Алла НОВИКОВА-СТРОГАНОВА

Орел

“МЕСТО  ДЕЙСТВИЯ – ОРЁЛ…”

заочная экскурсия по следам лесковских героев

Часть 1

Приглашение к путешествию

Творческая биография Николая Семёновича Лескова (1831 – 1895) – выдающегося классика отечественной литературы – неразрывно связана с его “малой родиной”. Орёл – город детства и юности писателя – стал местом действия множества его произведений и таким образом прославился благодаря Лескову во всём цивилизованном читающем мире. Не без гордости автор «Соборян», «Очарованного странника», «Левши» и других шедевров русской словесности говорил о себе: «В литературе меня считают орловцем».

На всём протяжении 35-летнего литературного пути  орловские впечатления питали творческое воображение писателя, были живым источником его сюжетов и художественных образов. Множество своих героев Лесков, “пронзивший”, по слову М. Горького, “всю Русь”,  “расселил” именно на орловской земле, считая свою малую родину “микрокосмом всей земской России”.

Есть и ещё одна немаловажная причина лесковской приверженности  к “орловским сюжетам”. Сам автор  приоткрыл читателям двери в свою “творческую лабораторию”: “Я выдумываю тяжело и трудно, и поэтому я всегда нуждался в живых лицах, которые могли меня заинтересовать своим духовным содержанием. Они мною овладевали, и я старался воплотить их в рассказах, в основу которых тоже весьма часто клал действительное событие. Так почти написано всё…”

В то же время одно из главных качеств самобытной манеры писателя заключается в том, что внешняя достоверность наполняется глубоким внутренним содержанием: чем “документальнее” выглядит рассказ, тем сильнее его духовно-нравственное, идейно-эстетическое воздействие. “Самобытнейший писатель русский”, сумевший постичь то, что зовется “душою народа”, прежде всего дорог нам тем, что в центре внимания его творчества всегда человек – со своими радостями и горестями, открытиями и ошибками, вечным поиском истины.

По названиям улиц, площадей, церквей, рек, дорог Орла, именам героев, связанных с событиями прошлого, с историей города, можно составить настоящую карту маршрута по местам произведений Лескова и совершить воображаемое путешествие: посетить дома, в которых жил и бывал писатель; побродить по улицам и дорогам, где он ходил; полюбоваться живописными видами, привлекшими его внимание, прикоснуться к живым источникам его сюжетов и образов.

Итак, путешествие начинается. Мы в родном городе Лескова.  Орёл был основан у слияния рек Оки и Орлик ещё в XVI столетии Иваном Грозным в самом сердце России как крепость, которая должна была защищать подступы к Москве. Безспорно, интересна история этого города, но предмет нашего особого внимания – литературное прошлое Орла.

Страстный патриот родных мест, Лесков нисколько не преувеличивал, когда говорил, что Орёл “вспоил на своих мелких водах столько русских литераторов, сколько не поставил их на пользу родины никакой другой русский город”. И в самом деле – именно с Орлом связаны биографии и творческие судьбы многих русских писателей, без которых невозможно представить себе полную картину развития всей отечественной и мировой культуры. Это сам Н.С. Лесков, о котором мы ведём сегодня рассказ; И.С. Тургенев, Ф.И. Тютчев, А.А. Фет, братья Жемчужниковы, придумавшие вместе с А.К. Толстым образ Козьмы Пруткова; собиратель фольклора П.И. Якушкин, историк Т.Н. Грановский, Марко Вовчок (М.А. Вилинская), ставшая классиком украинской литературы; критик Д.И. Писарев, поэт А.Н. Апухтин, И.А. Бунин – первый из русских писателей, удостоенных Нобелевской премии, – за роман “Жизнь Арсеньева”, созданный по “орловским” воспоминаниям; Л.Н. Андреев, Б.К. Зайцев, М.М. Пришвин, И.А. Новиков…

Мы у памятника Н.С. Лескову. Установленный в 1981 году на родине писателя, когда отмечалось 150-летие со дня его рождения, памятник вот уже более 30 лет не перестаёт восхищать орловцев и гостей города. Авторы – московские скульпторы Ю.Г. Орехов и Ю.Ю. Орехов, архитекторы В.А. Петербуржцев и А.В. Степанов  – создали целый ансамбль.

В центре – четырёхметровая фигура писателя, отлитая в бронзе, – установлена на постаменте из полированного серого гранита. “Умный, темпераментный, с колючими чёрными глазами, с душою сложной и причудливой, полной бунтующих страстей”, – таким виделся Лесков современникам, таким изобразили его и создатели памятника. Писатель всматривается вдаль и как бы мысленно произносит: “Я смело, может быть, даже дерзко думаю, что знаю русского человека в самую его глубь и не ставлю себе этого ни в какую заслугу”.

А вокруг, поднятые на колоннах на высоту человеческого роста, оживают герои лесковских произведений.

Вот показывает свое мастерство “тупейный художник” (герой одноименного рассказа) – говоря современным языком: гримёр, парикмахер. Аркадий причёсывает перед спектаклем Любу – актрису орловского крепостного театра графа Каменского. Любовь “тупейного художника” к крепостной актрисе заканчивается трагически: не избежал Аркадий пыток в графском застенке, а Люба – насилия графа.

Не принесла любовь счастья и другой известной лесковской героине. Рядом с фигурками крепостных страдальцев Аркадия и Любы видим Катерину Измайлову – “Леди Макбет Мценского уезда”. В ней писатель угадал характер шекспировского масштаба. Опустив глаза и прикусив губы, окаменев, стоит мценская «леди Макбет» в арестантском халате у позорного столба перед отправкой на каторгу. Четыре убийства совершила купеческая жена ради своей безоглядной, безбожной страсти к молодому приказчику. Самоубийство подводит итог невиданной трагедии, разыгравшейся в жизни мценской купчихи “леди Макбет”.

А вот вьётся в огненном танце цыганка Грушенька – героиня повести “Очарованный странник”. Памятник выполнен из бронзы, но так изящно и тонко, что кажется, если дунет посильнее ветер, складки и кружева Грушенькиного платья вот-вот разлетятся. Опершись на гитару, восторженно смотрит на танцующую цыганку “типический русский богатырь” Иван Северьянович Флягин – воплощение богатырских духовно-нравственных и физических сил нашего народа. Одно из “очарований” этого странника  земли русской – способность восхититься красотой и талантом: “Что Груша раз ни споет, то я ей за то лебедя, и уж не считаю, сколько их выпустил… И многое она пела, песня от песни могучее… Ох, тоже плясунья была! Я видал, как пляшут актёрки в театрах, да что всё это, тьфу… Эта же краля как пошла, так, как фараон плывёт – не колыхнётся <…> а станет, повыгнется, плечом ведёт и бровь с носком ножки на одну линию строит… Картина! Просто от этого видения на её танец все словно свой ум потеряли: рвутся к ней без ума, без памяти…”

Рядом “колдует” над наковальней с молоточком в левой руке безымянный тульский оружейник “косой левша, на щеке пятно родимое, а на висках волосья при ученьи выдраны”. Мы замечаем миниатюрные тисочки – рабочий инструмент левши, самовар – символ города Тулы. А сам герой показан как раз в тот момент, когда сумел подковать удивительную заводную блоху из “аглицкой воронёной стали, сработанной в Лондоне”. Колонна, на которую поднят левша, единственная в ансамблевой композиции памятника имеет красивую кружевную резьбу. Это и понятно: лесковский левша – олицетворение талантливости русского народа, на нём “почивала надежда нации”.

В лесковском «Сказе о тульском косом левше и о стальной блохе» тульские умельцы прежде, чем совершить чудо своей “безотдышной работы”, должны были заручиться Божьим благословением, и им покровительствовала святыня орловской земли: “Они шли вовсе не в Киев, а к Мценску, к уездному городу Орловской губернии, в котором стоит древняя “камнесеченная” икона св. Николая, приплывшая сюда в самые древние времена на большом каменном же кресте по реке Зуше. Икона эта вида “грозного и престрашного” – святитель Мир-Ликийских изображён на ней “в рост”, весь одеян сребропозлащенной одеждой, а лицом тёмен, и на одной руке держит храм, а в другой меч – “военное одоление”. Вот в этом “одолении” и заключался и смысл вещий: св. Николай вообще покровитель торгового и военного дела, а “мценский Никола” в особенности, и ему-то туляки и пошли поклониться. Отслужили они молебен у самой иконы, потом у каменного креста и, наконец, возвратились домой “нощию” и, ничего никому не рассказывая, принялись за дело в ужасном секрете. Сошлись они все трое в один домик к левше, двери заперли, ставни в окнах закрыли, перед Николиным образом лампадку затеплили и начали работать”.

Безымянного левшу смело можно причислить к “иконостасу святых и праведных” земли русской. Даже умирая, безвестный герой, забытый и отвергнутый родиной, не перестаёт беспокоиться о её судьбе и славе: “– Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни Бог войны, они стрелять не годятся”.

Лесков был глубоко убеждён в том, что “без трёх праведных несть граду стояния”, то есть ни один русский город не может существовать, не выстоит, если в нём не будет хотя бы трёх праведников. “И пошёл я искать праведных…” – такова была творческая установка писателя. Эти поиски увенчались успехом: праведников отыскал Лесков в самых разных социальных кругах и сословиях русской нации, в том числе и в среде духовенства.

Три праведника, три героя романа-хроники “Соборяне”, три бронзовые фигуры, в основании которых уже не одна (как у других скульптурных групп вокруг фигуры Лескова), а три колонны – три столба, вернее – “три столпа”, без которых “несть граду стояния”.

В письме к И.С. Аксакову писатель мечтал: “если бы, в недрах самой церкви нашей… появился проповедник с живым словом укора и обличения, который бы объехал села и деревни; нет сомнения, действие его слова было бы громадно… к исправлению общественных нравов. Разумеется, такому проповеднику нельзя явиться, – его бы забрали в полицию…”

Именно таких вдохновенных пророков-проповедников изобразил Лесков в “Соборянах”. Перед нами образы “многострадальных духовенных”: протопоп Савелий Туберозов “высок ростом и тучен <…> он сохранил весь пыл сердца и всю энергию молодости. Голова его отлично красива: её даже позволительно считать образцом мужественной красоты. Волосы Туберозова густы, как грива матёрого льва, и белы, как кудри Фидиева Зевса. <…> Глаза у него коричневые, большие, смелые и ясные. <…> В эти глаза глядела прямая и честная душа протопопа Савелия, которую он, в своём христианском уповании, верил быти бессмертною”.  Захария Бенефактов – “второй иерей Старгородского собора” – “воплощённая кротость и смирение. <…> сам он весь точно сплетён из соломки. <…> но и он <…> привык держаться бодро и при всех посещающих его недугах и немощах сохранил и живую душу, и телесную подвижность”. Наконец, “третий и последний представитель старгородского соборного духовенства”  дьякон Ахилла Десницын: “Роста Ахилла огромного, силы страшной, в манерах угловат и резок, но при всем этом весьма приятен”. Эти герои исполнены внутренней духовной силы и правоты. Пророчески возвышаются их фигуры на фоне храма Михаила Архангела, венчают композицию уникального памятника Лескову.

Место, где возведён памятник, выбрано не случайно. Эта часть города непосредственно связана с жизнью и творчеством Лескова. Будущий писатель жил неподалёку – в доме мещан Хлебниковых.

Будучи в юности служащим Орловской уголовной палаты (здесь-то и отыскал он источник для своей знаменитой повести “Леди Макбет Мценского уезда”, которую опубликовал Ф.М. Достоевский в издаваемом вместе с его братом Михаилом журнале “Эпоха”), ходил Лесков ежедневно на службу в присутственные места по этим улицам – Карачевской и Болховской, по мосту через речку Орлик мимо церкви Михаила Архангела. Возведённый в самом начале XIX столетия, в 1801 году, этот храм упоминается в лесковских повестях “Несмертельный Голован”, “Юдоль”, очерке “Дворянский бунт в Добрынском приходе”.

Вблизи памятника Лескову – здание бывшей мужской гимназии. “Меня отвезли в орловскую гимназию, – вспоминал писатель в “Автобиографической заметке”. – Я был помещён на квартире у некой Аксиньи Матвеевны, которой за весь мой пансион платили 15 руб. ассигнациями (4 руб. 30 коп.) в месяц. За что я имел комнату с двумя окнами на Оку, обед, ужин, чай и прислугу <…> Кто нас учил и как нас учили – об этом смешно и вспомнить…”

Будущего писателя отталкивали казённая система преподавания, грубость и бездушие учителей. Жуткие нравы и быт орловской мужской гимназии, которая  в годы учёбы в ней Лескова (1841 – 1846) “велась из рук вон плохо”, можно представить из его рассказов, повестей и очерков: “Автобиографическая заметка”, “Как я учился праздновать”, “Заметка о зданиях”, “О трусости”, “Смех и горе”, “Умершее сословие”, “Товарищеские воспоминания о П.И. Якушкине”.

“В орловской гимназии, где я учился, – вспоминал Лесков, – классные комнаты были до того тесны <…>, духота была страшная, и мы сидели решительно один на другом”. Вот одна только показательная иллюстрация “методов обучения” и  личности “педагога”, “обучавшего” Лескова-гимназиста: “В числе наших учителей был Вас<илий> Ал<ександрович> Функендорф, который часто приходил в пьяном бешенстве и то засыпал, склоня голову на стол, то вскакивал с линейкой в руках и бегал по классу, колотя нас кого попало и по какому попало месту. Одному ученику, кажется, Яковлеву, он ребром линейки отсёк ухо, как рабу некоему Малху, и это никого не удивляло и не возмущало”.

Неудивительно, что Лесков оставил гимназию, так и не закончив курса.

Панорама правобережной Окской части Орла, до сих пор сохранённая, с топографической точностью воспроизводилась писателем во многих его творениях. Например, женский монастырь, описанный в романе “Некуда”: “тарантас <…> через полверсты от Курской заставы остановился у девичьего монастыря. Монастырь стоял за городом на совершенно ровном, как скатерть, зелёном выгоне. Он был обнесён со всех сторон красною кирпичною стеною, на которой по углам были выстроены четыре такие же красные кирпичные башенки”. Привлекательный образ игуменьи и настоятельницы монастыря матушки Агнии создал Лесков в “Некуда”: “смелая душа, гордая своею силою и своим прошлым страданием <…> Мать Агнию все уважают за её ум и за её безупречное поведение по монастырской программе. У неё бывает почти весь город, и она каждого встречает без всякого лицезрения, с тем же спокойным достоинством”.

А вот Никитская (Ахтырская) церковь ХVIII века – кафедральный собор –отмечена служением здесь “суровых владык, между коими, по особенному своему жестокосердию, известны Никодим и опять-таки тот же Смарагд Крижановский <архиерей Орловской епархии в 1845 – 1852 годах. – А.Н.-С.>”. Лесков вспоминал: “Когда в Орле в дни моего детства расписывали церковь Никития, я ходил туда любоваться искусством местных художников, то один из таковых, высоко разумея о своем даровании, которое будто бы позволяло ему “одним почерком написать двенадцать апостолов”, говорил, что будто ему раз один церковный староста дал десять целковых на шабашку, чтобы он поставил  в аду на цепь к Иуде Смарагда, и что он будто бы это отлично исполнил. “Сходства, – говорит, – лишнего не вышло, а притом все, однако, понимали, что это наш Тигр Ефратович”.

Об авторе:

Алла Анатольевна Новикова-Строганова, доктор филологических наук, профессор, член СП России, историк литературы