ЖИЗНЬ — ЖИВАЯ ВОДА 

Беседа Владимира Хохлева и Елены Крюковой о новой книге Елены «ЛАЗАРЕТ»

Владимир Хохлев:

— Елена, ты недавно закончила новую книгу. Это роман «Лазарет». Вот его текст передо мной. О чем он? Принято интересоваться, когда художник завершит работу: актуальная это вещь или вечная?

Елена Крюкова:

— Книга о войне и двух военных хирургах. Война вневременная, а книга актуальная. Настолько, насколько вечна сама война. Битва за истину вечна. С этим ничего не поделать. Фантасты прогнозируют: войн не будет! Кто-то думает иначе: Земля неизбежно погибнет в Адском пламени, — и пишет очередной постапокалипсис.

Человек всегда спасал человека. Из когтей Вселенской гибели выдергивал! Тем более врач на войне. Апология спасения — да. Молитва о спасении — да. Герой Алексей, кроме того, что хирург, еще и иерей. Судьба святителя Луки Войно-Ясенецкого узнаваема. Св. Лука — прообраз Алексея. Еще один герой — его антипод, антагонист. Военврач Николай Петрович. Его прототип — великий Амосов.

Серьёзное замечание: книга — не их биографии. Она — чистое искусство. У меня в ней, как всегда у любого художника, право на вымысел и создание собственного Мiра.

А всё, что происходит сегодня, — это наше с вами сражение. За всё святое. Эта схватка была, есть и будет. Мiръ живёт внутри неё.

Владимир Хохлев:

— Ты смело произносишь тайные, сакральные слова: гибель, спасение, битва, святость… А что для тебя вечное? Вечность? Любой человек о ней думает. Тем более, что однажды он уйдёт в Мiръ Иной… И имеет ли вечность как понятие, как личностная установка, отношение к тому, о чём говорится в твоей книге?

Елена Крюкова:

— Мы все, хоть однажды, раз в жизни, даже самые приземлённые люди, смотрим в полночное многозвёздное небо.

Что там? Что оно такое? Что такое Мiръ, Вселенная? Почему наша жизнь столь краткая? И как хоть мысленно, хоть работой духа своего достигнуть этих непонятных небес, поглядеть оттуда хоть разочек на наше земное копошение в войнах, перемириях, созиданиях и разрушениях? Никто из нас не знает, куда мы идём. Зачем — мы. Никто! Кроме Бога.

Алексей недаром пришёл к Богу. Стал священником. Жизнь сама приводит человека к такой стезе.

Оба хирурга спасают людей. Спасают от смерти тяжелораненых. Труд лечения, излечивания — святой, благородный труд на земле. Раненый, больной возвращается к жизни. И живёт так, будто у него в запасе вечность. Вот это меня более всего потрясает в человеке. Он, живущий на земле краткий миг, в своем ощущении непрерывности бытия становится равным Богу. Значит, всё правда, и человек создан по образу и подобию Божию. Тут важна не копия фигуры, стати, лица, глаз. Вообще внешнее тут ни при чём. Я говорю про чувство вечности как вечной жизни. Оно охватывает нас, когда глядим в звёздное небо.

Владимир Хохлев:

— Я понимаю, никакой автор без любви в произведении не обойдётся. Есть ли в «Лазарете» любовь? Как она окрашена? Трагична ли она? Или она счастливая, о такой только мечтать? Без любви книга многим покажется тоскливой, пресной… Люди всегда ищут в любви опоры, вдохновения.

Елена Крюкова:

— Любовь — да, есть. Греки говорили, мы помним, о четырёх видах любви. Сторге, агапе, эрос и маниа. Крепкая дружба, нежность и радость понимания, любовная тяга, любовное безумие. А вот нет в этой греческой иерархии того, что есть внутри нашего Православного Мiра! Той любви, что звёздной стрелой пронзает века, времена. Мужчина любит женщину, во плоти, из плоти и крови, а благодаря силе любви она становится его душой. Его сердцем. В результате — его духом, и, возможно, бессмертным духом. Такова любовь хирурга-иерея Алексея к женщине, он называет её «Душа моя». Его единственная… Не буду рассказывать о трагедии любви; да и о радостях любви; зачем? И даже она — не столько внутри сюжета, сколько внутри духовности этой прозы.

Эту книгу трудно читать. Да, из-за раздумий, из-за философии, зёрнами по её чернозёму рассыпанной. Но кто сказал, что литература — это хорошо, когда «легко читается»? Работа духа не подразумевает лёгкого пути.

И работа любви — тоже.

Владимир Хохлев:

— Я спросил тебя про вечность, а теперь спрошу про время. Что для тебя время? Отражается ли оно в книге? Есть ли там хронология, опора на реальные события, историческая ли это вещь, или там всё на символах и догадках? Насколько герои следуют велениям времени? Или они вырываются из него и живут на мiровой фреске в облаках, парят в эмпиреях?

Елена Крюкова:

— Поэт Игорь Чурдалёв однажды назвал свою книгу стихотворений: «Нет времени». Этот философский постулат повторяли многие. С античных времён до наших дней. В большой степени для земной культуры он традиционен; почему? Да потому, что им человек отрицает собственную обречённость. Ухода не будет. Потому что времени — нет. Так всё просто.

В «Лазарете» оба героя и люди, их окружающие, их сопровождающие по судьбе, не борются с временем, а принимают его, впускают в сердце. И в результате сами становятся временем.

Время и мы — нераздельны. Нас нельзя разъединить.

В книге есть один ход. Не знаю, сюжетный ли, скорее образный. Алексей обладает даром пророчества. Он прозорливый. Видит сквозь время; такой рентген времени. Вместе с ним и я, и читатель — мы видим неведомое время. Дерзко ли я тут поступаю? Обязан ли автор остановиться на берегу буйной фантазии? Я не остановилась, пошла дальше. Меня как магнитом притягивает образ пророка, русского пророка.

Владимир Хохлев:

— И всё же пытаюсь понять. Намёки на исторические реалии в книге есть? Или все герои и вправду летят под куполом на огромной романной фреске?

Елена Крюкова:

— Есть такие намёки, есть. Я, как художник, никуда не ушла от изображения двадцатого века, от его и ментального, и подлинного, аутентичного портрета. Мне наша история дорога. И мысленно всегда иду по дорогам русской истории. Она для любого русского человека незабываема, незабвенна.

Мои герои проходят путь, которым шли их ровесники, сверстники, друзья, пешком, гордой поступью преодолевая или по-пластунски, под выстрелами, телом пропахивая весь прошлый страшный и прекрасный век. Мне важно было не только изобразить яркую символику, но и окунуться с макушкой в живую, кровавую жизнь.

И она же, эта жизнь, — живая вода. Один её глоток воскресит тебя из мертвых.

Владимир Хохлев:

— Ты сказала, твой герой, хирург Алексей, еще и священник. Узнаваема тут, конечно, жизнь архиепископа Луки! Догадываюсь, многие страницы у тебя в книге посвящены вопросам веры, религии…

Елена Крюкова:

— Я не могла не насытить такую работу музыкой веры, религии, музыкой Бога, открытым противостоянием, предстоянием человека — Богу. Знаю, многие люди, и в недавнем прошлом, и сейчас, да и всегда, наверное, были против смешения в художественном произведении моментов высокой веры, храмовых моментов, и мотивов «простой жизни», не понимая: вера — не ортодоксия, не канон (хотя для воцерковлённого человека — да, и ортодоксия, и канон!); вера и есть та самая пресловутая простая жизнь. Человек, сеющий хлеб, лечащий людей, уже Божий человек.

Вот интересно: начала писать, дав имя герою просто потому, что нравится это имя, дорого сердцу… а потом догадываюсь: Алексей — Божий человек… У нас на Руси любили его житие. Уже написав книгу, поставив последнюю точку, я житие Алексия — в Четьих-Минеях — перечитала…

Владимир Хохлев:

— Елена, за годы нашей дружбы я уже стал тебя понимать, как художника: тебе нужно в произведении большое пространство и большое время, большие темы и большие горизонты. И ты снова называешь части своего текста фресками… Что это? Откуда это у тебя?

Елена Крюкова:

— Володя, дорогой, я всю жизнь занимаюсь монументальным искусством. Когда-то, была я ещё ребёнком, отец брал меня в храм, глядеть на то, как он с художниками реставрировал росписи. Собор в Арзамасе… церковь в селе Богоявление на Керженце… церковь Казанской Божией Матери в Высокове в Нижнем… Ребёнок всё это впитывал, как греческая губка. Мне безумно нравились громадные пространства внутри храма. И как художники лазали по стенам в люльке, расписывали чистую белизну мощными цветными фигурами.

Я выросла — и исполнила свою мечту: стала строить такие вот большие соборы, в виде книг, и расписывать их многофигурными яркими фресками. «Лазарет» — один из таких словесных храмов последнего года. В прошлом году я сделала «Знаменный распев», «Волчьи песни», «Терминал», «Раскол»… теперь вот «Лазарет».

Большое пространство-время предполагает владение глубоким дыханием. Чтобы хватило на бесконечную мелодию. Чтобы голос не истаял прежде времени.

Владимир Хохлев:

— Скажи, насколько архетипичен «Лазарет»?

Елена Крюкова:

— Да весь текст «Лазарета», так думаю, архетип. Я люблю архетипы и с ними давно работаю. Архетип помогает погрузиться в ту самую вечную материю, о которой мы с тобой говорили.

Тайна Двойного! Я от неё никуда не уйду. Рождение — смерть. Любовь — злоба. Месть — прощение. Грех — безгрешие. Ложь — правда. Счастье — горе.

И самый главный, самый страшный, самый небесный и самый востребованный обществом архетип, после любви — ненависти: война — Мiръ.

Война предполагает явление Мiра. А нежный и сияющий Мiръ так хрупок: ведь завтра война.

Друзья-враги, два хирурга, Алексей и Николай. Что их объединяет? А что сталкивает в смертельном противостоянии? Нет ничего намертво завязанного. Любой круг размыкается, образуя живую спираль.

Владимир Хохлев:

— Что такое эта книга для тебя самой? Вот ты её закончила, озираешь, будто бы сверху, из-под купола… Ты рада? Довольна? Или есть тревога, тоска, желание изменить изображение, а значит, и самой измениться?

Елена Крюкова:

— Пройдёт время, и я увижу все ситуации и всех героев, быть может, по-иному. Но тогда надо садиться и писать новую книгу. Каждый текст уникален, ибо он рождён во времени. Он в гораздо больше мере дитя времени, нежели дитя автора. Автор здесь лишь инструмент. Не больше. Момент фиксации увиденного и намысленного.

Я выхожу с «Лазаретом» к народу. Не обольщаюсь: всенародной любви не жду. Жду, как всегда, родные души. Людей, которым эта книга ляжет на смыслы, откроет врата чувств. Да ведь это главное!

Потом, знаешь, не мы подчас пишем книги, а они пишут нас. «Лазарет» тайно писал меня. Я изменялась, менялась в процессе этой непростой работы. Взаимодействовала с такими материями, с такими заводями и водопадами духа, о которых не могла и помыслить раньше. И в этом ценность всякой новой работы: художник вступает в новую воду.

И второй раз он в неё не войдёт. Никогда.

Как римляне говорили (и писали в конце эпистол): DIXI.

Я закончила книгу, она уже не мне принадлежит, а людям, её будут ругать, бичевать, распинать, обнимать, любить, благословлять, а главное, понимать. Всяк по-своему понимать будет. Нет двух одинаковых восприятий. И тут впору только помолиться об её судьбе на земле.