Александр ЖДАНОВ

Советск, Калининградская область

 

 

 

 

 

 

 

 

Болеро Равеля

(рассказ)

Муторно, ох, муторно было на душе у Егора Стрюкова. Словно кто жилы из этой его души тянул, в ниточку скручивал, и на кулак наматывал. И писк какой-то неясный с улицы шёл. Егор сквозь стекло допитой почти до донышка бутылки посмотрел на свет свисавшей над столом лампы без плафона (ну, разбил по пьяни, когда табуреткой на Клавку, на жену, замахнулся – с кем не бывает?!) и крякнул с досады. Потом вытряс до капельки все остатки в стакан и влил в себя. Влил с отвращением и гримасу скорчил: даром, что водка покупная, в бутылке, из магазина, а гадость гадостью. То ли дело свой самогон! Но Клавка, зараза, наотрез отказалась ставить, да вдобавок к матери укатила. А ещё гадко на душе было от того, что пил Егор без радости. Это отец мог пить весело и изобретательно. Подойдёт бывало к висящему на стене календарю, поглядит, что за день – во: День освобождения Мозамбика! Какой никакой, а праздник. И пьётся тогда легче, и дружков проще созвать. А сейчас? Да и где они, календари? В телефоне! Нынче всё в телефоне: и календарь, и фотоаппарат и этот, как его, какулятор, что ли?! А у Егора и нет такого телефона. Да и дружков, по сути, нет. Разъехались дружки, как работать на селе негде стало. Егор вот остался. Хватался за то, что предложат. Поэтому и пил Егор зло.

Муторно, ох, муторно. Да ещё этот писк. Егор раскрыл окно – и в него сразу влилась тонкая, как нитка, мелодия. Она, словно шла по кругу, кто-то двумя-тремя пальцами перебирал клавиши аккордеона. Хотя, что значит «кто-то»? Егор хорошо знал, кто. Он что есть силы стукнул кулаком по стене и заорал во тьму:

– Учитель! Мать твою! Хорош жилы тянуть! Завязывай!

Мелодия оборвалась. Егор облегчённо вздохнул, отыскал на дне помятой пачки сигарету и закурил. Он с наслаждением втягивал дым, выпускал его острой струёй, норовя попасть в летящую на свет мошкару, и вроде легче становилось ему. Но вдруг из темноты опять донеслась мелодия. Сначала оборвавшейся тонкой ниткой, но постепенно, виток за витком к тонкому одинокому перебору клавиш присоединялось что-то более мощное, и уже казалось, что не один инструмент, а несколько их играет. Егор ринулся к выходу. По дороге схватил старый, рваный валенок, с зимы ещё стоявший у порога, выскочил во двор, выбежал за калитку и швырнул валенок в сторону, откуда доносилась мелодия.

– Учитель! Добром прошу: кончай! Прибью ведь ненароком! – крикнул он, развернулся и заковылял к дому, не замечая, что суматохе успел надеть разбитый ботинок лишь на одну ногу.

Мелодия ещё совершила два неполных круга и оборвалась, так же внезапно, как и началась. Егор, не заходя в дом, сел на лавочке и снова закурил. Табак не продирал, как прежде, так – слегка щекотал горло, но Егора и это понемногу успокаивало. Вскоре он откинулся к стене дома, уронил голову на грудь и задремал. Только потухший окурок прилип к губе, и на нём повисла слюна.

 

2

Алёнка всё слышала – слышала, как начиналась и шла по кругу мелодия, как кричал Егор Стрюков и грозился проучить учителя, Алексея Ильича. Правда, учителем его в деревне называли больше по привычке: давно Алексей Ильич никого не учил. Да и как учить, если школу в деревне закрыли. Алёнка тогда во втором классе училась. А и чего было не закрыть, когда всего семь учеников разного возраста в деревне осталось. Остальных увезли родители, разбежавшиеся из деревни в поисках заработков. Двое осталось: Алёнка и Витёк. По всему Алёнке тоже бы уехать: родители в областном центре работают, комнату снимают. А уехать нельзя: хозяйка там вреднющая, чтобы никаких детских криков, заявила. Вот Алёнка у деда и живёт. А старший брат вообще в другой области, в военном училище. Витьку вот повезло – работа у родителей пока есть.

По утрам ребята ждут на обочине автобус и едут в село соседнего района, где школа сохранилась. Они стоят на обочине.

– Слышал, как Стрюков опять на Алексея Ильича ругался? – спросила Алёнка, и было ясно, что ждёт она от товарища поддержки.

– Ага. Прибьёт он учителя, – со стариковской уверенностью ответил Витёк. – Обязательно прибьёт.

– Так за что?!

– А просто. Чтобы не играл на своей гармошке.

– Это не гармошка – аккордеон.

– Всё равно. Не любит дядька Егор, когда учитель играет. И вообще учителя не любит.

В это время из-за поворота вынырнул жёлтый, как в американских фильмах, автобус, остановился, не доезжая до детей, и пришлось им подбегать к машине. Витёк запрыгнул первым, чтобы помочь Алёнке. Он принял из её рук длинный футляр, и уж потом влезла сама Алёна с мешочком для спортивной формы и сменной обуви и ранцем за спиной.

– Так и возишь каждый день с собой скрипку свою? – спросил Витёк, усаживаясь рядом с Алёной и передавая ей футляр.

– Вожу.

– А зачем?

– Надо, – нехотя ответила Алёна.

– Гляди, отнимет кто. Знаешь, там какие?! – всё так же по-стариковски предупредил Витёк

– Да что ты всё? То Алексей Ильича побьют, то скрипку отнимут. Ещё накаркаешь!

– Жизнь такая. Я-то знаю, – невесело вздохнул Витёк.

Алёнка действительно каждый день возила с собой скрипку в футляре. А всё опять-таки после Витькиных слов, мол, мужики, пока дедушки Алёнкиного дома не будет, могут скрипку утащить, сломать, только бы учителю насолить. Алёнка задумалась – и стала возить скрипку с собой.

Повезло Алёнке: в той, чужой для ребят, школе оказалась на редкость добрая гардеробщица баба Шура. В первый же день, когда Алёнка притащила неудобный футляр в гардероб, баба Шура предложила:

– А давай, детка, я у себя в шкафчике твою музыку положу. Не ровен час, утащут. Украсть не украдут, а так, для смеха спрячут. Давай, становь сюды.

Алёнка согласилась, и скрипка её, пока Алёна сидела на уроках, жила в шкафчике бабы Шуры. Согласиться-то Алёнка согласилась, но тогда словам бабы Шуры значения не придала. Теперь, после Витькиного предупреждения, забеспокоилась: а что, если и правда отнимут, повредят. А скрипкой она дорожила.

Скрипку дал ей Алексей Ильич, дал и обещал научить играть. Но время шло, а к занятиям они никак не приступали. «Наверное, времени нет», – пыталась убедить себя Алёна, хотя понимала: откуда времени взяться, если Алексей Ильич почти всегда пьян.

Но ведь помнила Алёнка рассказ матери, как приехал к ним в деревню молодой учитель музыки. Он и в школе преподавал, и в клубе организовал вокальный ансамбль: трио, по-правильному, по-музыкальному, и в ней Алёнкина мама, красавица Нина, пела, даже солисткой была. Она тогда в десятом классе училась. Алексей Ильич даже название ансамблю придумал – «Серебряные росы». И когда объявляли: «На сцене ансамбль «Серебряные росы», а девушки выходили, выстраивались треугольником, как летящая птица, а Нина впереди, все уже заранее аплодировали. Парни головы теряли, больше всех Егор Стрюков.

Помнила эти рассказы Алёнка, потому и верила в скорые занятия, и ждала их. Ждала, хотя видела, что давно не играет Алексей Ильич ни на гитаре, ни на скрипке. Да и не было уже в клубе инструментов. Когда клуб закрыли, растащили их, кто может, скрипку лишь оставил у себя Алексей Ильич. Её и вручил Алёнке. Из инструментов оставался у него лишь его личный аккордеон. На нём он и играл каждый день.

Горько было Алёнке видеть, как пяток оставшихся в деревне мужиков окружали Алексея Ильича и заставляли играть. Он отнекивался, старался выскользнуть из круга. Тогда вперёд выходил Егор Стрюков. Страшным он тогда становился, его голубые глаза делались почти белыми, сигарета прилипала к губе и подпрыгивала, когда Егор говорил:

– Что это ты, учитель? Не компания мы тебе, да? Энтелегиенция! А мы рабы, да? Быдло, да?

Алексей Ильич, съёживался, виновато прижимал руку к груди и говорил:

– Что вы, что вы! Я ведь сам от народа.

– А если от народа, играй! – приказывал Стрюков. И учитель играл.

Мужики требовали одного – блатных песен или в избытке появившихся тогда подражаний им. Алексей Ильич играл, склонив к аккордеону голову в нелепой зелёной бейсболке, а мужики пьяно пускали слезу, кто-то, пытаясь попасть в мелодию, затягивал:

Владимирский централ,

Ветер северный…

Сбивался, пытался попасть снова, а когда не получалось, махнув рукой кричал:

– Другую давай!

Потом все поднимались, приобняв Алексея Ильича за плечо, вели с собой.

Как хотелось тогда Алёнке повиснуть на учителе, задержать его, не пустить. Она знала, что сейчас мужики сядут в каком-нибудь сарае, будут пить, и с ними будет пить и Алексей Ильич. А когда он захочет подняться и уйти, Егор силой усадит его:

– Куда спешишь, учитель? На свидание что ль? Так не с кем. Энтелегиенция! Пей вот.

Но в последнее время и эти противные выступления прекратились, об Алексее Ильиче словно забыли. И Алёнка была рада. Теперь он чаще играл в одиночестве одну и ту же мелодию: сначала она шла тонкой ниткой, но постепенно, виток за витком к тонкому одинокому перебору клавиш присоединялось что-то более мощное. Он объяснил Алёнке, что мелодия эта называется «Болеро», и написал её композитор Морис Равель. А однажды дал послушать, как эту мелодию исполняет настоящий оркестр. Он достал из шкафа смешной какой-то прибор, такой Алёнка когда-то у дедушки видела. Алексей Ильич сказал, что называется он магнитофон и что раньше на нём музыку слушали с кассет. И кассету тоже достал.

Алексей Ильич включил свой магнитофон. Сначала издалека, одиноко и тихо, как ночью незнакомец в дверь, стучал барабан, потом так же одиноко и немножко визгливо стал жаловаться кларнет, затем к ним присоединился фагот и беспокойно, как бы сбоку, подавала слабый голос арфа. Подключались и другие инструменты, музыка шла, как по спирали. Алексей Ильич объяснял всё это. Алёнка представляла, что танцует женщина в красном платье. Она танцует, а вокруг плотным кольцом встают  страшные, невиданные звери. Женщина танцует, а звери всё ближе и ближе – и вдруг набрасываются на неё, и слышен скрежет, вой. Было страшно, но мелодия всё равно нравилась.

 

3

– О чем задумалась, Алёнушка? Почему не рисуешь?

Алёна очнулась от своих раздумий и увидела, что над ней склонился учитель рисования. На столе лежал раскрытый альбом, на его чистом листе голубели редкие лохматые кружочки.

– А это что? – поинтересовался учитель.

– Васильки.

– Немножко не похоже. А ты должна рисовать васильки лучше других, – учитель улыбнулся. – Помню ржаные поля в ваших местах. Море васильков было. Я туда часто рисовать ездил.

– Так нету больше ржи, – откровенно сказала Алёнка.

– Как так нет?

– Нету. Там всё разровняли, площадки какие-то сделали. Железки огромные там торчат. Что-то строить собирались, а что – неизвестно. Бросили и уехали.

Вздохнув, учитель отошёл. А Алёнка опять задумалась. на этот раз задумалась о том, что стала она в последнее время часто отвлекаться, думать о постороннем. А как не думать?! Вот сегодня бабы Шуры нет, заболела она, и вместо неё у гардероба сидела и звонки подавала уборщица. Скрипку она у Алёнки не взяла.

– Не знаю, не знаю, может, баба Шура и брала, прятала, так я не стану. Да и ключа от шкафчика она не оставила, – сказала она, как отрезала. Пришлось Алёне вешать футляр со скрипкой на вешалку, а сверху свою куртку устраивать, чтобы не бросался футляр в глаза. Было, от чего беспокоиться.

Плохо и то, что домой приходится ехать одной, без Витьки. Витёк ещё на третьем уроке захандрил, жаловался, мол, голова сильно болит. Словом, отпустили его, и уехал Витёк рейсовым автобусом. Значит, ждать сейчас Алёнке жёлтый школьный и трястись одной.

Уже на подходе к гардеробу Алёна насторожилась: её куртка висела слишком свободно. На сердце было тревожно, когда, подойдя к вешалке, она захотела ощупать куртку обеими руками. Руки легко сошлись – стало ясно, что футляра под курткой нет. Алёна ощупала соседние куртки, осмотрела все углы – скрипка пропала. Она всё же спросила у уборщицы, не заметила ли та чего-нибудь. Поджав губы, уборщица отвернулась, бросив при этом:

– Я за одёжкой смотрю. За другое мне не плотют.

Домой Алёна ехала в слезах. Хоть бы Витёк был рядом! Он такой серьёзный, рассудительный, он бы догадался, куда могла пропасть скрипка. Но Витьки не было.

Алёна шла деревенской улицей, и всё вокруг, с детства такое привычное и любимое, казалось серым, неродным, враждебным. До неё донёсся треск мотора: кто-то ехал на мопеде. И тут же он вынырнул из-за поворота – мопед Егора Стрюкова. Но сидел на нём …Витька. Со счастливым лицом сжимал он руль и летел вперёд. Он даже не заметил Алёну, так увлекла его езда. Алёна побежала за ним. Бежать пришлось недолго: у дома Стрюкова мопед остановился, и Витька соскочил. Подбегая, Алёна услышала слова Егора:

– Ну, вот, это другое дело! Теперь ты настоящий пацан! А то водишься с девчонкой.

Витька улыбался. Но, встретившись взглядом с Алёной, смутился, стушевался и чуть было не шагнул за спину Егора. Алёна бросилась прямо к нему:

– Витька, ты скрипку мою не видел?

– Нет, – выдавил он. – А что случилось?

– Пропала. Утащили.

– Не это ли ищем? – услышала за спиной Алёна. Держа двумя пальцами скрипку за головку, Стрюков раскачивал ею перед лицом Алёнки.

– Ой, скрипка! – вскрикнула Алёна и протянула руку. – Спасибо, дядя Егор. Где вы её нашли?

– Где нашёл, там её уже нет. – Егор отвёл руку со скрипкой за спину. –  зачем она тебе?

– Меня Алексей Ильич научит играть.

– Не научит. Алкаш он, твой учитель, ничему учить не будет. Правда, Витёк?

Витька стоял в растерянности, не зная, как себя вести.

– Ну, Витёк, держи! – Егор хотел уже перебросить скрипку Витьке, как Алёна вцепилась в его руку и укусила. От руки пахло соляркой, каким-то жиром, дешёвым табаком и ещё чем-то противным, но Алёнка крепко сжимала зубы пока не почувствовала на губах тёплую жидкость. С трудом Егор вырвал руку – по ней текла кровь.

– Ах ты, сучка маленькая. Вся в мать-недотрогу! – закричал Егор, доставая из кармана грязную тряпицу и перематывая рану. – Сумасшедшая! Бешеная!

Скрипка всё же упала на землю и треснула. Алёнка подняла её, поглаживая трещину на деке, посмотрела на Витьку и вдруг догадалась.

– Так это ты?! Ты украл?! Украл, чтобы на мопеде покататься?! Вор! Трус! Предатель! – наступая на Витьку, бросала она ему в лицо. Не выдержав напора, Витька убежал.

Побежала и Алёнка – в другую сторону, к дому. На шум из дома вышла соседка, оглядела всех, покачала головой:

– Злыдень ты, Егор. Злыдень и дурак! С детьми связался. Всё простить Нинке не можешь, что не за тебя она пошла, а за Гришку? Так не любила тебя никогда Нинка. А ты на дитё всю злость переводишь. Злыдень.

Егор тяжело и зло дышал. Подняв на соседку мутный взгляд, он заявил:

– Это всё учитель! Это его штучки. Концерты-песенки. Энтелегиенция! У-у-у суки! От них всё!  Ну, ладно, погоди ещё…

Соседка только плюнула в сердцах и вошла в дом.

А Алёнка бежала. Во рту было противно от привкуса егоровой руки, и Алёнка всё время сплевывала, но противный запах оставался. Она бежала, прижав к груди скрипку с треснувшей декой, бежала к деду, к единственному человеку, который всегда мог выслушать её, пожалеть, посоветовать, к человеку, с которым ей всегда было спокойно.

 

4

И опять муторно было на душе у Егора. Несколько дней не находил он себе места. Что-то душило его, какая-то неясная злоба. Не помогала и водка. Он вливал в себя обжигающую жидкость – и не пьянел. А когда он пил и не пьянел, сухая злость заполняла его. Она проникала повсюду: в голову, в сердце, она заполняла его ноги, руки. И тогда Егору хотелось одного – бить. Всё равно кого, всё равно за что, но только бить. И бил он размеренно, методично, не горячась, с равными паузами между ударами.

Муторно было Егору, не сиделось дома. Хлопнув дверью так, что она тут же раскрылась снова, он вышел во двор. Смеркалось. Егор пошёл наобум. В сумерках он увидел торопливо семенящую фигуру, узнал в ней своего приятеля.

– Антоха! – окликнул он. – Ты куда?

Из полумрака донеслось:

– Не могу. Трубы горят. Залить надо. У Семёна, кажись, есть.

– И мне надо, – подхватил Егор. – Пошли!

И оба чуть ли не побежали к дому Семёна. Но на полпути Егор резко остановился.

– Погодь-ка. Гляди туда, – указал он на виднеющуюся фигуру. – А ну подойдём.

И в это время оттуда, из полумрака потекла мелодия тонким, как ниточка, ручейком. Алексей Ильич сидел на скамейке у своей калитки с аккордеоном на коленях. Егор подошёл к нему вплотную.

– Ну, что, опять пиликаешь? – спросил он и угрожающе навис над Алексеем Ильичом. – А не просил ли я тебя, чтобы ты больше не рвал душу мне, чтобы перестал пиликать? Или мало тебе наливали?

Алексей Ильич спокойно поднял голову и сказал:

– Идите домой, Егор Платонович. Давайте каждый займётся своим делом.

Егор вытянулся в струнку.

– Это ты-то делом занимаешься? Нет, ты слышал, Антон? – обернулся он к приятелю.  – Ты слышал? Они вежливые! Они культурные. Энтелегиенция! С нами им делать нечего! Энтелегиенция! А мы, значит, быдло, мы …

Он схватил Алексея Ильича за ворот и резко поднял. Аккордеон, коротко всплакнув, упал на землю. Резким ударом Егор сбил Алексея Ильича с ног. Тот потряс головой и попытался подняться.

– Я просил не играть больше? – наседал Егор. – Просил. Не послушался ты? Не послушался. Теперь совсем играть не сможешь!

Он отшвырнул учителя, и тот упал на бок. Егор подошёл вплотную и коротко ударил учителя ногой. Тот застонал, стараясь руками прикрыть голову и правый бок. Второй удар был сильнее. Егор бил размеренно, через равные паузы. Алексей Ильич прикрывался руками, и по этим рукам бил Егор.

– А ты что стоишь?! – крикнул он Антону. – Чистеньким быть хочешь?! А ну, давай сюда!

Антон подошёл и неумело пнул учителя.

– Сильней! Сильней! Что топчешься?! – зло хрипел Егор.

Антон пнул снова, потом ещё раз и ещё. Он бил Алексея Ильича ногами, входя в раж, и при каждом ударе взмахивал руками. Вдруг он отскочил, схватил лежавший на земле аккордеон и с криком: «А-а-а-а!» изо всех сил ударил им о скамейку. «А-а-а-а» – горестным стоном отозвался аккордеон и развалился надвое. Это немного остудило Антона, он подошёл к продолжавшему орудовать ногами Егору:

– Хорош, Егор, хорош. Хватит ему. Прибьём еще…

– Ты тоже хочешь? – холодно спросил Егор и так посмотрел на Антона, что тот, вздрогнув, побежал. А Егор перевёл дух и сказал вполголоса самому себе:

– А и правда, хватит. Ещё отвечать придётся.

И тут пошёл дождь.

 

5

Алексей Ильич лежал, скрючившись, на мокрой земле, на его лице собирались капли дождя. Разорванный аккордеон лежал неподалёку, его красный перламутровый бок ещё различался кровавым пятном в сумерках. Алёнка подбежала к учителю

– Алексей Ильич, вам больно? Вставайте, – плача говорила она.

Учитель что-то промычал в ответ и приподнял голову. Вся правая щека была в грязи.

– Вставайте, я помогу, – продолжала Алёна, изо всех сил стараясь поднять учителя. – Вставайте.

Тот опёрся локтем, приподнялся, сел. Он был трезв – Алёна это сразу поняла.

– Эх, куртку вот испачкал, – горько сказал он, осматривая рукав и правый бок. – Как теперь вычистить?

– Я почищу. Вы только поднимайтесь, – всхлипывала Алёна.

Он с трудом поднялся, попытался шагнуть и застонал, потом посмотрел на свои руки. Они были в кровоподтёках, а правая кисть стала распухать. Напоследок Егор сильно наступил на неё.

– Потерпите, Алексей Ильич, миленький. Нам бы только домой добраться. Ведь близко, вы ведь сумеете, – приговаривала Алёна, ведя учителя к калитке.

Дома она стащила с него куртку, усадила в единственное, местами рваное кресло. Алексей Ильич с удовольствием откинулся на спинку и вытянул ноги. На грязной щеке запеклись подтёки крови.

– Вам бы умыться, Алексей Ильич, – Алёна уже преодолела растерянность. Сейчас в ней проснулась женщина, которой предстоит ухаживать за больным.

– Я потом, Алёнушка, сам, – ответил учитель, не желая двигаться с места. Алёна тем временем деловито осматривала куртку учителя.

– Нет, сейчас чистить нельзя, – рассуждала она вслух. – Пусть грязь подсохнет, а уж потом.

И вдруг всполошилась:

– Вам же доктора надо, Алексей Ильич!

Учитель улыбнулся:

– Да где же он, доктор? Фельдшерский пункт закрыт. А «Скорая» из райцентра не поедет. Да ты не переживай. К утру всё пройдёт.  Ты беги к деду. Небось, беспокоится он.

– Ну, тогда я пойду? – Алёнка неуверенно топталась у двери и вдруг всплеснула руками, спохватилась:

– Ой, Алексей Ильич, там ведь… Погодите, я мигом!

Она выскочила во двор и скоро вернулась, держа в руках половинки разорванного аккордеона. Она протянула их учителю и сказала горестно:

– Вот. А починить получится?

Учитель улыбнулся:

– Спасибо, детка. Положи пока там в углу. После поглядим.

Алёна снова потопталась, не решаясь оставить учителя одного. Но он уже встал и, опираясь на стол, добрался до шкафа. Алексей Ильич достал из него три магнитофонные кассеты. Одну из них Алёнка узнала: её слушали они с учителем, и эту мелодию наигрывал он вечером. Он протянул кассеты девочке:

– Бери. На досуге послушаешь. Это хорошая музыка.

Алёнка виновато улыбнулась:

– Так не на чем мне слушать…

– А ты и магнитофон бери.

Алексей Ильич достал из шкафа старый кассетный магнитофон, ладонью стёр с него пыль и протянул Алёне.

– Бери. И ступай. Дедушка, правда, уже беспокоится.

 

6

Сунув кассеты в карман и прижав магнитофон к груди, Алёнка спешила домой. Девочка не знала, что в это самое время её учитель достал из шкафа старенький фотоальбом, раскрыл его и долго смотрел на давнюю чёрно-белую любительскую фотографию. На ней три девушки, в центре – самая красивая, Нина, мать Алёнки. На обороте фотографии надпись: «Дорогому Алексею Ильичу от трёх серебряных росинок». Откуда было знать девочке, что все эти годы учитель любил её мать, своей семьи не создал, а всю любовь перенёс на девочку.

Алёнка решительно шла домой, как вдруг из-за угла вынырнул Витька.

– Что это у тебя? – шагнул он к Алёне.

– Ничего! Не твоё дело. Всё равно не дам. Или, может, это тоже украдёшь? Предатель! – она спрятала магнитофон за спину.

Но Витьке, видно, было не до обиды.

– Да будет тебе. Ладно…Что это?

– Магнитофон и кассеты. Алексей Ильич дал, чтобы музыку слушала. Из-за неё его и побили.

– Из-за кассеты?

– Не из-за кассеты, а из-за музыки. Ну, пусти! Меня дедушка ждёт.

Но Витька не пропускал Алёну, видно, он что-то внезапно придумал.

– Из-за музыки, говоришь? – протянул он. – Я знаю, что мы сделаем! У нас эту музыку не то что Стрюков – вся деревня услышит. Айда!

И Алёнка поверила. И пошла за ним. А Витька привёл её к заброшенному клубу.

– Забираться через чердак придётся, – предупредил он. – Не струсишь? Сумеешь?

Алёнка кивнула:

– Сумею.

По какой-то шаткой лестнице ему одному известным путём Витька привёл Алёну в комнату, карманным фонариком осветил стены.

– Во! Гляди! Это аппаратная. Папка говорил, что раньше отсюда на всю деревню радио говорило. Динамики на столбах видела? То-то.

– А ты знаешь, как включать, – недоверчиво спросила Алёнка.

– А чего там?! Сейчас вот проводок сюда. Только бы лампочки были целы. Папка рассказывал…

Витька долго копался с запылённой техникой, а Алёна подняла голову. Сквозь большую дыру в кровле собиралось темнеть небо.

– Есть! Загорелся! – радостно вскрикнул Витька. – Сейчас! Сейчас мы им всем покажем!

И действительно, старый усилитель засветился зелёным глазом. Витька поднёс микрофон к динамику магнитофона. Сначала тревожный барабан и одинокий визгливый кларнет словно звали издалека другие инструменты, и те присоединялись к ним. Мелодия улетала вверх сквозь пробоину в кровле. Она плыла над всей деревней, думали ребята. Они ведь не знали, что старый усилитель только и мог, что загореться зелёным глазом – большинство ламп в нём давно перегорело. Дети не учли, что все провода со столбов селяне давно сняли и сдали в металлолом, а почти все динамики искорёжили – просто так, развлечения ради.

Тихо было над деревней. Только дедушка Алёнки сидел на скамейке у своей калитки и с беспокойством ждал внучку. У себя дома Егор Стрюков, наконец, добился своего: очередной стакан свалил его, он упал головой на стол и захрапел.

А в заброшенном клубе под дырой в кровле сидели дети и слушали музыку. Мелодия уносилась в небо. Алёнка уже представляла не страшных зверей, окруживших танцующую женщину. Она видела, как по своим орбитам летят планеты – сначала одна, потом показывается другая, третья. Планеты выстраиваются в ряд и летят, летят… Она рассказала об этом Витьке. И он поверил.

 

Об авторе: 

Жданов Александр Борисович — поэт, прозаик, художник, искусствовед. Член Союза российских писателей и Творческого союза художников России.

Родился в 1956 году в Баку. По окончании средней школы работал, служил в Армии. В 1982 году окончил филологический факультет МГУ. Работал преподавателем в школах – сначала в Литве, потом — в Баку. В 1989 переехал в Калининградскую область. Здесь прошел все этапы газетной работы: корреспондент, зав. отделом, ответственный секретарь газеты «Вестник». С 2007 по 2010 год – редактор газеты «Неманские вести».

Параллельно по совместительству преподавал в детской художественной школе. За годы работы преподавателем получил второе высшее образование – искусствовед,  написал три учебных пособия по истории изобразительного искусства. Публиковался в журналах «Запад России», «Балтика», «Литературный Азербайджан», «Нева», «Берега», «Сибирские огни», «Великороссъ», «Метаморфозы», «Литературная Армения» «День и ночь», «Новый свет» (Канада), в Интернет-журналах «Твоя глава», «Бюро Постышева», в альманахах «Российский колокол», «Литера К», «Эхо».

Автор трёх сборников стихов, трёх книг прозы, альбома живописи и графики и трёх учебных пособий по истории изобразительного искусства.

Призёр Международного литературного фестиваля-конкурса «Русский Гофман – 2018» (диплом III степени), «Русский Гофман – 2019» (диплом II степени), Международного конкурса «Созвездие духовности – 2018» (II место), Международного конкурса» «Армянские мотивы – 2019» (I место в номинации «проза» и II место в номинации «поэзия»), Международного конкурса миниатюр им. Ю Куранова (I место), Международного конкурса «Диалог с жизнью» (III место).