она вынуждена уйти после изгнания из первичной ячейки коммунистического рая?

Противник любой собственности, троцкист Нагульнов готов и собственную супругу разделить с ближним, однако Лушка, – она же Лукерья Никитична, по мужу Нагульнова, – интересуется, по каким-то одной ей ведомым причинам, всяким темным элементом. А заодно присматривается к любому приехавшему надолго в Гремячий Лог.

Фингал, обнаруженный Давыдовым над левой бровью нагульновской супруги в первое же колхозное утро, доносит до читателя вневременной настораживающий сигнал. Выясняется не только то, что жена парторга открыто наставляет рога своему высокоидейному супругу, якшаясь с Тимофеем Рваным, но и то, что последний, в уплату за плотские утехи,  награждает Лушку вполне старорежимными синяками. В дальнейшем, достаточно сексуально описывая ее неординарную внешность, Шолохов мельком, походя, замечает, что Лушка, одеваясь «как все гремяченские казачки, была… чистоплотней» своих товарок. Что заказывает она в станице малознакомому ей, новоиспеченному  местному важняку Давыдову? Исподнее городское белье, которое немедленно начинает примерять у зеркала, да так, чтобы «поставщик» мог из-за занавески видеть всю ее стройную фигуру,  «мальчишескую шею» и даже «сухого литья ногу». На вполне резонное замечание мужа, «не ходить при чужом человеке телешом», мадам Нагульнова также резонно замечает: «Нынче чужой, а завтра, ежели захочу, мой будет»…

Давыдов фыркает на своего коллегу по принудительной коллективизации Нагульнова: «Дрянь у тебя баба! Она дискредитирует тебя перед массами. Где она пропадает всю ночь? Мы с собрания приходим, а ее все нет!.. На твою бабу лезут. А ты разврат заводишь, терпимость веры».

Так в чем же дело? Почему столь безжалостный к врагам партии Нагульнов, готовый расстрелять в безумном припадке и детей, и стариков, столь лоялен к «изменщице», невесть откуда взявшейся гражданской жене, о которой Тимофей Рваный говорит, что она «позвончее офицерши старого времени»?

Когда Тимофея вместе со всем кулацким отродьем выселяют на северные просторы, Макар Нагульнов, наконец-то, делает Лукерье Никитичне отставку, отлучая от совместного проживания. Дескать, «собирай свои резинки и склянки с помадой и жарь куда хошь. Скидаю я этот вьюк».

И вполне понятливая Лушка подается на новую квартиру, к «тетке», но при этом официально просит у Давыдова подыскать ей «какого-нибудь завалященького мужика, или на худой конец взять ее самоё в жены». Работа в бригаде, куда ее выдворило правление, вылилась в ночные игрища, и председателю колхоза Давыдову пришлось взяться за нравственное воспитание Лукерьи Никитичны, поскольку бригадир с этой задачей справиться не смог. И всё это во время ответственного сева! Но «властно давящая на смертную плоть весна» привела, в конце концов, несгибаемого коммуниста Семена в Лушкину «постель». Да и Лукерья Нагульнова не желала размениваться на всякую рядовую мелочь, ей – подавай, ежели не получилось с парторгом, самого председателя. Причем основой окончательного разговора стало компетентное обсуждение  недостатков в работе  третьей бригады и неорганизованность на молочной ферме. Но от предложенной Давыдовым руководящей работы и учебы она отказывается, видимо, уезжать ей из Гремячего Лога время пока не приспело.

Только в конце романа выясняется, что Давыдов, по причинам одному лишь ему понятным, приказывает Якову Лукичу выдавать Лушке «столько харчей, сколько ее душеньке потребуется», при этом сурово наказывает  держать подобное действо «в строжайшем секрете – иначе не миновать ему, – вместе с подчиненным кладовщиком, – Сибири». Какой еще такой секретный документ показала Лукерья Нагульнова председателю, кроме своей дамской прелести, – одному Богу известно, но без дармовых продуктов она не сидела.

Рванувший в бега из мест отдаленных Тимофей Рваный подкарауливает Якова Лукича, у которого, утолив зверский голод краюхой голого хлеба, первым делом интересуется не Лушкой, а – обратите внимание, – Лукерьей Нагульновой! Не шибко ли уважительно отзывается о простой, казалось бы, казачке бывший гремячинский гармонист и прелюбодей Тимоша? Не организовали ли ему фиктивный побег из Котласа в обмен на содействие в выдаче местных руководителей повстанческого отряда? И при этом дали явку в Гремячьем Логу и даже назвали резидента…

И вновь, как и в самом начале романа, вторично прибывают на хутор две противодействующие силы: с одной стороны – перевербованный посыльный ГПУ, с другой стороны – повстанческие командиры Половцев и Лятьевский. Начинается очередной этап двойной жизни всех, кто оказался по обе стороны идеологических баррикад.

Вероятнее всего, Тимофей Рваный на первом же свидании открыл Лукерье, у кого скрываются офицеры-освободители Святой Руси. Но вмешавшийся не в свое дело Нагульнов второго свидания не допустил, засадив секретного агента ГПУ в кутузку, а затем, когда изголодавшийся «беглец» пробирался ночью к своей крале за пропитаньем и любовью, благопристойно его пристрелил.

Демонстративно проводив возлюбленного в последний путь и ничего не сообщив Давыдову и Нагульнову, дабы не соблазнять их на очередные «подвиги», Лукерья Нагульнова, выполнив ответственное задание, не вызвав ни у кого подозрений, исчезает с хутора. И вскоре в контору гремяченского колхоза вваливаются два «заготовителя скота из Шахтинского ОРСа». Они вызвали прилив жгучей подозрительности у многоопытных Размётнова и Нагульнова: вроде бы и документы чисты, да «вывески у «заготовителей» не соответствовали указанной в бумагах профессии. И приезжим приходится раскрыть свои истинные намерения: дескать, они – сотрудники краевого ОГПУ, разыскивают островновского постояльца, бывшего есаула Половцева, по агентурным сведениям, скрывающегося именно в их районе. А убитый Нагульновым Тимофей Дамасков, он же Лушкин возлюбленный, одно время был связан с организацией Половцева, «откололся от нее и стал попросту бандюгой-одиночкой».

Уже уходя, агенты ГПУ задали Нагульнову, казалось бы, абсолютно неожиданный вопрос: «не интересуется ли он судьбой своей супруги?». И тут выясняется, что Лукерья Никитична трудится в городе Шахты, и именно «сотрудники органов ОГПУ помогли найти ей работу», о чем она, по словам гостей, «разумеется, и не подозревает.  И никто из старых знакомых ее не посещает».

Сотрудники секретных органов разбередили Макару душевные раны, и в первую же субботу он направился к Лушке, окончательно забыв про свою «мужчинскую гордость».

Но зато белые конспираторы, а именно поляк Лятьевский узнал в одном из «заготовителей», пытавшего его в Краснодаре следователя особого отдела. Там, по словам Лятьевского, его выдала «молодая и красивая стерва, кубанская казачка, вернее – кубанская сучка». Но он ухитрился бежать из тюрьмы в полной уверенности, что продажная красавица, чья «вина» была к тому времени «доказана», давно распростилась с жизнью. Думается, то было глубоким заблуждением Лятьевского. Женщина, выполнявшая сугубо секретное задание  ОГПУ по выявлению контрреволюционного заговора на юге России, отработала и тогда в Краснодаре, и здесь в Гремячьем Логу на совесть. «Белые ангелы»  оказались с помощью Тимофея Рваного обнаружены ею, и она, оставив о себе среди колхозников самые непристойные воспоминания, благополучно исчезла с горизонта и направилась на другое, не менее ответственное задание.  Естественно полагать, что и Нагульнов, и Давыдов были поставлены Лукерьей Никитичной в известность о ее секретной миссии, отсюда и партийное снисхождение к Лушкиным любовным выкрутасам, и выделенное персонально для нее, председательское усиленное  питание.

Заготовителей из ОГПУ благополучно укокошили островновские постояльцы, но вскоре взявшие на себя миссию по их поимке парторг и председатель поплатились своими жизнями за самозваное вмешательство в чекистские дела. А рассудительный Размётнов, похоронив с почетом обоих, продолжил так успешно начатое ими дело. И однажды, будучи в служебной командировке в Шахтах, встретил на улице знаменитую Лушку, заметно раздобревшую, и при муже – известном горном инженере. Недвусмысленно открещиваясь от якобы  узнавшего ее односельчанина, она удалилась восвояси, и только одно вызвало удивление остолбеневшего Размётнова, – каким это образом «она сумела такие телеса набрать»? Думается, Михаил Шолохов прекрасно понимал, что служебная карьера секретного агента ГПУ по кличке «Лушка Нагульнова-Свиридова», после разгрома контрреволюционного подполья на юге России, круто пошла вверх. И уже не горный инженер кормил свою ненаглядную Лукерью Никитичну, а она, получая в соответствии с новой занимаемой важной должностью спецпаек, обеспечивала очередного мужа, выявляя его вероятные «диверсионные» каналы в связи с предстоящим Шахтинским делом на очередном историческом этапе социалистического строительства.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *