Алексей ФУНТ
Белгородская область, Корочанский район, село Шляхово
Костёр — Лирова корона
Рассказ
.
Горсть земли под костром спеклась — и корона, власть, трон такие же как эта горсть земли, спёкшаяся. Возьми и размочи в воде — растворится и останется в иле. Или возьми в ладонь, раскроши и навстречу ветру подставь — сдует и развеет по ветру всю эту пыль. Костёр горел — Лирова корона он. Такая же как потерянная и мимолётная власть, Лиром упущенная. Доверившийся дочерям, отказался он от короны и потерял всё, а затем и сам отошёл.
Призрачный металл наполняет короны своей коварной изменчивостью. Было всё и в одно мгновенье ветер развеет всё. И все короны этим комьям земли подобны, если черны не внешне — так изнутри. И пыль вылетает из рук, подобранная ветром. Лишь смирение стали подобно, не рассыплется как эта горсть земли.
Сижу у этого костра, и вместе с миром погружен в ненастье, осенняя природа темна. Вдали от городов. За спиной тут никто не идёт по пятам. Не слышно погони и преследующей душу, неизвестности.
Руки замазал сажей с обгоревших палок. Над головой старая верба скрипит. Темнеет, сумерки поглотили грунтовые дороги в поле, выше склонов балки. Рядом катит свои воды река.
Плачет где-то нахохленная сова. В тягучем вечернем воздухе с полями и лесами сливается стон птиц и чует сердце в этом крае присутствие тернового венца.
Где-то рыщет птица в поисках озёрной мошкары. А малинник заглох. Покинутый стоит, ползёт дождевая слеза по красным крапинкам. Пройду сквозь него, собрав капли дождя, замочу плащ. Оборвёт скоро ветер все листья.
Боярка пропащая, в сумерках грунтовой глухой дороги, осталась случайных прохожих встречать. Но здесь глухо. Лишь лось перебежит через поле. Стог обнюхает. Стоит он там на высокой меже, на хребте вблизи Млечного пути. Пахучее сено и осенняя прель под ним. Пахучая печаль в них.
Большая Медведица учует этот запах, над моей головой она. Но ненастье гонит тучи. Потеряется она, собьётся с пути этой ночью.
Лось почует человека и не выйдет из зарослей, зрачком вопьётся в мироздание, к лапам Большой Медведицы мольбы пошлёт. Храм мироздания во всём здесь, незримая епитрахиль на стога брызгает изморосью. Радуют сердце эти стога. Не исхожены эти места. А огней города не видать здесь. Суета сует в огнях города, она где-то там за холмами. А здесь скоро дохнёт брагой увядания осенний куст, будто сзывая к длинному столу из серого дуба, лишь материально истлевшего, ибо из былинных времён пиры князья справляли за ним. Но незримо он цел. Всех пропащих сзывает.
Пропащие души свои сзывает Приснодева Русь, в осенней гуще, тающая в уплывающем крике диких гусей.
Примет финальной осенней стези за стогом грядёт рой, синих ветров и стонов конского щавеля в полях на ветру. Может он своим ржавым ухом слышит ржанье половецких коней?..
Тянусь к костру. Он стал ярче в сгустившейся темноте. Река безмолвна. Когда-то летом в юные годы я с другом шёл пешком вдоль берегов речки Разумной. Мы имели цель: пройти от истоков до места её впадения в Северский Донец.
Стояла жара. Струился от жары воздух. Пыль под ногами на просёлочной дороге, по которой мы начали свой путь, как лунный грунт. Помню, обуты мы в какие-то лёгкие шлёпанцы. Горячую пыль чувствовали пальцами ног.
На просёлочную дорогу мы вышли перед тем как поговорили с одним из наших односельчан, пожилым мужчиной, которого теперь уже давно нет на белом свете. Он рассказал про то, какая сейчас в реке крупная рыба попадает в сети.
Мы вышли наконец-то на просёлочную дорогу. Село было позади. Цивилизация так же осталась позади, почти, пока ещё видна окраина села с её ясенями.
С двух сторон грунтовки, поля. Слева рос ячмень. А справа кукуруза. Через полкилометра, слева начиналась лесистая балка. Её название связано с быком. Может в глубине того рва когда-то прозвучал рёв последнего первобытного быка – тура, загнаннаго туда и пронзённого копьями во времена Всеслава. А может рёв совсем другого быка, звучал там. Но бычий рёв и ныне ощущается, он над сёдлами склонов, в верблюжьих горбах, на дне, в водах ручья.
Балка скрыта от глаз огромными тополями и акациями. Мы шли мимо, дорога спускалась вниз, в долину реки.
Слева и справа появились небольшие дачные домики из белого кирпича. Дачный массив безлюден. Бросались в глаза кусты шиповника и облепихи. А небо однородного голубого цвета, ни одного облачка. Какая-то белая жара, яркий свет этой жары и небо глубокое, безмятежное. Казалось, что вечность застыла, ветер куда-то пропал, везде царил покой.
Окна некоторых домов закрыты прикрыты изнутри, занавесками цвета бирюзового моря. У пруда, к которому мы вышли такой же цвет. Стояла тишь в камышах. На воде никакой ряби. Мы подошли к пруду. С собой мы несли удочки, но рыбу ловить не стали. Я зашёл в воду по пояс. Вода почти как кипяток, и какая-то дрёма в рогозе, а вечность парила в воздухе и проходила сквозь камыш.
Затем мы пошли вдоль пруда. Внезапно дорогу переполз длинный уж. Он спешил к воде.
Дальше змеи нам не встречались. Уж был единственной змеёй, которую мы встретили на своём пути. На плотину не стали сворачивать, пруд там заканчивался и начиналась река, река в своём исконном русле. На илистом дне огромные залежи ракушек, беззубок. А посередине реки, прямо под старой ракитой омут. Яма та очень глубокая, даже длинным шестом не получится достать до её дна.
В таком месте мог обитать когда-нибудь и большой сом, чёртов конь, речной чёртов конь, каким он казался в воображении крестьян в далёких эпох.
Вместо того, чтобы идти по плотине, мы пошли по грунтовой дороге, по которой редко кто проезжал. Эта дорога шла вдоль поймы справа. Мы добрались до огромной ракиты, которой лет двести. Рядом с ней, я когда-то находил медную монетку времён Николая Первого.
За этой ракитой дорога и река немного поворачивали и начиналась глухая местность, сзади уже не было видно дачных домиков, а спереди, везде степное разнотравье, слева пойменная растительность: лозняк, ракиты, осока, камыш. Через те заросли тяжело пробиться к реке. Заросли густые, чащоба и ещё жижа под ногами. А после той ракиты, пойменный лес представлял из себя болото, заросшее и непролазное.
А высокие обрывы справа могли когда-то в древности быть обжитыми. И время стёрло следы древних землянок северян, покрыв их дёрном. А сейчас среди зелени костры Иван-чая, горят пурпурными огнями. Лёгкий ветерок колышет кустики Иван-чая. Мы проходим мимо этих обрывов. Так никто и не узнает и не посмотрит, кто и когда на них жил. Какими были те древние народы? Может быть где-то в реке утонула корона древнего пеньковского вождя. А может где-то на этих буграх и обрывах плясали половцы. У костра, бросая в поля тени и блики оранжевого огненного золота, костра и золы той нет, съело время, всесильное и бегущее. А где-то на Лысой горе, ниже по течению, где терновые заросли, половецкой мадонны личико любовалось этими просторами. Её душа в этих обрывах.
Но дорогу к той Лысой горе я подзабыл. Половецких плясок и грусть половецкой княжны будут в ветрах бросаться из Иван-чая в лицо во время безжалостных осенних ветродуев, и песчаной пылью на дорогах напоминают о том, что когда-то, до нас кто-то жил.
Мы дошли до моста. Мост притаился в седловине, с двух сторон дорога падала к нему, а под ним воды реки лениво текли в другой пруд, названный в честь Калинина. Нас одолевала жажда. Решили, что нужно идти к роднику.
По мосту перешли на левый берег. Дорога казалась пустынной, ни одной машины. Жара и блеск листьев ив и ракит, застыли, ветер не колыхал и травы.
На берегу стоял автобус, ржавый и без колёс. Его корпус как решето из-за пулевых отверстий. Это упражнялись охотники во время своей ходьбы по буреломам за дичью. Дырявый старый автобус придавал тому берегу печальный вид.
До родника шли по левому берегу в обратную сторону.
Родник внешне не выдавал себя, нужно знать конкретное или примерное его местонахождение.
«Вот он, — сказал я, спускаясь вниз к берегу реки». У моего друга иногда случались эпилептические припадки. Он переживал из-за своей болезни. Стремился поглядеть на места, где живёт, стремился увидеть как можно больше. Эпилептический припадок мог случиться в любой момент, но в том походе припадки не дали о себе знать.
Вода пробивалась сквозь меловые толщи. Меловые породы напоминали о чём-то былом и древнем. Жара и пыль и этот мел на берегу и камыш: в этом какая-то вечная история, но забытая. Где-то мимо устья этой реки проходил полк князя Игоря Новгород-северского, который впоследствии попал в половецкий плен и бежал. Бежал он по этим степным травам, и мог пить именно из этого родника.
Напротив родника было видно реку. Её зелёная гладь замерла под слоями горячего воздуха. Ряска ковром покрывала реку.
На берегу Калининского пруда, мы нашли лодку. Но в будке сидел сторож. Друг хотел спустить лодку на воду и продолжить путь по воде. «Сторож проснулся, смотри, — сказал я». «Да он в дрова, видишь рухнул, что на него смотреть?.. он дрыхнет дальше, — сказал мой друг».
Сторож и в самом деле сел на лавку в своей будке, и казалось, спал снова. Лодка уже почти на воде. Но друг уже передумал плыть на ней.
Поход наш закончился в конце пруда. До цели мы так и не добрались. Имели намерения продолжить начатое, но свободного времени не появлялось, рутина затянула. А через два года мой друг погиб в аварии. Летом, в такую же жару, примерно в те же числа.
Он жаждал жить, видеть как можно больше. Я жалел, что тогда не помог ему затащить лодку в воду. А надо было — доплыть на ней до центра пруда и прыгнуть в прохладную воду. Окунуться, нырнуть и вынырнуть.
Ночь вокруг, а передо мной горит костёр — Лирова корона. Вдали от города, в глухих местах остановился у этого костра.
.
Об авторе:
Алексей Фунт родился в 1991 году в селе Шляхово Корочанского района Белгородской области. Учился в Мелиховской средней школе (Корочанский район). После школы учился два года на Историческом факультете Белгородского государственного университета (БелГУ). Скитался по стройкам, подрабатывал.
«Всегда тянуло запечатлеть мгновение или что-то из того, что чувствую, тянулся к тетради с авторучкой. Начал писать в тетрадях. Примерно в 2021 году. Но ещё нигде не публиковался. И не состою в литературных объединениях».
Редакция Портала ХОХЛЕВ.РУ поздравляет автора с первой публикацией.
