Григорий ПАПЕРИН

Санкт-Петербург

Старые вещи

Каждая вещь – живая. Надо только суметь разбудить её душу.

                                                                                               Габриэль Гарсиа Маркес.

Мы познакомились, когда я была совсем молодой, и в мыслях моих сквозил ветерок.  Я думала, что я самая красивая, самая модная и незаменимая.  Тем более что я имела все основания считать, что мой владелец не равнодушен ко мне – ведь иногда мы не расставались сутками.  Какие были времена! Жизнь  представлялась майским днем.  Пена белых черемух в свете белых ночей, аромат весеннего леса, трели  соловьев! Чарующая гармония праздника жизни упоительно разливалась по всем ниточкам моего существа,  перетекая от меня прямо в сердце хозяина.   О, как я была горда собой!  Чувство собственной значимости наполняло меня  до самых потаенных  швов.
Но вёсны как искры, а лета — хвоинки в огне.  Как много ярких искр угасло. Долгими зимами, томясь в темной кладовке, я размышляла и вспоминала. Я не могла понять, как можно такую молодую и поэтичную натуру как я покидать на столь длительное время! Ведь я вся пронизана  невидимой тканью Его ауры, неразрывно связана с Ним тысячами нитей, с Ним — моим единственным человеком.  Как Он не  может понять, что я скучаю, что я терзаюсь! Ведь я же живая!
О, как порой бесчувственен мужской род! Они думают исключительно головой! Им неведом тонкий мир. Для них чувства – это атавизм.  Они замкнуты в собственных мыслях и свято верят, что их убеждения истинны. Они живут во мраке,  их третий глаз закрыт.  Они тянутся к нам инстинктивно, даже не осознавая, что только мы, создания женского рода, способны одухотворить и наполнить светом их полумрак.

Мне не с кем было делиться своими возмущениями, и от этого я страдала еще больше.
Томясь в ожидании  весны, я часто слышала вздохи и шёпот. Со скуки я начала прислушиваться и вскоре поняла, что окружена  такими же особами женского рода, как и я, и что с ними мой хозяин был когда-то близок –  сквозь запах пыли пробивались знакомые запахи дыма и пота. Как же так, взволновалась я! Ведь Он принадлежит только мне. Неужели Он предал меня? Но вскоре я поняла — мои соседки были сношены еще до моего рождения. Было странно, почему хозяин не выбросит их на свалку? Им оставалось только вздыхать, а мне только жалеть их. Со мной они никогда не общались, наверное,  ревновали.  Иногда тишину нарушали блестящие железки, они называли себя Значками стройотрядов. Все они были похожи, как близнецы братья.  Порой они трещали как сороки и, по моему убеждению, не могли принадлежать к мужскому роду. Я называла их просто железки.  Одна звенела:
— Мы с хозяином три месяца валили лес в тайге. Каждый день белые портянки становились все чернее и чернее от раздавленного в них гнуса.
— Подумаешь, черные портянки — бренчала другая, — белыми они у нас и не бывали. Мы лили бетон и тянули трубы. Мы работали по 12 часов в день! Мы строили  газопровод  с таким романтичным именем «Сияние севера».

— Вспомните что-нибудь новенькое, — урезонивала  третья. – Мы скоро все ржавчиной покроемся, и хозяин про нас и думать забыл, а вы все вот мы, да мы…
Однажды,  заговорила  всегда молчавшая железка и как-то задумчиво, как будто для себя, сказала:
— Мы ушли из отряда всего на один день в глухую таежную деревушку к одинокой  женщине. Ее сын в сорок лет впервые собрался жениться. Он срубил баньку, подвел ее под стропила, но  двери и окна пропилить не успел — провалился под лед, выбрался, но стояли сорокоградусные морозы. Его нашли замерзшим в пятистах метрах от дома. Так и стояла банька посреди двора без кровли,  без окон и дверей.  Я помню те слова и горькие слезы о сыне. Я знаю, что мой хозяин вспоминает  ту несчастную женщину, а про пеньки и трубы Он давно забыл. — И всё опять погружалось в молчание.
Все эти вздохи были мне непонятны, в них не было восторга майских дней. Где же пикники, веселье? Я понимала, что любое сегодня завтра  станет вчера, что все уходит, но я не думала, что уходит навсегда.
Однажды хозяин сказал: «Нужна квартира. Поработаем?».  И мы с его другом уехали в вологодские поля и болота.  Там я  часто вспоминала перепалки блестящих железок. Я всегда была мокрой от дождей и пота.  За полгода я повзрослела на многие лета.

Наш вагончик стоял на краю белого ромашкового поля у маленькой деревушки  с замшелыми заборами и заросшими дворами.  В трех  домах из черных полусгнивших брёвен доживали свой век три старушки. Они были одиноки, и даже ближайшие  деревни были уже пусты.   Иногда  приезжала автолавка, и они  закупали черный хлеб. Как-то раз мы помогли донести до дома сумки. Друг хозяина спросил, зачем так много хлеба? «Эх, сынки, — отвечала старушка, —  зимой, когда занесет все  дороги, размочишь сухарик в кипятке, пососешь его — ах, как мед», — и она с блаженной улыбкой гладила себя по впалой груди.
Да, убеждалась я, жизнь не только майский день, возможен и декабрь.
В дождливые дни наш друг пытался вразумить моего неугомонного хозяина:
— Ну, куда мы? Ведь дождь! Собаки и те все в будках сидят. – Ответ всегда был один:
— Где ты видишь дождь, дружище? Это влажный воздух. Пошли работать.
— Косой влажный воздух лил как из ведра,-  констатировал друг, натягивая болотные сапоги. И мы шли в жижу канав  вбивать  тяжеленной кувалдой деревянные колья.
Было трудно, но я не жаловалась. Я была предана Ему до самой последней пуговицы. После поездки Он стал называть меня Боевая подруга!

Обычно зимой мы не виделись. Но однажды, в начале весны, мы поехали на зимнюю рыбалку с ночевкой во льдах. Мы шли по бескрайним просторам Ладоги, ориентируясь по звездам, пробираясь  сквозь торосы к известной только хозяину цели. Хрусталь вздыбленных льдин мерцал звездами ночного неба и бликами Луны. Воздух застыл, боясь вспугнуть ночную сказку. У меня кружилась голова, я была счастлива, ведь мы вновь были вместе.  В тиши белых снегов я вспоминала ромашковые поля, лужайки красной земляники и далекие бурные весны.  Вдруг,  в один миг, Луна исчезла,  стало совсем темно и жутко. Я поняла, что мы подо льдом. Как  испугалась я за жизнь! Ни на один миг я не подумала о себе. Мне хотелось стать  воздушным шаром, спасательным кругом – только бы спасти Его. И мне это удалось. Тогда я поняла, что наши души едины, и я жива, пока жив Он. Через несколько минут я остекленела, ведь мороз был за 20! Мой хозяин стал ломать меня. Мне казалось, что я не выдержу и рассыплюсь на тысячи  мелких осколков. Но я  не сломалась.

В тоске ожиданий я думала о прошлом.  Сколько было всего! Но я по-прежнему не  понимала, почему все дольше и дольше я остаюсь в одиночестве?  От моего друга Рюкзака я узнала, что у хозяина появилась новая подруга, ее звали Болонья. О, как я ревновала! Мне хотелось порвать её в клочья. Но с годами  я научилась  думать  позитивно.  Ведь только  любовь и благодарность смогут сделать хозяина счастливым.  В тайне я мечтала стать Его ангелом хранителем. Поэтому я терпела все невзгоды стойко и никогда впредь не осуждала Его. С Болоньей мы  подружились, ее  не миновала моя участь. Она часто рассказывала об их походах.  Она оказалась слишком тонкой и ранимой  натурой  —  искры костра оставляли  в ней сквозные дыры, а любой сучок мог и вовсе порвать ее. Через несколько лет после нашего знакомства она бесследно исчезла, и потекли годы полного одиночества.

Лет десять назад я случайно услышала об очередной подруге любимого. Её звали Гортекс. Я забеспокоилась, сможет ли эта Гортекс, с таким надменным именем, хорошо заботиться о моем родном человеке? Я терзалась все эти годы, хорошо ли там Ему с новой подругой? Когда я узнала, что Гортекс дышит, но не пропускает воду, я успокоилась — ведь мой хозяин теперь защищен от холодных дождей! О, как я мечтала об этом  и как важно это теперь, когда мой единственный не так уж молод. Жаль, что своей радостью я не могу ни с кем поделиться, а ведь каждая ниточка моего существа пронизана  сиянием  счастья.

Прошедшим летом мой хозяин впервые за долгие годы снял меня с гвоздика в гараже и поднес к своему лицу. Я вся затрепетала, но Он только понюхал  и отнес меня в стирку. Так я окончательно утратила  родные запахи пота и дыма. Теперь я пахну стиральным порошком, но зато, я старая вылинявшая брезентовая штормовка вишу на плечиках среди новеньких спортивных курток и блестящих лыжных костюмов. Все они горды и самодовольны, поэтому я всегда молчу. Они  слишком молоды, чтобы понять, что без любви жизнь пуста, а любовь – это не обладание, а самоотдача.

Что настоящая любовь — вечна!

31.10.2017.