Владимир ХОХЛЕВ 

Санкт-Петербург

СЛУЧАЙ С ИВАНОВЫМ

Рассказ

Токарь Иванов справил сорокалетие.

Его предупреждали, что это может плохо кончиться, что справлять сорок лет  – плохая примета. Иванов не послушал. Он наплевал на  все предрассудки и отметился по полной программе.

Вначале, конечно, все было чинно и цивилизованно: белая скатерть, салатики, горячее. После каждого тоста закусывали. Беседовали… Все, как положено.

Это потом он «нажрался, как свинья» и стал скандалить с гостями. «Но, тут уж извиняйте – сорок лет, все-таки. Не сдержался», – после оправдывался Иванов. Но, собственно, это в рассказываемой истории не главное…

Главное – то, что, проснувшись следующим утром, Иванов ничего не смог вспомнить. Причем не так, как обычно бывает «после вчерашнего», а вообще – ничего. То есть, по нулям.

Иванов очнулся от неизвестных, каких-то совсем незнакомых звуков, проникавших в голову, и поначалу ощущал себя в полной темноте. Затем перед ним возникло что-то белое. Что-то среднее между туманом, киселем, табачным дымом и ватой заполнило сознание. В нем, этом белом, иногда проскальзывали бесформенные искорки. Но тут же и гасли.

В какой-то момент Иванову показалось, что в его голове образовалась огромная черная дыра, воронка, раструб из которого выползают холодные струи липкого эфира. Они текли и гасили искорки.

Иванова охватило что-то напоминающее тревогу. Обычно его голова всегда полна мыслями, а тут – ни одной. Странное беспамятное, бессмысленное состояние…

Выпотрошенная голова.

При этом тело свое Иванов ощущал. Мышцы, ткани, другие части тела производили неведомую работу. Но осознать ее Иванов никак не мог. Раньше ощущения всегда сопровождались какими-то означающими их словами, или, как сейчас говорят, мыслеобразами. Но этим утром таковых не было.

Иванов ощущал стук сердца, не догадываясь, что это стучит именно его сердце. Он ощущал сокращения мышц, не понимая, что это сокращаются именно его мышцы. Какая-то живая, неведомая ему энергия заставляла тело двигаться. И оно двигалось. То, что двигающиеся части тела имели названия — руки, ноги, спина, шея — Иванов забыл начисто. Ни одно из движений тела он не мог обозвать словами – не находил их в голове… И поэтому противоречивые движения были не согласованы между собой и как бы перехлестывали друг друга.  Он походил на повисшего в невесомости человека, пытающегося встать на ноги. Пробовал встать, но едва подошвы ног касались опоры, опора уплывала.

Устав бороться с окружающим Иванов затих. Перед ним вновь возникло вроде бы уже знакомое, но никак не обозначенное белое, которое через несколько мгновений сопроводилось первой, наконец-то отчетливо читаемой мыслью – «потолок». Следом выскочило – «белый». Иванов напрягся, пытаясь понять что такое – «потолок белый». Почему в голове появилась эти слова? Связано ли то белое, что возникло чуть ранее – как читатель уже смог догадаться, в тот момент, когда Иванов открыл глаза – со словами «потолок» и «белый»? Невероятное умственное напряжение к ответу на этот вопрос не приближало.

Иванов снова оказался в темноте, потому что закрыл глаза. В то же мгновение по его сознанию заметались какие-то загадочные термины: шпиндель, салазки, суппорт, планшайба. Иванов заметил, что они как будто вылезали из черного раструба, распрямлялись во весь свой рост (или размер) и заполняли собой пространство сознания. При этом сбивали с толку и мешали адаптироваться в новом состоянии.

Между тем, ситуация, в которой Иванов оказался, требовала обдумывания. Он отогнал ничего не значащие для него слова и попытался сосредоточиться. Волевым усилием — на интуиции или на автопилоте — механически соединил белое с «белым потолком». Когда соединилось, Иванов облегченно вздохнул: «Ну, наконец-то!» Из раструба выскочило «Я сказал!».

Через полчаса он уже знал, что лежит в комнате, на мокром диване, под одеялом. Он не сумел бы объяснить, кто ему помогал (или что ему помогало) связывать предметы с обозначающими их словами, но процесс постепенно шел. Откуда приходили вроде бы знакомые, но напрочь забытые мысли и понятия, Иванов не представлял. Но они приходили. Кто-то стремился вернуть Иванова к нормальному мироощущению, снабдить утерянными в пьянке именами. Пришли какие-то странные «люстра, занавеска, нос, револьверная головка, лежать, рука, пальцы, утром, ходовой винт». Затем в голове засветились – «повернуться, смотри, распредвал, вытянуть руки». Словарный запас Иванова потихоньку, но безостановочно пополнялся. Он удивленно крутил головой, вертел глазами, а через его голову плыл поток новых слов, мыслей и определений. Одни необъяснимым образом обозначали все, что было вокруг – прилеплялись к вещам, другие были далеки и бесполезны.

Он лежал на спине с открытыми глазами и смотрел на белый в трещинах потолок. Само собой в голове закопошились новое непонятное слово «кисло». «Где?» –  спросил себя Иванов. «Где, где? Во рту!» – возникло в нём. Иванов пошлепал губами. «Это называется рот?» – уточнил Иванов. И ответил: «Да, это называется рот! И в нем кисло…». «Ур-ра!» – выскочило из раструба.

Что-то внутри Иванова заработало, гораздо активнее, чем раньше. Белый потолок опрокинулся за спину, прямо перед ним возникло что-то светлое в обрамлении серого – Иванов сел на диване, лицом к окну.

Голову мутило, пальцы рук дрожали, но тело Иванова еще раз пришло в движение. Светлое в сером — то есть окно — скользнуло вниз и остановилось. Желтое под ногами увеличилось в размере и заскользило под Иванова. Скоро окно приблизилось. Половинка оконной рамы открылась, и в голову Иванова ворвался рой уличных звуков. Они что-то произвели в полупустой голове, и Иванова посетило новое яркое слово – «весна». За ним последовали: «птица, зажимной патрон, птицы поют, солнце, небо, скорость резания, свет, больно, болит голова, лоб, снова — суппорт». Мысли пришли одна за другой, немного перепутались, Иванов хотел совершить еще одно волевое усилие, – не вышло. Рама окна задрожала и поплыла вверх, влево. Снизу, справа подскочило желтое и жестко ударило. Сначала в плечо, затем в висок. Через голову пронеслось «пол, больно, ушиб, упал, коробка подачи, плечо, резец, маточная гайка, рука, голова, твою мать».

Стало темно, и Иванов отключился. Долго лежал на полу без сознания.

Когда включился, по голове носились «боль, верхняя каретка, каретка суппорта, душ, горячий, ванна, вода, пар, шпиндельный узел». Он что-то напряг в себе и присел. Еще раз сконцентрировался. Окружающее Иванова пространство двигалось. Сквозь шум, боль, спазмы сосудов в голову продолжали лезть разные неизвестности. Наверное, с помощью какой-то генетической памяти или благодаря непонятной помощи извне, Иванов продолжал соединять слова и команды с объектами и действиями, которые они обозначали. «Закрыть глаза, желтый пол, открыть глаза, сфокусировать взгляд, повернуть голову, стена, комната, встать, идти, снова — твою мать, идти, идти». Последнюю мысль почему-то соединить с чем-либо сразу не удалось. «Что это – идти? Ти, дти, лидти, коидти, перидти? Что это такое?»

Иванов кое-как встал на ноги.

Комната качалась из стороны в сторону, пол под ногами то проваливался, то вставал дыбом. В один из таких качков нога Иванова выдвинулась вперед. За ней потянуло корпус, затем пошла вторая нога. Шкаф, стены поплыли назад, за уши. По кругу.

– Дти, ти, идти. – Иванов попробовал произнести трудное слово вслух.

Тем временем ноги продолжали что-то делать внизу Иванова. Он начал произносить другое слово:

– Внизу, вниз, сниз, низ, у, книз, вни-зу.

Звуки получились звонкие и одновременно какие-то тягучие. Слово «внизу» соединилась с тем, что было под Ивановым. Следом слово «идти», наконец, обозначило то действие, которое он совершал. Иванов обрадовался тому, что сильных волевых усилий, какие он производил ранее, уже не требовалось. Требовались внимание и хоть какое-то первичное запоминание. Неожиданно движением языка во рту и губ токарь произвел новые звуки:

– Я – Иванов!

Иванов ударил себя в грудь.

– Да! Я – Иванов! И-ва-но-в. И-ван, иванов, ванов, Иванов.

В слышимых звуках было что-то знакомое, родное. Они понравились Иванову. В его голове  защелкнулся очередной замочек. Прилетевший следом большой блок мыслей был озвучен Ивановым быстро и громко.

– Да, я – Иванов! Я – токарь Иванов! Да! Я – токарь Иванов, Иванов-токарь. Токарь, а не кабы кто! Иванов, а не Петров. Токарь Иванов! Я сейчас приму анальгин, затем приму душ, затем позавтракаю, оденусь и пойду на работу. В родной токарный цех. Хорошо, что я отпросился у мастера на первую половину рабочего дня… Знал наверняка, что «напьюсь, как свинья»… Так вот откуда «шпиндельный узел на подшипниках качения! Из «Токарного дела».

Иванов неожиданно отчетливо вспомнил, как мастер, отпуская его, засмеялся:

– Только смотри, не злоупотребляй…

Разговор с мастером – как первое образное воспоминание недалекого прошлого – возникло в мозгу Иванова во всех деталях, до пятен масла на комбинезоне начальника. Он ухватился за это воспоминание и долго не отпускал. «Только смотри не злоу…, не злоупотреб…, незло…, употреб…, бляй!»  – повторял мастер в голове Иванова, а Иванов слышал и повторял следом за ним. И радовался! Конечно не услышанному, а самому факту воспоминания и слышания. Сейчас Иванов мог бы расцеловать своего строгого мастера.

– Итак (что за слово такое: «итак»?), я – токарь Иванов, и сейчас я пойду на работу.

Ноги перестали выскакивать вперед, и пространство остановилось. Оказывается, Иванов мог двигать пространством. Это насторожило, но сконцентрироваться на новом открытии Иванов не успел, потому что ему очень захотелось пить. Он развернул комнату на девяносто градусов и приблизил к себе стол. Снизу к нему подтянулся табурет. Какое сложное и колючее слово: «табурет». А сидеть на нем ничего, удобно. Чашка, оказавшаяся в руке, подплыла к губам, Иванов отхлебнул ее содержимое. Огнем обожгло полость рта, нёбо, горло. «Водка!» – почему-то сразу, опять генетически, понял Иванов. Дыхание его перехватило, он отплевался и откашлялся в чашку, вслух произнес непонятное «твою мать».

– Хочу пить, а не водки. – Сказал Иванов и замусоренный, с пятнами на скатерти стол запрыгал под его неподвижным взглядом.

– Что за бред?

Иванов закрыл глаза, вновь открыл – стол продолжал дергаться. Только когда перед глазами оказалась недопитая бутылка «Пепси», стол остановился. Теплая, но еще газированная жидкость влилась в Иванова – и жажда исчезла.

– Задняя бабка, твою мать, так вот! – Иванов хлопнул рукой по коленке.

Через час он, уже помытый и причесанный — в переднике — убирал со стола посуду. И продолжал познавать предметный мир. Его сознанию постепенно открывалось, что есть «ножи, тарелки, вилки, чашки, салатницы, куриные кости, конфетные фантики, хлебные крошки, рюмки, блюдца, свечи, бизе (какое интересное слово!), лимоны». Слова же «резец, шаблоны, кулачки, ходовой винт» не могли прилепиться ни к чему, что было рядом… И оставались бездомными.

Еще через час передник снялся с Иванова и повис на крючке у кухонной раковины. А сам Иванов перетек в комнату, где на его тело наделись джинсы, свитер, часы с браслетом, черные носки и кроссовки. Память Иванова как будто бы восстанавливалась, но что-то было еще не так. В восприятии окружающей действительности присутствовал какой-то дискомфорт. Зеркало в прихожей надолго задержало в себе недоумевающего человека.

– Надо же так вляпаться!

Из зеркала в Иванова вглядывался видный, высокий мужчина с серыми глазами и пышными усами, приглаживающий высохшие и стоящие немного торчком волосы.

– Ты чего? – спросил Иванов.

– Ничего. – Ответил сероглазый мужчина. – Иди уже.

– Ладно, пойду. – Ответил Иванов, и зеркало отплыло в сторону.

Через минуту дверь квартиры захлопнулась, и пространство лестничной клетки плотно обхватило нашего героя. Ступени поплыли под ноги, перила заскользили в руки.

Скоро лестница оборвалась, Иванова обступила темнота, затем открылась какая-то дверь. Свет ударил по глазам, и  Иванова засосала улица. Дома с фигурными балконами, деревья, припаркованные автомобили пошли навстречу. Улица неожиданно повернулась и на Иванова наползла арка, которая довольно быстро кончилась. За ней под бедолагу потек двор. Подкралась набивная дорожка, затем слева возникла ограда сквера, после справа – баскетбольная стойка. Когда двор кончился, на Иванова наползла другая арка. С трещинами, с обитой штукатуркой, с ямами в асфальте. Когда и эта арка проскочила мимо, героя дня захватил широкий проспект.

Туда-сюда по проспекту неслись легковые автомобили, маршрутки, автобусы. Один из них вобрал Иванова в себя. Как это произошло, Иванов не понял. Наверное, опять благодаря генетической памяти сработало его тело. Мягкое, уютное кресло — гораздо лучше чем табурет — оказалось под Ивановым. Слева обозначилось широкое окно. Иванов уже знал, как называются подобные отверстия в стенах. А за окном двигался красивый город. Он сначала приближался, затем быстро скрывался за обрезом оконной рамы. На улицах города, под молодыми симпатичными девушками текли плиточные тротуары, а над ними начинал капать дождик. Какое веселенькое словечко – «дождик»! Симпатичных девушек с оголенными талиями, быстро спрятали под собой разноцветные зонтики. Других прохожих укрыли от дождя навесы, козырьки, развернутые над головами газеты, смешные полиэтиленовые пакеты, деревья. Хотя некоторых тоже защищали зонтики. Мокрый асфальт заползал под автобус, терся об его колеса и шуршал. А когда на асфальте обнаруживалась большая лужа, колеса разбрызгивали ее в разные стороны, чтобы лужа не мешала проезду.

Подкатила очередная остановка. Двери автобуса разверзлись, салон всосал в себя новых пассажиров. На ступеньке входа с зонтиков и ботинок стряхивались дождевые капли. Карманы вошедших зазвенели мелочью, большая кондукторша начала отрывать билетики… Иванову ужасно нравилось наблюдать за всем этим. «Это — как телевизор смотреть.»

«Что смотреть?» — не понял он себя, но внимания на этом вопросе не заострил.

Город за окном продолжал плыть мимо. Открывались новые фасады, из разрывов между фасадами выскакивали улицы и переулки. При этом через голову Иванова несся поток новых мыслей. Слова «фасады, дождь, сошли, вы выходите? пассажиры, сели, девушки, зонтик, билет, ехать, встали, светофор» производили на Иванова положительное впечатление. Слова же «куда прешь, ваш билет, уроды, сам такой, выходите, пошел ты» почему-то ему не нравились.

Под автобус затек широкий мост, под которым справа налево бежала широкая река. Или мост по реке плыл слева направо.

На очередной остановке автобус выпустил из себя на тротуар – как слово «тротуар» похоже на «табурет» – почти всех красивых девушек и над ними сразу же раскрылись разноцветные зонтики.

А на следующей остановке автобус выставил под дождь и Иванова. Без зонтика.

Молния на куртке затянулась до самого подбородка, а голова Иванова по уши ушла в плечи. «По уши ушла!» Но мокрый ветер все равно затягивался под воротник.

Иванов шел, мок и мерз. Наконец открылась высокая стеклянная дверь, и Иванова своим теплом и сухостью согрел вестибюль родного завода.

В цеху, на автопилоте переодевшись в рабочую форму, Иванов первым делом  вырос перед мастером.

– Ну, как? Не злоупотребил? – Услышал он знакомый голос. – Живой? Поздравляю!

– Живой! – Усмехнулся живой Иванов, направляясь к своему рабочему месту.

И только тут в мир вернулся обычный порядок.

Не токарный станок наехал на Иванова, – наученный всем происходящим с утра он не исключал, что может быть именно так, – а сам Иванов подошел к станине, щелкнул холодным металлическим выключателем, и его рабочее место осветилось желтоватым электрическим светом.

Иванов перекрестился, хотя считал себя неверующим, выдохнул и, ничего никому не говоря, включил двигатель станка. Тот завелся и начал набирать обороты… Когда под победитовым резцом завилась бликующая всеми цветами радуги металлическая стружка, Иванов забыл все неожиданности сегодняшнего дня.

Через очень короткое время грязно-серая болванка, зажатая в шпинделе передней бабки, стала  превращаться в сияющую таинственным блеском цилиндрическую заготовку нового токарного творения Иванова. Он внутренне обрадовался, и сам того не замечая, начал строить планы на ближайший вечер.

Рисунок Ирины Гришечкиной