Юлия НОСОВА
Санкт-Петербург
.
ДВА ЛЕТА ВОЙНЫ*
Впервые за долгое время Нюра шла на работу с лёгким сердцем. За неполный год, как немецкие войска обосновались в её городе, ей уже довелось поработать и курьером на шубном заводе, и в прачечной вместе с мамой. Но теперь, благодаря маминым хлопотам, через всевозможных знакомых удалось получить направление в крепость для работы на ботанической станции. И от этого мир казался более светлым и тёплым. И дело было не только в долгожданной весне и солнечной тихой погоде, а в том, что и крепость, и ботаническая станция в ней, и навыки работы, и её руководитель были Нюре давно и хорошо знакомы.
— Ага, юннатка Нюрочка, — тепло воскликнул Борис Петрович, когда увидел девушку. Целый год до войны Нюра была активным членом кружка юных натуралистов, часто приходила на занятия в крепость. Ботанический сад внутри крепостных стен существовал давно, но с приездом Бориса Петровича он в буквальном смысле расцвёл. Да что там сад!.. Город поменялся на глазах. С руководителем ботанической станции познакомились чуть ли не все жители города. Наверно, не было такого горожанина, кому Борис Петрович не помог бы в вопросах огородничества. В крепости выращивалось множество растений, были поставлены теплицы, была оранжерея, где учёный-агроном выводил новые сорта. К нему даже приезжали студенты-практиканты из Ленинграда. Борис Петрович частенько посещал школу, Нюра помнила его увлекательные беседы о любви к природе, значении ее в жизни человека, о выборе профессии. Говорят, он должен был ехать на какую-то конференцию в Москву за наградой, но начавшаяся война помешала этому.
А в саду, по-прежнему, было чисто, ухожено, уютно. На всех дорожках лежал аккуратно посыпанный песочек, клумбы были хорошо обработаны, тонкие кустики благодарно загорались нежным светом первой весенней зелени.
Борис Петрович выходил из теплицы, в руках, как обычно, держал маленький пастуший рожок — костяную трубочку, которую он, чтоб услышать собеседника, прикладывал к своему уху, поскольку с рождения плохо слышал.
— Что же ты тут осталась, маленькая? — его взгляд выражал участие. Нюре нравился этот человек. Было в нём что-то бесконечно доброе, светлое, живое.
— Почему с нашими не уехала? — продолжал Борис Петрович, поглаживая Нюру по голове как несмышлёного ребёнка. Хотя совсем не такая уж она и маленькая, просто — худенькая, роста невысокого, а на деле ей-то уже пятнадцать! Но всё же эта почти отеческая ласка была ей приятна.
— Решили остаться, — твёрдо ответила девушка.
Борис Петрович с видом сожаления покачал головой.
— Что ж, вот тебе первое задание. Нужно срочно разобрать и рассортировать эти пакетики с семенами. Вот это здесь сделаешь, а вот этими можешь дома заняться, — он показал на кучки пакетиков, лежавшие на деревянном лотке в теплице. Нюра согласно кивнула.
А в конце трудового дня, она получила от Бориса Петровича, как аванс, небольшой мешочек прошлогодней брюквы. И крепко прижимая его к груди, поспешила домой.
Десять месяцев назад, в июле тысяча девятьсот сорок первого, город жутко бомбили. Горело всё, продовольственные склады, нефтебаза, а небо было скрыто смрадным чёрным дымом.
В тот день они с мамой хоронили погибших советских солдат прямо на обочинах дорог. Нюра молча плакала, вглядываясь в потемневшие от копоти лица, прикрывая остатками разорванной одежды глубокие чернеющие раны. Совсем мальчишки и мужчины, годившиеся Нюре в отцы… Казалось, это просто нелепый муторный сон, и воины тоже спят, они просто устали после долгого тяжёлого боя; сейчас Нюра коснётся их рук, плеч, и солдаты проснутся, и снова встанут, и дадут отпор врагу, и будут жить…
Раскалённое солнце пекло головы, косынка сползла на глаза, пот щипал лицо. Никто не вставал, и от этой оглушительной безысходности сжималось сердце, словно ладонь в боевой кулак. Не выдержав натиска боли и отчаяния Нюра громко разрыдалась, сгибаясь в тугой узел и касаясь локтями горячей земли. Мама присела рядом и обняла Нюру, не произнеся ни слова. Все было понятно и так. Обе думали об одном: об отце и муже. Он ушел на фронт сразу, когда началась война. И больше известий о нём семья не получала.
Вечером, когда эхо боев на какое-то мгновение стихло, Нюра спустилась к реке. Прибрежный лозняк бросал на воду большие неровные тени. Легко и беспечно шелестела у кромки реки осока. Нюра присела на камешек, глядя на беззвучные темные волны Шелони.
И снова Нюре вспомнился отец. Как они с мамой провожали его на вокзале. Как плакала мать, утирая слезы кончиками платка, как нервно теребила свои длинные тугие косы Нюра, как старался держаться бодрым папа. Все скоро кончится, пообещал он. Ах, как его не хватало сейчас! Нюра тяжело вздохнула и наклонилась к воде, умыла лицо, потом вгляделась в своё отражение. Глаза казались большими от горевшей в них тревоги, белокурые косы расплелись и разлохматились. Она торопливо пропустила сквозь пальцы прядки волос и туго заплела сначала одну, потом другую косу.
Где-то совсем недалеко послышались грозные раскаты. Это возобновились бои. Нюра огляделась. И нежное щемящее чувство возникло в груди. Как же она любила и жалела всё вокруг: и реку, и кусты, и листву на них, и вот эту траву под своими ногами, и тёмную землю, и весь этот город, сражавшийся, но сейчас обессиленный.
Шаги, раздавшиеся за спиной, заставили девушку вздрогнуть. Она обернулась.
— Витька! — обрадовалась Нюра.
На тропинке показался паренёк. Его выгоревшие на солнце русые волосы были слегка взлохмачены. На загорелом лице выступили капельки пота.
— Твоя матушка сказала, что ты тут… — приблизившись, Витька ловко присел на прибрежный камешек и сорвал сухой стебелёк травы.
Нюра села рядышком, закинув косы за спину.
— А что вы не уехали? — вдруг нахмурилась она, рассматривая своего друга.
Витька поджал губы.
— Ты видела, что тут творилось? А отец посадил вместо себя Талалаевых.
Ну да, Нюра знала эту семью. Семеро маленьких детишек как-никак.
— Да и негоже бежать со своей же земли, — глухо проговорил Витька, и взгляд его потемнел от какой-то затаённой злобы. — Мы еще тут пригодимся.
— А что же будет теперь? — Нюра обеспокоенно взглянула на паренька.
— Наши должны скоро вернуться, — убеждённо сказал он и бросил перекрученную сухую травинку в воду.
— Я тоже так думаю, — горячо подхватила Нюра. — Не может быть, чтоб это насовсем. Наши отобьют. А немцы, как думаешь, ничего нам не сделают? Мама говорит, что простому человеку нечего бояться.
Витька пожал плечами.
— Они завтра придут, — нехотя сказал он. — Наверно, утром.
Витька ошибся. Немцы заявились почти в полночь. Весь следующий день советская армия пыталась отбить город, но её попытки оказались безуспешны. Фашисты пришли серьёзно и основательно. И запылали дома, улицы наполнились дымом, немецкой бранью, стрельбой и отчаянными криками местных жителей.
Как быстро и мощно пошла зелень, почуяв тепло и заботу! Нюра, задумавшись, легонько провела пальчиком по молодому крепкому листу. А как всё-таки это странно и интересно… Порховская крепость возведена для защиты русских земель. И на протяжении многих веков она оберегала русские рубежи от врагов, стойко держалась, отбивала атаки. И вот сейчас, семь веков спустя, она снова остается оплотом жизни, русской жизни. Снова стены Порховской крепости стоят на страже русской земли, сберегая и взращивая подпольные силы для борьбы, заслоняя собой их от врага, как упрямую, пульсирующую, трепетную зелень от злого ветра.
— Ты читала листовки? — рядом присела Лида.
— Да… — Нюра оторвалась от своих размышлений и повернулась к подруге.
— Наши сдали Керченский полуостров… — со вздохом произнесла Лидия. — Ах, ну как же так! Как же так далеко эти фашисты сумели зайти!
— Зато под Харьковом закрепились, — Нюра вспоминала строчки Советского Информбюро, перепечатанные на листовке. Как скупы, как сухи они были, как малы, как цеплялась душа за эти строчки, вглядывалась в них, надеясь прочесть что-то большее…
— Ой, держитесь там, миленькие вы наши, — Лида с мольбой подняла голову куда-то вверх. И небесный цвет отразилась в её широко распахнутых серых глазах. — Хоть бы уже отбили этих фрицев! Видела, как они тут веселились? А всё вижу из своего сарайчика. И казино у них там, и кино для себя крутят! У-ух… смотреть на них противно! Пришли к нам и радуются, звери! Сожгли всё, расстрелы чуть ли не каждый день… Я все слышу там, у себя! Всё, о чём они говорят! А сколько прихвостней там немецких! Ой, не могу, не могу, надо было на фронт бежать! А Ларискина мама вон у себя фрицев принимает и ходит вся счастливая, разодетая… Лариска на улице даже не призналась, представляешь? — Лида презрительно скривила губу.
— Мне иногда кажется, многие забывают, кто они такие есть, — жёстко сказала Нюра, нажимая на тяпку и вдавливая её в землю. — А память надо пропалывать, как грядки, чтоб сорняков в ней не водилось.
Нюра с силой выдернула посторонние растения, посмевшие появиться среди посадок.
— Ты это к чему?
— К тому, Лида, что надо полоть.
— А… — протянула Лидия, еще не совсем понимая свою товарку. — А знаешь, так хочется просто порадоваться весне! Смотри, какое сегодня небо чистое! Как будто до войны!
Нюра взглянула вверх.
— Потом будешь радоваться. Когда война кончится.
Она поднялась, чтоб размяться (сидя на корточках, затекали ноги) и, невзначай посмотрев в сторону крепостных ворот, застыла. В крепость входили два унтер-офицера с автоматами.
То июльское утро было тревожным. Нюра проснулась от громких возгласов на улице. С бешено бьющимся сердцем она подскочила к окну, выходящему на соседский двор.
— Отойди от окна, — быстро цыкнула мать, взметнувшись за Нюрой.
А в соседнем дворе, в Витькином дворе, происходило что-то ужасное. Немцы выводили родителей Витьки из дома, заламывая им руки за спиной, как каким-то злодеям.
— Мама, за что?.. — отчаянно зашептала Нюра, оборачиваясь к матери. Та крепко обняла дочку.
Следом за родителями из дома выбежал Витька. Нюра слышала, как он закричал, видела, как он бросился к фашистам, стал отталкивать тех от матери, пытался отпихнуть то одного, то другого, ругаясь на немцев громко, зло, отчаянно. Один из них со свирепой гримасой обернулся и крепко ударил кулаком Витьке в лицо, а затем прикладом — по ногам. Паренёк, скорчившись от боли, упал. Вырвавшаяся из рук конвоиров мать с плачем бросилась к своему сыну. Ей не дали коснуться его, грубо подхватили и уволокли за ворота.
— Витя! — заорала у себя дома Нюра.
Но её мама тут же закрыла ей рот своей ладонью.
— Тихо! — скомандовала она на ухо дочке.
— Пусти, пусти меня! — Нюра пыталась бормотать и вырываться из рук матери.
— А вчера на соседней улице также… — прошептал Валя, десятилетний братишка Нюры, с любопытством и страхом выглядывая из-за маминой спины.
— Кого взяли? — Нюра наконец-то отпихнула от своего рта материнскую ладонь.
Мать устало обернулась, словно знала ответ на дочкин вопрос.
— Я видел вчера, я на яблоне сидел, видел всё… — заторопился Валька.
— Учительницу вашу, — оборвала его мать.
— Почему? — Нюра задохнулась от ужаса.
Мама поджала тонкие сухие губы и строго произнесла:
— Потому что, молчи. Время такое, лучше молчи, но делай по-своему.
Нюра непонимающе уставилась на мать. Рядом примолк Валька. И только Нюрина бабушка тихо заругалась у другого окна:
— Ух, шашк′и. Собаки. Лают и лают, — она вслушивалась в громкую немецкую речь на улице.
В этот раз к ним немцы не пришли. И когда всё закончилось, Нюра, как была в ночной сорочке, побежала на улицу.
— Плат накинь хоть, заполошная, — прикрикнула вслед бабушка.
Витька лежал с разбитым лицом во дворе и не двигался.
— Витя, Витенька… — Нюра опустилась рядом с ним на колени. — Витюшка… — она приложила руки к его голове.
На какую-то минуту показалось, что он не дышит. И сердце провалилось куда-то вниз.
Витька слабо открыл один глаз. Второй уже заплыл от удара.
— Витя!.. — Нюра обняла его и зарыдала.
— Ну, тише, тише… — Витька попытался подняться. — Не реви… Цел я. Жив.
Скрипнула калитка. Это Нюрина мать вошла во двор.
— Пойдем к нам, Витя, — она помогла пареньку подняться. — Пойдем пока к нам.
Скоро их отпустят. Все выяснят и отпустят.
Ожидания не оправдались. Через день Витиных родителей и некоторых других коммунистов повесили на главной площади.
Немцы приказали Борису Петровичу выделить рассаду и работниц для посадки клумбы вблизи военной комендатуры.
Выбор Бориса Петровича пал на Нюру и Лиду. Он объяснил им, какую рассаду лучше взять.
— Ишь ты, клумбу они захотели! — фыркнула Нюра, набирая растения в теплице. — Ладно, сделаем… — девушка сосредоточенно потерла ладони друг о друга.
Лида заговорщицки подмигнула и добавила:
— Запомнятся им наши цветочки!
Пока шли к клумбе, заранее подготовленной другими рабочими, Нюра и Лида не сказали ни слова. Так же молча они принялись за посадку.
— А верёвки у нас нет, — шепнула Лида, оглядывая скудный инвентарь. — Для разметки.
Нюра поправила тыльной стороной руки платок, наползающий на брови.
— У фрицев надо попросить, — также тихо ответила она.
Что Лида и сделала. Она неплохо знала немецкий. В отличие от Нюры, которая разговор понимала, но говорила очень плохо.
Конвоиры отреагировали на просьбу, принесли верёвку и ушли в свою казарму.
Девочки быстро начертили всё, что необходимо.
— Вот эти ростки здесь посади, — Лида указывала Нюре на квадратик в углу клумбы. — А вот эти я сюда, — и Лидия сажала ту же самую рассаду в другом углу.
Работали долго, не спеша, сосредоточенно, время от времени поглядывая по сторонам и на двери комендатуры. Рядом с нею находилось немецкое казино и земельное управа, за которой в двухэтажном здании с балконом жили немецкие офицеры. Там же, рядом, находилась прачечная, где работала Нюрина мать. Между комендатурой и управой стоял артезианский колодец. С другой стороны площади — жилье для военнопленных, обслуживающих немцев, и временная партизанская тюрьма, предварилка, как все называли ее между собой.
Нюра думала о том, как завтра передаст Борису Петровичу кое-какие разговоры фрицев у казино. Вот так из, казалось бы, неприметного, из подслушанных слов, из подсмотренных действий фашистов — как по камушку выстроится крепость — вырастет, спланируется и осуществится новая подрывная операция подпольщиков. А потом Нюра и Лида соберут еще какие-нибудь сведения…
Некрепкий сон Нюры разбудил какой-то шорох в сенях. Девушка тут же спрыгнула с кровати и тихонько, но быстро пробралась к дверям.
— Витя… — растерянно прошептала Нюра, различив в темноте фигуру паренька. — Ты куда?
Тот замер на мгновение, потом обернулся к девушке.
— Мне надо уйти. Иди спать, — мягко прошептал он.
— Куда? — не унималась Нюра,
— На площадь.
Нюра вздрогнула. Вчера на площади немцы казнили коммунистов. И снова встало перед глазами жуткое видение виселицы, и снова душу заполонил ледяной страх.
Бесправие и безысходность, а еще безумную жажду мести и борьбы — вот что ощущала тогда Нюра.
Повешенных не разрешили снять. И объявили, что любой, кто попытается это сделать будет расстрелян.
— Ты с ума сошел? Комендантский час и… Я с тобой! — тут же громко и решительно произнесла она.
Витя отрицательно замотал головой.
В дверном проёме появилась сонная мать Нюры.
— Что такое? Витя? Нюра? Ну-ка, в дом быстро, — скомандовала она и, взяв обоих за руки, потянула за собой.
— Ты куда собрался? — строго спросила Нюрина мать, зажигая тусклую лучину. — Расстреляют любого…
— Не останавливайте, тётя Надя, — твёрдо произнёс Виктор. — Мне нужно уйти. Я не могу иначе. Они там…на площади… Их нужно снять. Пока темно. Я буду не один.
Нюра смотрела на своего друга. Как изменился он за каких-то два дня! Его лицо посуровело, взгляд был жёсткий и отчаянный, вся его фигура вдруг строго вытянулась вверх как пламя свечи. И он уже не был похож на знакомого ей с детства паренька. И вдруг ей показалось, что это не тот, прежний Витя, Витюшка, её друг и участник всех её детских игр, потом её одноклассник, а новый, совсем даже незнакомый человек — Виктор.
— Витя… — со смесью страха и горечи прошептала мать. — Ты понимаешь, ЧТО ты хочешь сделать? А если… — она запнулась, не желая даже выговаривать своё предположение вслух. — Ты же ещё и хромаешь…
— Тётя Надя, не удерживайте. Я всё равно уйду, — и столько твёрдости и непреклонности было в его голосе, что мать Нюры отступила.
На следующий день Борис Петрович нашел девочек в крепости за возделыванием грядок.
— Унтер-офицер похвалил вашу работу, — светло улыбаясь, произнёс он. — Лидочка, я тебя перенаправил в поля для работы, после обеда будешь уходить домой и ежедневно поливать цветы из пожарной бочки.
И позже, когда Лида ушла делать свою работу, Борис Петрович подошел к Нюре:
— А тебя я порекомендовал работать ‘наверх’. Ты должна там понравиться. Работай там честно. Немецкого ты не знаешь. Ясно?
‘Наверх’ — это означало убирать комнаты офицеров военной комендатуры. Нюра согласно моргнула.
— Работа там сытная. Сюда больше не приходи. Только если получишь сигнал от нашего человека.
Только через три недели после трудоустройства уборщицей, пароль — ‘привет от глухого’ — Нюре передал переводчик из комендатуры, высокий темноволосый лейтенант из военнопленных.
— Сходи в крепость и сдай спецовку, — тихо, почти не разжимая губ, процедил он, встретив Нюру в коридоре комендатуры. Конечно, это был предлог, ведь никакой спецодежды она не получала.
Нюра вышла на улицу. Яркое тёплое солнце ударило ей в глаза. Сухой летний воздух защекотал ноздри. Девушка заслонилась рукой от света. И снова, как и с утра, всколыхнулась в её душе небывалая радость. Точно к годовщине начала войны расцвела их клумба: ярко, мощно, дерзко, прямо на глазах у немецкого командования — словно советский орден, словно вызов, словно утверждение: наша правда! наша победа! На клумбе в кольце белоснежного алисума на фоне голубоватой вербены пылал бархатно-алым цветом львиный зев, высаженный в форме пятиконечной звезды.
— Сегодня колонну немцев расстреляли прямо среди бела дня на улице,- победоносно заявил шустрый Валька, прищурив свои озорные карие глаза. — А ты сидишь тут и ничего не знаешь.
— А тебе откуда знать? — огрызнулась Нюра, отрываясь от штопки белья.
— Я сам видел.
— Ах, ты! Мама сказала никуда не ходить, а ты!..- Нюра вскочила и замахнулась на него своей ещё не зашитой рубашкой.
Валька ловко увернулся. Нюра хотела было погнаться за ним, но дверь отворилась и на пороге возник Витька.
— Ах… — замерла Нюра, глядя на своего друга. Он был осунувшийся, усталый, с потемневшим от боли лицом.
Виктор вымученно улыбнулся.
— Витя, где ты был? — чуть не плача бросилась Нюра к нему. — Больше суток ведь… больше суток… — она обняла Витьку и разрыдалась.
— Я все сделал, все…ну-ну, будет тебе… — паренек тихонько погладил девушку по плечам.
— Я тут… и мама… мы тут все чуть с ума не сошли… — прошептала Нюра, отстраняясь и глядя ему в глаза, сухие, больные, горячие.
— Я их похоронил.
Девушка скорбно опустила голову и прижала Витьку к себе ещё сильней, жалея его и сочувствуя.
— Мне ребята помогли, Лешка Лютаев, дядя Вася…
Нюра чуть отстранилась и жадно всмотрелась в лицо своего друга, словно проживая вместе с ним эти страшные мгновения. Потом осторожно, как ребёнка, усадила его за стол. И, отвернувшись, смахивая рукой выступившие на глаза слезы, засуетилась, чтобы достать кое-какие съестные припасы.
Витька тяжело вздохнул.
— Ты видел, немцев расстреляли? — подошел к Виктору Валька.
Витя хмыкнул.
— Знаешь, кто?
— Кто? — Виктор пытливо посмотрел на мальчика. — Ты видел кто?
— Не-а… Но они там как подкошенные.
— Угу…- со знанием дела согласился Витя.
Нюра внимательно следила за ним.
Виктор молча хлебал скоромные щи, потом как-то весело взглянул на Нюру:
— Так им и надо, гадам.
— А как думаешь, пулемёт у него откуда? — продолжал выспрашивать Нюрин братишка.
— Наши, отступая, оставили, — уверенно ответил Витя, доедая последнюю ложку щей.
— А его не поймают? Ну, стрелка этого?.. — озабоченно нахмурился Валька. Он очень переживал за этого смельчака.
— Ни за что, Валёк, и никогда не поймают, — с чувством превосходства сказал Виктор. А потом мучительно обхватил голову руками и застыл, глядя невидящим взглядом куда-то сквозь стол. А Нюра подошла и тихо накрыла его голову своей ладонью…
— Нельзя мне у вас оставаться, — глухо прошептал Виктор. — Фрицы облавы устраивают. Ищут, кто снял…
— Мы спрячем тебя.
Витя молча замотал головой…
Борис Петрович встретил Нюру на центральной аллее сада и провёл в церковный дворик. Тут располагалась маленькая площадочка, скрытая пышной сиренью. Посредине стояла скамейка. Борис Петрович присел и приложил указательный палец к губам. Нюра поняла, что говорить надо тихо.
— Что же ты, дорогушенька, не предупредила меня, как вы там клумбу посадили? — прошептал Борис Петрович.
Нюра закусила губу.
— Мне же пришлось столько вспомнить, чтобы доказать, что умысла никакого тайного у вас не было. Сюда же те унтер-офицеры приходили, чтобы вас опознать. И меня спрашивали, кто сажал клумбу. Хорошо, что вы уже здесь не работаете. Так что, больше никакой самостоятельности не надо. Осторожнее надо быть, — укоризненно качал головой Борис Петрович.
Нюру обдало жаром, как только она осознала, какой опасности подвергала своего наставника, и своих родных, и себя. Девушка понуро опустила голову.
— И ещё вот что, поменяй-ка что-нибудь в своей внешности на время. Для конспирации. А теперь скажи-ка, где ты еще работаешь?
— В кабинете военного коменданта, в кабинете, где находится картотека, дрова туда ношу для печек.
— Хорошо. Я понимаю, что все это трудно, но очень нужно. Так что, запоминай всё. И особенно разговоры по телефону.
Нюра согласно кивнула.
— Работай хорошо, чтоб не придирались. Сюда больше не приходи. Все, что узнаешь, будешь передавать человеку, назвавшему тебе пароль. Будь осторожна, тебе еще надо выжить. И долго, долго жить.
Придя домой, Нюра первым же делом взяла ножницы.
— Что же ты это делаешь, окаянная? — запричитала бабушка, глядя, как Нюра жёстко и решительно отрезает свои роскошные белокурые косы.
А на площади перед комендатурой немцы старательно скашивали цветущую звезду.
Они стояли в сенях и слушали, как тяжело и печально льёт за дверью дождь. Погода испортилась, холодный августовский ветер срывал зелёные листья, задувал в дверные щели.
— Мамке своей скажи, что я к бабке пошел, в Большаково, — Витька упрямо смотрел на дверь, словно уже мысленно прокладывал себе свой непростой путь.
-Угу, — не делая никаких движений, отрешённо хмыкнула Нюра. Несколько дней назад Витя признался ей, что уйдёт к партизанам. Первые партизанские отряды уже начинали действовать, и слухи о них постепенно распространялись по городу.
Как, когда Витька вышел на партизан, он не говорил. Но Нюра подозревала, что дядя Вася, старый знакомец Витькиной семьи, мог быть связан с партизанским отрядом.
— Если где увидишь меня, в городе, где бы я ни был, что бы со мной не происходило, сделай вид, что не знаешь меня. Ясно?
Нюра закрыла лицо руками. Ей было страшно, страшно за Витьку, за тех людей, которые уходили в леса, чтобы бороться с фашистами, было тревожно за будущую, совсем нерадостную, отличавшуюся от прежних представлений, жизнь.
— Да… — еле слышно проговорила девушка, хотя и не представляла как это можно, пройти мимо лучшего друга и не заметить его. Но первые недели войны учили быть сдержанной и острожной.
Виктор решительно отворил дверь. И Нюра порывисто обняла его.
— Свидимся еще, Анют…
От этого ласкового непривычного обращения тяжело заныло сердце. Свидимся…
На работу Нюра пришла как обычно — рано. Последние несколько дней она была вынуждена прятаться у знакомых. Сашка, полицай, который был из своих, подпольных, намедни предупредил Нюру, что принесёт ей повестку в Германию. Это значило, что юношей и девушек, отправят туда на работы. Поэтому Нюра дома не появлялась.
В комендатуре было пусто и тихо, и только дежурный фриц стоял на своем посту. Нюра поднялась на второй этаж, открыла кабинет военного коменданта. Отсюда можно было пройти в соседний, где находилась картотека пленных.
Сегодня Нюре предстояла выполнить новое задание. Она подошла к столу коменданта. В одном из ящиков — девушка уже до этого проверила все ящики —
находились неоконченные дела. Там же лежали еще незарегистрированные рабочие паспорта арестованных партизан. Чтобы комендант ничего не заметил, Нюра должна вытащить только один аусвайс.
Девушка достала паспорт, подошла к мусорной корзине и спрятала документ там в подостланной бумаге. Затем вернулась к столу и уже хотела задвинуть ящик. Но… протянула руку и взяла следующий аусвайс. И обмерла, не слыша стука собственного сердца и не веря своим глазам. Это был паспорт Витьки. Но взять она его не могла.
Нюра не помнила, как закончила свою работу. Мысли постоянно возвращались к злополучному ящику, где хранились паспорта. А может быть, комендант не успеет сегодня зарегистрировать документы?.. Тогда завтра она сможет выкрасть Витькин паспорт… Нет, сегодня было нельзя, Нюре были даны четкие инструкции. Паспорт можно взять только один. И если комендант ничего не заметит, то Нюра завтра этот паспорт заберет вместе с мусором. И положит в мусорную корзину другой. А нарушить — это означает подвергнуть опасности не только себя, но всю цепочку подпольщиков, готовивших побег из партизанской тюрьмы.
Едва только Нюра вышла из здания комендатуры, как услышала оклик:
— Нюра! Нюрочка!
Девушка обернулась. Это была её бывшая одноклассница, Лариска. Вся воздушная и лёгкая, в красивом платье и на каблучках, она весело подбежала к Нюре и даже хотела её обнять.
— Как я давно тебя не видела! — обрадовалась Лариса.
Нюра смотрела на нее в замешательстве.
— Как ты поживаешь, Нюрочка?
И не дав и рта раскрыть своей знакомой, Лариска продолжила:
-А я вот к портнихе иду. Платье шью новое. Нам с мамой прямо из Германии ткань привезли. Такая прелестная! А еще, смотри, туфельки тоже, новенькие, немецкие. А? Как тебе? — щебетала Лариса, хвастаясь своими новинками. — Правда, они чудесные? — она захлёбывалась от восторга и собственной неотразимости. — А ты что? Как? Эх, Нюра, Нюрочка… — Лариса оглядела свою одноклассницу с ног до головы, и выцветшее Нюрино платье, видимо, очень разочаровало нарядную девушку.
— Скажу тебе по секрету, — она взяла Нюру под руку и не спеша пошла вдоль домов, — надо уметь приспосабливаться, — тут она уже снизила свой голос до шепота. — Чтобы хорошо жить, нужно иногда хорошо поклониться.
Нюра вырвалась из Ларискиных рук.
— Да, да… — упрямо настаивала Лариса. — К тому же, немцы — вполне культурные люди, они несут нам только хорошее…
— Что? — Нюра задохнулась от возмущения.
— Что тебя так удивляет? — Лариса умильно закатила глаза. — Так и есть, — она качала взбитыми локонами. — Ах, ну что я зря время трачу… — девушка капризно махнула рукой. — Живи, как хочешь.
Она взглянула на Нюру свысока.
— Мы вот скоро в Германию поедем, Отто отпуск дают. А вы тут все… — она запнулась.
Нюра не желала больше её выслушивать и повернулась, чтобы уйти.
— Эй, эй, подожди… — Лариса засеменила следом. — Нюра, я же помню, как ты мне списывать всегда в школе давала. А я хорошего не забываю. Ну, послушай, Нюр, ну, я же вижу, что вы плохо живете, ну, приходи сегодня к моему дому, я тебе банку сгущёнки вынесу…
— Дура ты, — с жалостью произнесла Нюра и резко шагнула прочь.
Военнопленные, работавшие при комендатуре, носили дрова для печек. Погода испортилась. Завывал холодный ветер, весь день шёл дождь, в помещениях было сыро и знобко.
Нюра аккуратно сложила поленья в печь. Прикрыла дверцу. Ну всё, здесь она свою работу выполнила.
А через пару часов, когда комендант пришел уже на свое рабочее место, и была затоплена печь, в комендатуре раздался взрыв. Картотека военнопленных была полностью уничтожена.
Допрос происходил в серой неуютной комнате. Стол, два стула — вот и вся обстановка. На одном из стульев сидела Нюра. Напротив — невозмутимый русскоговорящий немецкий офицер. За спиной девушки — его помощник.
Нюра так и не успела закончить работу. За ней пришли быстро. Вот теперь и она оказалась в той самой тюрьме, предварилке, откуда помогала бежать партизанам, забирая их паспорта из стола коменданта.
— В чем состоит ваша работа? — сурово спросил немец.
— Убираю кабинеты, выбрасываю мусор, ношу дрова для печек.
— Подробно опишите ваши действия по уборке?
Нюра озадаченно взглянула на офицера.
— В ведро наливаю воды, мою пол…
— Как убираете мусор? — прервал он ее.
— Освобождаю урны от мусора, выношу ведро с мусором во двор, стелю бумагу в урны…
— Зачем стелите бумагу?
— Так ведь, чтоб не высыпался мусор… если мелкий какой…
— Кто приносит дрова?
— Я.
— Сегодня кто принес дрова?
— Я.
— Что делаете после уборки в кабинете коменданта?
-Ухожу убирать офицерские комнаты в соседнем доме.
— Кто кладет в печь дрова?
— Я.
— Кто сегодня положил дрова в печь?
— Я.
Офицер уставился цепким взглядом на Нюру.
— Вам кто-то помогал принести сегодня дрова?
— Нет. Я сама.
— Я еще раз спрашиваю, кто принес дрова? — офицер терял терпение.
— Я, — Нюра не мигая смотрела на следователя.
И не заметила действий его помощника. А он крепко надавил ей на плечи. И через мгновение Нюра почувствовала резкую, жалящую, невыносимую боль в левой руке. И потеряла сознание.
Когда Нюра очнулась, первое, что она увидела, это были Витькины глаза. Близко-близко. И были они полны тревоги.
— Витя?.. — залепетала она, не совсем понимая, где находится.
Нюра огляделась и хотела приподняться с вороха соломы, на которой лежала. Недавняя рана напомнила о себе жгучей болью. Нюра посмотрела на багровую язву с черными лохмотьями кожи по краям, пошевелила рукой и сморщилась от боли.
— На, держи, — к Нюре подошла черноволосая девушка, узница этой же тюремной камеры, и протянула маленькую серую шапочку. — Рану нужно промыть. Приложи пока это, она в моче.
Нюра послушно сделала то, что ей посоветовали. Рана защипала и заныла.
— Потерпи, потерпи… — услышала Нюра Витин голос.
Она обернулась к Виктору.
— Как…
Но не успела договорить.
— Тсс! — Витя приложил палец к губам. — Нельзя, — он замотал головой.
Как же давно она его не видела!.. Нюра привстала, нежно провела пальцем здоровой руки по его рассеченной брови, кровоподтёку у губ, по лохмотьям разорванной рубахи, потом обняла и шумно выдохнула:
— Как же так-то? Ну, как же так? — она уткнулась ему в плечо, и её голос зазвучал еле слышно.
— А ты постриглась… — Витя погладил коротко стриженые Нюрины волосы. — стала похожа на мальчика…
— Так надо, — пожала плечами Нюра. Она не могла рассказать ему всего, что происходило в ее жизни последние три с половиной месяца. А он не мог ей рассказать о себе.
— А нас поймали, когда мы подорвали несколько немецких машин, — прошептал ей Витька. — Почему же ты здесь, Нюра?
— Комендатура взорвалась, а я там работаю… — чуть слышно ответила она, взглянув на паренька, и снова опустила голову ему на плечо.
— Ничего, ничего, — Витя погладил её по голове, — ничего… — он решительно продолжил, — тебя скоро выпустят.
— А ты?.. — с дрожью в голосе спросила Нюра.
— А меня ты не знаешь. Помнишь, что я тебе говорил? Если встретишь меня в городе, ты меня не знаешь.
— Мы не в городе. Мы в тюрьме, — возразила Нюра.
Он молча отвел взгляд.
В узкое тюремное окно проникал серый дневной свет. Витька долго смотрел на этот маленький светлый прямоугольник.
— А мне уже отсюда не выйти…- подытожил он, оглядываясь на Нюру.
На ужин им принесли эрзац-хлеб и мутную баланду, напоминающую по вкусу кофе. А после оставалось только ждать. Всю ночь Нюра не могла сомкнуть глаз. Её била дрожь, от холода, от нервного напряжения, от тяжёлой безнадёжности. Уже ближе к рассвету она пристроилась на Витькином плече. Он молча сидел, прислонившись к стене, но не спал.
— А знаешь, Анют, — тихо начал вдруг Витя, — это, наверно, плохо, но я… — и запнулся, боясь продолжить.
— Что? Что ты? — торопливо спросила девушка.
— Я… рад, что смог увидеть тебя…перед… перед … — он не хотел произносит этого жуткого слова, которое так тихо и страшно давило своей безысходностью.
Нюра приподнялась, чтобы разглядеть Витьку в сумраке тюремной камеры. Понемногу начинало светать. И девушка могла различить Витькин профиль.
— Лучше, конечно, свидеться было не так…но сейчас я рад…
— Не пущу, не пущу, — с болью, с надрывом заговорила Нюра и крепко обняла паренька. — Не пущу тебя, Витенька, не пущу…
Витька мягко посмотрел на девушку. В сером утреннем свете его большие горящие глаза казались чёрными. Он легонько прислонился губами к Нюриному лбу.
— Придут, виду не подавай. Молчи. И не плачь, — поспешно добавил он, видя, как дрожат у Нюры губы. — И живи, Анют, живи, не смей погибнуть. Живи, береги себя, не сдавайся, дождись, пока придут наши, пока проклятущая эта война кончится, и живи потом, долго, долго живи… А я не сдался и никого не выдал. И на мое место придут другие, и ещё, и ещё придут…и выбьют фрицев, выбьют, и победят. И я вместе с ними. Потому что победители не умирают.
Но за ней пришли раньше. И ни слова не проронила она, и ни слова не сказал ей Витька. Только взглядом, глубоким и твёрдым, приказал молчать. И сглатывая слезы, и закусывая губу, шла Нюра по узкому тюремному коридору, а рядом раздавались тяжёлые неотступные шаги конвоиров. Душераздирающе заскрипела дверь, словно зашлась в плаче женщина, теряющая любимого.
Нюра снова очутилась в комнате для допросов. Без слов ей сунули в дрожащие руки какую-то бумагу, заставили подписаться. А потом довели до входа, распахнули дверь и оставили стоять одну на каменном крылечке.
— Иди, иди, — подтолкнул её в спину какой-то унтер. — Свободна.
Ничего не понимая, Нюра спустилась со ступенек. Обошла стоявший у дверей грузовик.
Где-то сзади раздалась немецкая ругань и уже вдруг ставшее привычным на её родине: ‘schnell, schnell…’
Нюра обернулась. В грузовик заталкивали пленных. Она разглядела среди них Витьку. И он, словно почувствовав, что за ним наблюдают, повернул голову в сторону Нюры. И его взгляд, прощальный, пронзительный и нежный по отношению к ней, и в то же время — не смиренный, гордый взгляд не сдавшегося воина, прожёг её, чтобы остаться в ней навсегда.
Она только свернула на свою улицу, как её остановили полицаи. Одним из них был Сашка. Он потребовал её документы. И пока второй отвлёкся на другого прохожего, Сашка торопливо сообщил ей, что во вновь привезённых дровах нашли пули, поэтому-то её пока отпустили.
— Будь осторожней, теперь за тобой следят. Ты приманка, — предупредил он, поглядывая на своего сослуживца на другой стороне улицы. Вернул ей аусвайс и отпустил.
Нюра дошла до своей калитки, но дальше не могла сделать ни шага. От переживаний, от захлестнувшей боли и отчаяния, подкосились ноги. Нюра рухнула в высокую мокрую траву, не замечая ничего вокруг, и разрыдалась. Громко, горько, отчаянно. Она плакала и плакала — по Витьке, по себе, по их юной жизни, еще не успевшей крепко подняться и зацвести, она плакала, широко раскидывая руки, словно обнимая и жалея, словно защищая собой от врага и траву, и небо, и землю, всю свою родную землю.
*Рассказ написан по мотивам воспоминаний участников Порховского подполья, действовавшего под руководством Б.П. Калачёва. Идея создания клумбы и воплощение принадлежат В. Баруниной и Н. Врублевской.
